Генюшка. 14. Тайна

14. Тайна


В последнее время Генюшка с Васяткой всё чаще стали пропадать в лесу. Они уходили на рассвете, а возвращались вечером с полными корзинами грибов. Саршие сёстры грузди да волнушки с рыжиками солили, белые, красноголовики   да обабки сушили, из маслят грибницу варили. 

Вскорости по деревне стали ходить слухи, что у Марии Ивановны  как бы само собой поле пашется, пшеница сеется, покосы косятся, стога метаются, картошка копается, хлеба убираются.   И хозяйство как-то через чур быстро в себя приходит.  Ну не под силу парнишке четырнадцати годков, так с хозяйством управляться, даже если все чада и домочадцы от мало до велика ему помогают. Не иначе как нечистая сила вмешалась.

На все расспросы Мария Ивановна лишь посмеивалась. Так ведь растут помощники-то, работу уже по-взрослому ворочают. Даже вон маленький двухлетний Петя и тот помогает – курёшек кормит. И все понимали, что-то она скрывает.
 
 Ваньша всё больше и больше стал обижаться на Васятку с Генюшкой, совсем его в лес по грибы звать перестали. Упорют  в дальние леса с утра пораньше,  вернутся па вечеру  и  даже в лапту играть не выходят.  Одна отговорка, мол, устали. А ещё друзья называются!

В одно пасмурное дождливое утро выглянул Ваньша в окно и видит, не смотря на дождь потопали брат с сестрой в лес.  И смекнул парнишка, что тут что-то не чисто. Выскочил он следом и покрался за друзьями.   Вот дошли они до березняка,  свернули в сосновый бор, потом на Рямовскую гать вышли, по ней прошли и в дальний бор направились. Идут, корзинки тащат. И   корзинки  эти явно не пустые. Лежит в них что-то тяжеловатое, чистыми тряпицами прикрытое. 

Вот шли они, шли, брат с сестрой немного впереди, а  Ваньша чуток по-отстав, но так, чтоб из виду не потерять.И оказались на махонькой лесной полянке, окружённой густым ельником. И стоял на полянке зимний бревенчатый балаган, наполовину спрятавшийся среди елей. Посвистал Васятка по-птичьи и вышел из балагана… кто бы вы думали? Васяткин и Генюшкин тятенька. Такой же худой.  поджарый, но уже не истощённый.

Хотел было Ваньша назад повернуть, но выскочила на него собак и огласила округу лаем.  Схватила парнишку за штанину и стала тянуть из кустов.
 
Махом откинулся  полог балагана и выглянул Васятка. Увидал Ваньшу и только присвистнул.  Кузьма вышел из балагана и спросил: «Это ты что ли, Ваньша? Ну иди сюда, коль пришёл».
 
Генюшка  разложила на чистой тряпице принесённую с собой снедь и все, включая Ваньшу, стали обедать.

- Ваньша, ты только никому не говори, даже Ерошке и маменьке своей, что тятя наш здесь от властей скрывается. Это тайна.
- Да не скажу. Что я, совсем дурной, что ли. Понимаю  что к чему.

Ваньша огляделся. К стене балагана были прислонены грабли для сена, коса-литовка, рядом лежал  плуг.  А неподалёку в поводу паслась невысокая рабочая лошадка.  И тогда Ваньша понял, как это в хозяйстве Марии Ивановны всё как бы само собой получаться стало. Так это тятенька Васятки и Геньки руки приложил. Он посмотрел на Кузьму. А Кузьма действительно не выглядел больше доходягой, посвежел, на щеках появился румянец, мускулы стали наливаться силой. И кашель пропал.

- Вот такие дела, Ваньша, выгнало меня наше сельское общество, думало, что чахоточный, что перезаражу всех.  А  может это и к лучшему, у меня в лесу и жаба грудная исчезла, и поправляться стал, и работа в поле  да на покосе на пользу пошла.

 - Тятенька по ночам работает, чтоб никто не заприметил, -  пояснила Генюшка, - а днями корзины плетёт да туески  мастерит.  Туески да корзины дядя Мустафа забирает и в деревнях продаёт, а денежки тятеньке  привозит.  Только тятенька сам ему часть денежек предлагает, за труды. Он ведь время своё тратит,  когда по деревням с товаром ездит. Вот тятенька часть денежек ему и навеливает. И дяде Мустафе  хорошо, и нам тоже.

- Дядя Кузьма, а можно я с Васяткой и Генькой  приходить сюда буду? А дома скажу, что по грибы пошёл, - спросил Ваньша.
- Ну если тебе не трудно, то ходи  с ребятами и им веселее,  - ответил Кузьма.   

 Вот так всё лето и  пробегали ребятишки в лес.   

Кузьма на глазах здоровел,  силой наливался. И за четыре тёплых месяца в лесу, вновь стал могутным и крепким как прежде. Уже осенью, после окончания страды по Боровиковой  проехала  красивая плетёная кошёвка, запряжённая превосходным трёхлетним  жеребцом  удивительной  серебристо-золотистой масти.

В кошёвке ехал…  Кузьма.  Но  не тот, пришедший с войны  доходяга, каким он появился в Боровиковой четыре месяца назад. А прежний, довоенный Кузьма, могутный, сильный, красивый,  косая сажень в плечах, с кудрявой пышной шевелюрой, в которой, правда,  проглядывали теперь  серебристые  блестинки.

Не доехав до  дома, Кузьма завернул  прямиком к  воротам сельского старосты. Староста увидел его в окно и изрядно струхнул. Что-то теперь сотворит с ним Кузьма. Спрятаться старик не успел и пришлось схорониться за занавеской в закутке за печкой, в том самом женском куте, кухонном закуте,  куда мужикам заходить считалось  зазорным.  И как раз со старухой своей нос к носу столкнулся.
- Тс-с! – приложил он палец к губам. Старуха согласно кивнула.
 
Кузьма вошёл в горницу, степенно полез за пазуху, достал свёрнутую вчетверо бумагу, развернул и положил на стол. Староста выглядывал из-за занавески и лихорадочно думал, как поведёт себя прежний Кузьма.

- Тихон Сильвестрыч, где ты?  - зычно осведомился  Кузьма, - мне б потолковать с тобой надо. Уважьте человека.

Из закута в горницу прошаркала старуха-старостиха.  Кузьма поклонился старухе и спросил,  где староста.

Старуха смекнув, что Кузьму надо выпроводить, стала пенять ему: «Чего раскричался-то! Иди-иди, давай! Надолго ушёл Тихон Спиридоныч. Не скоро будет».

- Ну что, ж подожду,  придёт же когда-нибудь.

Кузьма сел на лавку и всем своим видом дал понять, что уходит не собирается.

- А что, Марфа Фроловна, каков урожай нонче?  Хватит ли на зиму? Пшеница-то уродилась? А рожь? Репы-то  да гороха много небось сняли?  А конопля как?

Старуха буркнула что-то невразумительное.

- Что-ж ты так-то, Марфа  Фроловна! Ответь  по-людски, уважь. Я ж не драться-ругаться с вами пришёл, - усмехнулся Кузьма.

Староста  неслышно выскользнул из  закута, пробрался в сени, а оттуда выскочил во двор. Страх и любопытство распирали старика. Хотел было бежать подальше, но любопытство взяло вверх.  Подумалось, что вроде б мирно настроен мужик. Развернулся, нарочито протопал в сенях, как- будто только что пришёл откуда-то и ввалился в избу.

- О, Кузьма Егорыч! Какими судьбами!

Кузьма поздоровался и протянул старосте гербовую  бумагу.  Староста стал лихорадочно читать. В бумаге говорилось, что земский врач  Ирбитского уезда Пермской губернии, такой-то (далее шли медицинские регалии и фамилия)  обследовал Кукарских Кузьму Егоровича, и ни чахотки, ни тифа у него не обнаружил.  Резолюция – здоров. Единственный изьян – плоскостопие. Ниже стояли подпись и личная печать доктора.

- Ну так я и говорил, что с плоскостопием в войско не берут. И ни в какую чахотку не верил. С возвращением Кузьма Егорович! -   залебезил староста.

Кузьма усмехнулся, забрал бумагу и молча вышел.

Дома он собрал домочадцев за круглым столом и объявил, что они всей семьёй переезжают в Бобровку.  Во-первых,  Бобровка не деревня, а село, и оно на несколько вёрст ближе к уездному городу, а во-вторых,  он  получил в Бобровке наследство от одинокого дядюшки,  большой дом, землю и хозяйство. Дом в Боровиково продавать не будут, он отойдёт одной из сестёр, которая первой пойдёт под венец.  А остальные сёстры переберутся с ними в новую деревню до своего замужества.  Кроме того в Бобровке имеется четырёхклассное народное училище, и дети могут продолжить в нём учёбу.

Через неделю они уже обживались в Бобровке.