Море и суша

Глубокое и невероятно большое
тянет к тебе пенистые руки,
словно Оле-Лукойе
оно дарует спасенье от муки.

Больной уже становился волной,
и ты вскорости ею станешь,
волне ломая хребет хмельной,
в небытие, поверь, ты не канешь.

Море тебя обступило уже,
делая искусственное дыхание,
последний выдох господина ПЖ,
и ты само оно в назидание

суше промозглой или наоборот
Солнцем истертой добела,
только вливание моря рот в рот
море печалей угробило.

Суша – трясина, болото дней,
море же – пенно-искристое,
даже родное, как крик «налей»,
пузырчатое иль игристое.

Ты поглощаешь и поглощен
сине-зеленой громадиной,
бес постоянства порабощен,
новое зиждется впадиной

не Марианской в твой душе,
но, несомненно, отсроченной,
море – не суша, чья суть – клише,
оно даже не озабочено.

Руки просолены, как маяки,
тело ж дельфином выгнуто;
вдруг несуразными «за буйки...»
море врасплох застигнуто!

Суша вернулась! «Уплыл, тонул!»
с криками обывателей,
их голосов бестолковый гул,
видимо неприятелей,

скопом вытягивает из груди
с помощью рук спасателя
воду морскую а с ней (поди!)
градуса-получателя,

руки раскинувшего на песке,
к горлышку так примкнувшего,
вечно у суши, что на крючке,
в море не утонувшего!