Артемизия и маэстро

Артемизия и маэстро

Пройдясь шваброй по душе, не отмывайте свою совесть. Не промывайте другим мозги, – быть может, в них гениальные мысли.
Душа болит тогда, когда в сердце тыкают булавки. Артемизии было больно от уколов общества и родни. Отец ее вначале жизни понял, разгадал талант, не дал ему угаснуть. Послушницы в монастыре его пытались задушить, искренне, по недальновидию и убеждениям эпохи, считая его происками дьявола. Отец – художник сам, приметил дарование, и помог развить, но далее понять и вытерпеть не смог. В любви, как и в искусстве и в жизни, царил патриархат. Женская любовь, как женское искусство и наука, да и вообще все мысли, исходящие из женской головы, считались недоглядкой бога, происками сатаны, стремящегося подчинить весь мир. Любовь была не понята, страсть осуждена, работы втоптаны в песок…
Но и песок хранит янтарь, чтоб показать векам застывшую в нем жизнь…

Рим великий, Рим убогий: велик – ханжам, убог – для дам, в тебя ведут не те дороги, которые приводят в храм!
Под кожаным навесом мастерской говорил учитель с ученицей… Она была в его учениках, но учился больше он, а не она… Так случается, когда судьба шлет гения в ученики, и тогда, задача мастера не испортить одаренное дитя природой, а просто научить его работать и познакомить с подручным инструментом. Навес создавал тень для холста и скрывал творцов от посторонних взоров. Любопытных взоров, что следят за судьбами других, не замечая своей жизни оттенков.
- Как всякая женщина, вы все пишете чувствами… – он обращался к ней на ВЫ, не потому что она дочь хозяина, а потому что мастерство, струящаяся из-под кисти, уже превосходило и его, и всех ведомых ему живописцев Рима... И все же техника была еще сыра, и... чисто женской. Но оттачивать ее он не спешил.
- Как всякий творец, я создаю нервом!.. обнаженным… голым нервом! – взволнованно покусывая влажную и пухлую губу, ответствовала дева.
-…И не видите панорам, а только ближнюю, переднюю перспективу… - маэстро Аугустино приблизился к ее спине и обнял. Ток пробежал по позвонкам. Но Артемизия приказывала себе стоять недвижно, и ни чем не выдавать волнения.
- Как всякая женщина, я вижу детали, которых вам в полетах над панорамами и не разглядеть…
- Напротив, милая синьора, возвышаясь над панорамой и охватывая ее взглядом, можно видеть все. – руки Аугустино обвили ее стан, и, словно две большие кисти начали скользить по льняной ткани ее туго затянутого на талии платья легкими и нежными мазками.
- …Все не видят даже звезды. Только Бог, который в нас… - Артемизия все еще пыталась говорить с ним разумом.
Пуританский ветер Рима колыхал навес, как Аугустино тело Артемизии. Кожа, весь скелет и кровь подчинились волнам страсти. И все равно уж было им обоим, что впереди: осуждение, суд иль смерть!
- На одр один с жизнью и смертью ляжем! – шептал ей горячо маэстро.

Порви уздечку ты при скачке,
И нарисуй на мне любовь
Своею кровью, милый мальчик, –
Не смоет время эту кровь.
Сродни меня с самим собою,
Как при кормлении молоком…
А я собой тебя укрою,
Прикрыв от взглядов лишних дом.
И, растекаясь всею сутью
По алчущему полотну,
Кормя меня своею грудью,
Запомни истину одну:
С крылом единым не подняться,
Разрушит подлинность реаль.
А жизни не одной сражаться
Со смертью… Радость изживет печаль…
Все космос выстроит на круги,
И страсть опять захватит нас,
Пусть даже где-то друг о друге
С тобой узнаем в первый раз!
И будет там иное млеко,
Иной там будет истый жар;
Не будет сути человека –
Творцам творенья будут в дар…

поэт-писатель Светлана Клыга Белоруссия-Россия