Фобия

Мы часто пересекались в министерских коридорах, здоровались в лифтах, уходили вместе с работы. Хотя у меня и был другой график, судьба располагала. Я, правда, тянулся к нему и думал, что мы с ним станем если и не друзьями, то очень хорошими приятелями, которые могут встретиться в выходные и сходить вместе в бассейн после работы. Ведь не зря он мне помог. С его помощью я занимался подходящим мне делом и отложил на неопределённый срок вопрос о свадьбе... правда, мне пришлось повздорить с родителями, которым не особо пришёлся по вкусу мой «каприз», но всё в прошлом. Я купил себе дом, небольшой и тёплый. Нет, отец из дома меня не выгнал, но мне было неуютно жить там, когда каждая стена напоминает о прошлом. А о той крови... о тех криках... лучше не вспоминать. Я до сих пор весь в грязи чужой боли, а папа знал, что пытать людей — не для меня. Знал и специально заставлял меня. Жажда насилия... нет, всё, правда, прошло, сейчас я другой человек. Спокойный, холодный, сдержанный.

«...Темнота рассеивается, когда просыпается жажда... мои руки кажутся слишком белыми... не хватает яркости... я увереннее иду на этот лязг металла...»

«...Тело сломленное, слишком худое... с застывшей кровью... я протягиваю свои, слишком чистые руки... плачет, уползает... это заставляет меня быть ближе...»

Разочарование — лишь об этом я могу думать. И эта ссора... Симон со своим характером отойдёт через пару дней и не вспомнит. Снова будет шутить надо мной и не слышать мои вопросы. Но буду помнить я.

Как же бесит эта его черта тупая. Как буря на море — проходит, и снова тишь да гладь у него. А меня это режет, портит, заставляет метаться и вспоминать месяцами.

Лишаю себя ужина, потому что боюсь, что буду расставаться с ним всю ночь напролёт через рвотные позывы. Я выжатый, во мне не осталось сил, эта ссора пила из меня соки до конца рабочего дня, и, вернувшись домой, я вижу, как перед глазами многое просто расплывается.

Я не слышу, что говорит сосед, я кидаю пальто на пол и иду на кухню. Только стакан воды, чтобы избавиться от дурацкой жажды.

— Тебе плохо?

Стакан разбивается у моих ног, когда вылетает из дёрнувшихся пальцев. Осколки, вода — странная опасность прямо под ногами.

— Плохо, — отвечаю я Симми и беру в руки другой стакан.

Я чувствую лёгкое прикосновение к плечам и дёргаюсь всем телом. Меня начинает мутить. Выпиваю залпом воду и ухожу из кухни.

Он поднимается за мной по лестнице, но я не могу остановить его. Я захожу в комнату, закрываю за собой дверь и иду в ванную. Я слышу, как он открывает дверь в мою комнату.

На миг прикрываю глаза, на миг забываю про разочарование Симми, и вот уже слышу его голос совсем близко:

— Ты купил мне книгу?

Я расстёгиваю верхние пуговицы рубашки и внимательно смотрю на своё отражение в зеркале. Только бы не посмотреть на лицо Симми, это может стать роковым.

— Ты же обещал купить мне книгу...

Какая к чёрту книга?! Это становится последней каплей, и я бросаю на него всего лишь один взгляд. Один взгляд на его отражение в зеркале. Лицо. Разворачиваю и сильно отталкиваю его. Он прикладывается спиной к двери.

— Уходи отсюда! Оставь меня, Симми! — всё начинает перед глазами плыть сильнее, и опора будто пропадает из-под ног.

Ухмыляется, как тогда, будто я снова вошёл к нему в кабинет, а он толкает эти чёртовы шары по столу. Сдержанность, такая болезненная вне дома, здесь уже не работает.

Я подхожу к нему вплотную и ударяю кулаком в живот. Слышу всхлип прямо у моего уха, и ощущаю, как он сгибается от боли.

«...Свет от камина... игра теней... моя всё ещё безупречная белизна кожи... я не вижу лица... заношу руку... первый самый сладкий всхлип...»

— Убирайся отсюда, — шепчу я и понемногу отодвигаюсь от притягательного сейчас тела жертвы.

— Ты меня разочаровал, — и специально, гордо, отворачивает лицо.

Прямо подставляет скулу под мой удар. А когда получает его, ухмыляется ещё пуще прежнего. Ощупывает место удара и удовлетворяется ещё больше.

— Уходи, не заставляй меня... — я всё ещё пытаюсь вернуть себе спокойствие, пытаюсь.

А ещё возвращаются силы, потерянные со ссоры силы, возвращаются одним накатом.

— Разочаровал.

Я наношу ему несколько ударов в лицо, и он сползает на пол. Из уголка его губы стекает кровь, и он вытирает её пальцами. Пачкает в крови ещё и подбородок. А кровь всё прибывает и прибывает, разукрашивая такой яркой краской.

— До него дойдёт отголосок твоих действий, — бросает с вызовом.

«...Руки окрашиваются в самый совершенный из всех цветов... снова темнеет... я хочу снова ударить... но уплываю от жертвы... пытаюсь дотянуться... схватить... схватить... дотянуться!..»

Я наклоняюсь к нему и сам безвольно присаживаюсь рядом с ним. Почти нежно беру и дотрагиваюсь до его щеки, провожу пальцами по его кровавым губам, а потом, резко схватив, ударяю его голову о дверь. Симми ахает, и я чувствую, что его сознание начинает плыть.

А удовольствие давно расползлось по моему телу. Тошнота от утренних слов Симми в ходе ссоры померкла перед физическим моим превосходством сейчас. Я опьянён.

— Он всё почувствует.

И после этого, снова поддавшись чудовищу внутри меня, я... целую его. Кровь очень сладкая на губах, и голова кружится уже от счастья. И всё плывёт вокруг от удовольствия.

Симми с силой отталкивает меня, и я вижу в его глазах небывалый ужас. Я прикасался губами к его губам, я слизывал кровь и пытался протолкнуть внутрь язык.

Пока я застываю в процессе осознания и непередаваемых приятных ощущений, Симон, немного пошатываясь, поднимается и уходит.

Я долго лежу на полу в ванной, прокручивая самые сладкие моменты в голове и старательно избегая памяти о неподатливых губах.

У меня вид насытившегося маньяка, и это ещё не самое плохое. Я ощущаю себя насытившимся маньяком.

Во мне всё просто разливается хмелем от непередаваемого блаженства. Всё скручивается, клокочет внутри всеми оттенками настоящего удовольствия.

Я улыбаюсь, и отражение показывает, насколько счастливо-естественно выходит... хотя это я знаю и без зеркала. Впервые так, и впервые без него.

...— Ну и зачем меня ищешь? — спрашивает нагло так, будто дела до меня нет.

— Что за ересь ты там сказал про сексуальные притязания? — рычу, и уверенность во мне превращается обратно в злобу.

— Так-так, ты не начинай, — успокаивает меня Симон — я сегодня не хочу, да и вообще... А что? Что вчера было?

— Дело было в крови, так что не принимай на свой счёт.

— М-м, то есть вылизывать ты меня собрался постоянно и везде? — и даже не спрашивает, а говорит самоуверенно, нагло; а моя злоба превращается в первоначальное состояние — в страх.

— Прекрати, — я снова прошу, как уже просил его, но он лишь посмеивается.

— Что, эйфория, наконец, проходит? — Симми хмыкает. — Ходил тут как под кайфом и ни разу не задумывался, насколько ты больной, да? А ты — псих.

Я резко прикладываю его спиной к стене, но Симон даже не морщится.

— Томас... — ты чокнутый садист, и знаешь...

Это так сильно меня поражает, что я неосознанно пячусь назад, пока не ощущаю лопатками стену.

Симон начинает смеяться, и в другой раз я бы ударил его за это, но сейчас меня всего потряхивает от нарастающего ужаса. Какая подлость, и ещё одна лавина страха.

— Не будем, Томек.

— Ты сам нарвался, — я хватаю его за горло, и он, сопротивляясь, пытается расцепить мои пальцы. Но это безуспешно.

Мне быстро надоедают его хватания воздуха ртом, и я сам убираю руку. Выходит резко, мои пальцы начинает колоть, а Симми падает на пол.

— Ну ты и ублюдок, — прокашливается, и, когда поднимает глаза, то они у него кажутся налитыми кровью. — Знал бы я, кому помогал!

Если бы у меня были клыки, наподобие вампирских, я бы прокусил ему глотку. Но я лишь сжимаю покрепче кулаки.

— Знал бы?! Чего ты знал?! — меня выкручивает яростью. — Помогал?!

— Ну да, кто тебя из дома вытащил? — говорит так естественно. — Да если бы не я...

Он что, причисляет себе мои заслуги?! Мне становится очень больно, и, кажется, это всё в голове, но я поднимаю руку, разжимаю и вижу, как моя кровь стекает единым потоком поперёк ладони. Когда я успел пораниться?

— Заткнись! — делаю шаг к нему, но нога даже опуститься не успевает, как меня сильно шатает, я теряю равновесие на пустом месте и лишь чудом не падаю. Это всё моя кровь, моя кровь не должна проливаться! — Если бы не ты, я бы не сошёл с ума!

— Ты сошёл с ума без меня! — он заливается странным смехом, а потом замолкает. Мне требуется несколько минут, чтобы я смог перестать смотреть на кровь и перевести взгляд свой туда, куда уже обращён его.

В углу лежит нож. Небольшой и так заманчиво отсвечивающий. Острый. Откуда он там?

Я медленно поворачиваюсь к Симону, и получается, что мы смотрим друг на друга. Он лишь переводит дыхание, чтобы броситься к манящему предмету. Моё тело двигается автоматически, я просто в один момент, не понимая зачем, решаю завладеть ножом первым. И у меня получается.

Рукоятка сразу пачкается моей кровью, и у меня мутнеет в глазах.

Борьбы не было, мы просто ринулись в угол, и нож достался мне. Мы сидим на полу, и я осознаю, что Симми спровоцировал меня взять оружие в руки. Он провоцирует меня. Он заставляет меня делать это.

— Не знаешь зачем? — Симон говорит будто через смех и так хрипло. — Дай мне его...

— Ты сделал так, чтобы он оказался у меня, но... — замолкаю и пробегаюсь взглядом по нему. Волосы растрепались, нижняя губа немного дрожит, видимо, это стоит ему нервов. Его тело в дурацком положении: сгорбленное, вес на вытянутых вперёд и упёртых в пол руках, — я проявлю великодушие, как ты когда-то.

С последними словами я втыкаю в его ногу нож, и моё «когда-то» полностью перекрывает его крик. Мощный, тошнотворный, буквально водопадом обрушивается на меня.

Я отползаю от Симми на четвереньках, и, когда снова смотрю на него, картина не меняется. От ножа лишь рукоятка, и кровь... Симон выдёргивает нож, и крови становится так же много, как океана. Багровая, такая щедрая, кажется чем-то нереальным. Как в моих снах. Я протягиваю руку и утопаю в этой крови.

Симми всхлипывает, и я успеваю заметить лишь блеск алого лезвия и зелёной листвы. Я не чувствую боли, я чувствую панику, когда нож пробивает мою ладонь и сцепляет её с полом. Я вижу, как дёргаются мои пальцы, я вижу, как больно моему телу.

Кричу запоздало, и, кажется, вообще не я. Левой рукой кое-как выдёргиваю из себя лезвие и отбрасываю его. Меня мутит, всё, что передо мной — это кровь выбивается из источника, полностью ей покрытого.

— Больно, тварь? — Симон шипит, и я поднимаю голову, чтобы посмотреть этой суке в глаза, но всё в пелене. Мутная, чудовищно-красная пелена перекрывает всё.

— Очнись! — первое, что долетает, меня тормошат. Дёргают за кофту, трясут так, будто я квартплату задолжал.

Я отпихиваю Симона, и на его белой майке остаётся смазанный след моей ладони. Он смотрит на этот след и неприятно улыбается. Но, встретив мой взгляд, он сглатывает и издавая ужасно прекрасный стон поднимается.

Хромает, сука, еле ковыляет до лестницы, а доковыляв, останавливается и оглядывается. И вот только я сижу без сил — как злоба поднимает меня.

Я не знаю, какими средствами так быстро мне удаётся дойти до него, но он делает первый шаг для спуска, а я его уже толкаю в спину. Мысленно, за краткий миг, с удовольствием наблюдаю, как он кубарем скатывается с лестницы и как стонет оказавшись на полу. Но это не сбывается. Прежде, чем свалиться, он хватает меня за кофту, и вот я лечу с ним. Я знаю, что я кричу на каждый удар, которым, кажется, нет конца, но я слышу лишь его боль, и только так, вероятно, не вырубаюсь, когда всё прекращается.

Я лежу на Симоне и чувствую себя пропущенным через мясорубку. Симми весь в крови.

— Моя... — хрипит мясо подо мной, и мне хочется стать тяжелее, чтоб выбить весь воздух из его лёгких одним лишь лежанием, — нога...

Он ещё что-то постанывает, но я уже сосредоточился на его губах. Жёсткие; верхняя губа тонкая, нижняя пухлее — заманчивее. Кровь делает их в сотню раз красивее. Симми начинает что-то шептать, как в припадке, а я прохожусь кончиком языка по нижней губе. Тело подо мной дёргается, Симон начинает шипеть, как разъярённый кот, но я провожу ещё раз по его губам. Увереннее, более полно, похоже на вылизывание, и Симми срывает горло:

— Сдохни! — за это я кусаю его за щёку и наслаждаюсь волной его омерзения.

А привкус, Господи, какой чудесный вкус на языке. И этот запах крови, аромат того, что мы живые.

...Петли срываются разом, и сдержанность отлетает на добрых пять метров. Моя воображаемая комната болезни и зеркал остаётся без преграды, ширмы, виртуальной двери. То, что я прятал, оголяется, выставляя уродливые углы и пустоту во мраке. Но я закрываю глаза и успокаиваю себя, стараясь воссоздать новый сдерживатель. Создавать из ничего очень сложно, но я вот сейчас найду укромное место, посижу в тишине, и всё будет хорошо. И...

Я засовываю руку в карман — и не ошибаюсь в ощущении. Маленькое, но острое лезвие уже успело рассечь мне указательный палец. И я улыбаюсь на открытый взгляд Симона.

— Давай сделаем так, Симми, — я делаю шаг к тому, кто мучил меня, использовал в качестве бесполезной жертвы несколько дней. — У меня есть два желания, и в твоих силах выбрать, какое из них ты будешь осуществлять.

Я замолкаю и наслаждаюсь его растерянным видом. Он знает, что есть подвох.

— Как я уже говорил, я хочу порезать тебя. Твоё лицо, руки... всё тело, — выдерживаю паузу. — И тогда тебе придётся лишь лежать в собственной крови и стонать. Но есть и другое желание, как ты понимаешь.

Замолкаю, сейчас главное — рассказать всё максимально правильно, чтобы не было ощущения выбора, в котором на самом деле нет выбора.

— И?

— Тогда твоя роль будет более активной... — чёрт, не то слово «активная», блин, — я хочу, чтобы ты слушался меня, делал всё, что я прикажу.

— Я и так делаю всё, разве нет?

— М-м, такого нет, — готов поспорить, моё «м-м» не очень-то ему понравилось.

Симон напрягается, раздумывает, взвешивает. Что лучше — следовать моему слову или резаться под ножом?

— Так что? — Стараюсь выглядеть как можно более мирно. — Да или да?

Небрежно проводит рукой по волосам и задирает голову в потолок. И это делает его расслабленным — решил, значит.

— Ну, допустим, я выбираю «активную», — да, это моё слово царапнуло слух, — роль.

— Нет, так не пойдёт, «допустим», «попробую», «постараюсь»... нет и нет, — качаю головой, — вдруг ты передумаешь в неподходящий момент?

— Это настолько ужасно?

— Хм, смотря как ты это будешь воспринимать, — и я говорю правду. — Так вот... каждый раз, когда ты будешь медлить, сомневаться или отказываться — я буду резать тебя, ясно?

— Звучит страшно, — однако произносит он буднично.

— М-м, ты просто слушайся, и кровь не прольётся, — я уже наколдовываю кресло, как в рабочем кабинете Симона. И Симми присвистывает:

— А у тебя крышу-то, похоже, совсем снесло, — смеётся, но нервно.

— Садись, — указываю на стул, — быстро.

Симон выполняет, усаживаясь поудобнее, расслабляется и снова открывает рот:

— И что мне сейчас прикажешь? — Он задирает голову, чтобы видеть меня, стоящего уже позади него. — Сломать себе пальцы? Выдавить глаза? Порезать себя? Давай, я же чувствую, что ты думаешь о чём-то жутком.

— Расслабься, — лишь бы он заткнулся. Мне на самом деле достаточно легко приказать ему всё, что он перечислил, но тогда бы я не ставил такие условия в желаниях.

И мне намного труднее положить свои руки на его плечи. Он дёргается, пытается отстраниться, и мне приходится повторить, наклонившись к его уху:

— Расслабься, говорю, — и начинаю кажется застывшими пальцами разминать его плечи.

Плавно перехожу на шею, снова возвращаюсь к напрягшимся плечам. Та самая рубашка, что недавно жгла мне кожу, приятно холодит мои руки, безрукавка ощущается ещё мягче. Это странно приятно, а Симон всё дёргается.

— Я приказал тебе расслабиться, а ты елозишь, — сильнее разминаю ему шею. — Ты не выполняешь условия, а это значит...

— Да как тут расслабиться? — Шипит Симми.

Продолжая массаж одной рукой, я вытаскиваю другой из кармана маленький нож. Провожу лезвием по его плечу. Рубашку сразу же заливает алым цветом. Симон дрожит и напрягается ещё больше.

— Расслабься, — я убираю ножик в карман и снова приступаю к массажу двумя руками, уже по крови.

Тело Симми всё ещё подрагивает, но он обмякает, через силу, но всё же.

Пальцы слипаются, кровь начинает запекаться под руками, и я прекращаю.

— Ты больной, — Симон начинает трогать свою шею, плечо, — правда больной.

— Мы так договаривались, — мой голос звучит совсем спокойно, будто я не резал человека, так небезразличного мне.

— И что будет дальше?

Я становлюсь перед ним и подхожу ближе:

— Осталось всего ничего, поверь, ты можешь быть свободен через пару минут, — и я не вру. — Всё зависит от тебя.

— Уже боюсь.

Тяну руку, испачканную кровью, к Его лицу, и Симон шарахается.

— Тихо, тихо, не дёргайся, — провожу ладонью по его щеке и пальцами прохожусь по скуле. — Вот видишь, всё хорошо, а теперь...

Симми сглатывает и так загнанно на меня смотрит — мне почти его жалко. Но это лишь почти.

— Возьми мою руку...

Выполняет, и мне становится приятно-тепло.

— И поцелуй, — глаза Симми становятся, как галогены, — поцелуй в раскрытую ладонь. Один раз долго и три раза коротко, лишь приложись губами.

— Я не буду этого делать! — Ох, сколько же презрения, ненависти — это так непривычно.

Симон бросает мою руку, и я сразу же пробиваю ему пощёчину, после чего хватаю за подбородок и ядовито шепчу в лицо:

— Сделаешь, иначе будет очень плохо.

Тупит, и всё же действует. С яростью, делающей меня весёлой, он опять хватает мою руку и прижимается губами к ладони. Как же гневно на меня он смотрит, даря три мелких поцелуя.

— Вот видишь, это просто, — убираю руку и закрываю глаза, чтобы вернуться в только что пережитые ощущения.

Я всё же думал, что это будет противно. Унизит Симона и прошибёт омерзением меня. Но таковым это не стало, хотя Симми, вероятно, несладко.

Это необычно, и я до конца не понимаю, что сейчас так кружит мне голову: радость от его уступки, или радость от приятности его жёстких губ. Так или иначе — разбираться с этим сейчас нет времени.

— А теперь, осталось последнее, — произношу я, — действо в полминуты.

И это пугает Симона сильнее, чем всё, что было до этого. Правильно, логично.

— Поднимись, — командую, и, когда он выполняет, я вместо него сажусь в кресло. А Симми стоит передо мной.

— И? — Всё ещё злится. — Сплясать? Или сначала ноги подрежешь?

— Встань передо мной на колени, — позволяю себе ленивую улыбку, — давай, не тяни.

— Ну ты и... — замолкает и делает, как было велено, — мания величия?

Не собираюсь отвечать, у меня есть кое-что поинтереснее. Хватаю его за волосы и кладу его голову себе на колено. Симон шипит, пытается отдёрнуть мою руку, но сам не дёргается. В конце концов, его голова просто лежит на моих ногах, и нравится мне это.

Наклоняюсь к его лицу и за секунду понимаю, что до Симона доходит смысл. Он, наконец, понял схему, тугодум. И мне становится весело.

Поцелуй длиться не более двух секунд — лишь столько я смог удержать его. Симми вырывается и чуть ли не выбегает из комнаты.

— Какая мерзость! — орёт он, будучи в пяти метрах от меня. — Как ты делаешь такие отвратительные штуки! Как далеко ты заходишь!

— Ты сам виноват, — мне отчего-то горько. Всего лишь две секунды. — Меньше надо было демонстрировать свои сексуальные отношения.

Симон молчит, злится, ему действительно не по себе.

— Ты не выполнил, — вытаскиваю нож. — Давай сюда своё лицо.

И мне приходится самому к нему подойди. Он не рыпается, когда я провожу лезвием по его губам, когда я давлю порезы, он не рыпается, и кровь течёт по подбородку. Симми плюётся, когда я от него отхожу, его глаза полны сухих слёз.

— Да пошёл ты, — и уходит, громко хлопнув дверью.

Вероятно, сегодня я, наконец, довёл его до омерзения, и... себя до радости.