Хочу я просто умереть

ХОЧУ Я ПРОСТО УМЕРЕТЬ
Анна Секстон, 1928-1974

Всю жизнь минувшую почти не помню я.
Я, как бы, не жила: к одежде, роскоши была я непричастна.
Но вот желанье умереть приходит. И приходит часто.

Я против жизни этой вашей не имею ничего,
Листва травы, что ты упоминаешь, мне знакома -
равно как мебель у тебя в гостиной дома.

Однако суицид особый создаёт язык.
Так плотник инструменты свои знает.
И никогда не спросит: «Строим что?» - он понимает.

Себе я дважды объяснила,
что одержима, что демона в себя впустила,
что правят мной теперь его сноровка, волшебство.

В запале тяжких мыслей,
кипящих словно масло иль вода,
застыла в восхищеньи я у входа в никуда.

Смерть тела не волнует близостью конца.
Мочи остатки, роговица – всё ушло.
На суицид меня ведёт совсем не тело.

Мертворожденные порой не умирают.
Но позже жизнью ошарашены бывают.
А детстве они так же, как и все, смеются и рыдают.

Заставить жизнь в себе навеки замолчать! -
Само собой такое может страстью стать.
Печальна смерть: костлява, в синяках,

но всё же верно ждёт годами,
как рана старая, она не заживает,
и стерторозное дыхание её меня уже не отпускает.

Так, балансируя на грани, самоубийцы иногда
встречаются... и проклинают страсть: влечёт их полная луна, -
их смертный поцелуй зовёт, хлеб жизни их не привлекает.

Я оставляю книгу жизни навсегда открытой,
мне многое сказать не удалось и не повешен телефон,
любовь моя, иль как её зовёшь, была нелепой словно сон.

1981
Черновой перевод: 24 июня 2017 года
In her work, Pulitzer Prize winner Anne Sexton—like Robert Lowell, Sylvia Plath, W. D. Snodgrass, and other Confessional poets—offers the reader an intimate view of the emotional anguish that characterized her life.

WANTING TO DIE
Anne Sexton, 1928 – 1974

Since you ask, most days I cannot remember.
I walk in my clothing, unmarked by that voyage.
Then the almost unnameable lust returns.

Even then I have nothing against life.
I know well the grass blades you mention,
the furniture you have placed under the sun.

But suicides have a special language.
Like carpenters they want to know which tools.
They never ask why build.

Twice I have so simply declared myself,
have possessed the enemy, eaten the enemy,
have taken on his craft, his magic.

In this way, heavy and thoughtful,
warmer than oil or water,
I have rested, drooling at the mouth-hole.

I did not think of my body at needle point.
Even the cornea and the leftover urine were gone.
Suicides have already betrayed the body.

Still-born, they don’t always die,
but dazzled, they can’t forget a drug so sweet
that even children would look on and smile.

To thrust all that life under your tongue!--
that, all by itself, becomes a passion.
Death’s a sad Bone; bruised, you’d say,

and yet she waits for me, year after year,
to so delicately undo an old wound,
to empty my breath from its bad prison.

Balanced there, suicides sometimes meet,
raging at the fruit, a pumped-up moon,
leaving the bread they mistook for a kiss,

leaving the page of the book carelessly open,
something unsaid, the phone off the hook
and the love, whatever it was, an infection.