Отозванец

Народ меня не ждал –
весь город как убит,
тут не куют металл,
не продают ликвид,
в календаре – среда,
но только лишь вода
колышется от ветра,
спокойствия чужда.

Подобием засад –
сплошная тишина,
и даже где детсад –
не слышно ни рожна.
Покинутый уезд –
нет небезлюдных мест,
и там, где самый центр,
и от него окрест.

Жара, но где кондей –
не каплет конденсат.
Как будто бы злодей
(какой-нибудь де Сад),
устроив тут содом,
перетряхнул вверх дном
и всех, и всё, и после
пожрал их поедом.

Раздолье для воров,
для гонщиков – раскат,
для оборванцев – кров,
но в целом – суррогат,
ведь для таких утех
ни тех, ни тех, ни тех,
или иных (четвертых)
здесь нету как на смех.

Ужели я зазря
досюдова добрёл?
А ведь – едва заря,
и будто бы орёл
летел уже досель,
как блудная мамзель –
за юным любодеем
в какой-нибудь Марсель.

Зачем же был мне зов –
сюда лететь стремглав?
Здесь нету голосов,
здесь тишины анклав.
Помилуй, Отче, мя!
Ответствуй, не томя,
зачем внушил мне, будто
здесь жизнь кишит кишмя?

Я ж проникал везде,
как будто новый штамм –
Ты ж за собой в хвосте
меня – по всем местам!
Небесный мой царёк,
скажу тебе упрёк:
ты скрыл, по ходу, факты,
что нынче – Рагнарёк!

Скажи же мне, come on
(спустись в горящий куст) –
ликует Ариман?
Повержен им Ормузд?
На всей Земле теперь
тирански правит Зверь?
Иль вслед за Геркулесом
В Аид открылась дверь?

А может быть, Шеол...
Но тут мне – глас с небес:
«Да ты с ума сошёл –
горланишь как балбес!
Чего, муа пардон,
заладил как долдон?
Конец еще не близок,
далек Армагеддон.

Оставь и гнев, и злость,
и ненависть, и раж!
Ты здесь – недавний гость:
исследуй антураж.
Не узок пьедестал? –
Как в древности Тантал
теперь ты стал надменен,
а раньше не роптал.

Ты помнил мой посул,
ты помнил мой посыл,
когда ходил в Мосул,
когда ходил в Кызыл,
когда в часы грозы
ты плыл через Янцзы,
когда лечил холерных
укусами гюрзы.

Когда тебе мурза
(страшней, чем та гюрза)
по-скотски врал в глаза
и портил тормоза,
и ты по скатам крыш
в слезах от старых грыж,
спасался от погони,
похеря наш барыш.

Когда из града N,
как бравый флибустьер,
имея лишь Шенген,
попал в КНДР,
где вел себя наглей
военных патрулей,
в конце сего круиза
взойдя на мавзолей.

Когда своей рукой
производил заброс
тебя я в мир другой –
на Стену в Вестерос...
И все ж вернул сюда ж,
(хотя бы и в блиндаж,
с собою дав винтовку
и полный патронташ).

А помнишь ты, подлец
(или забыл как миф)
пелопоннесский лес,
где ты брюхатил нимф?
А помнишь – в раз другой
ты с мавкою нагой
смотрел, как василиска
рвал на части стригой?

Ты мороком объят?
Иль нравом стал бугрист?
Забыл отель Hyatt?
Забыл про "Интурист"
(где рьяно и срамно
в келейном казино
ты с тела той рыжухи
пил граппу и вино)?

Что здесь не по тебе?
Что ходишь посмурнев?
Чего за "бе-бе-бе"?
Откуда этот гнев?
Моей рукой согрет,
ты был анахорет,
подвижник и отважник.
Давай без оперетт!

И ладно б ты, скрипя,
пешком сюда дошед –
Так нет: я для тебя
оформил бизнес-джет.
Заканчивай каприз,
не стой как кипарис,
здесь есть чего приметить –
внимательно всмотрись».

Так молвил мой Патрон,
зело меня смутя.
Единоцельный Он,
а я – Его культя.
Бурля как кипяток,
забылся я чуток.
Меня Он уработал,
как пуделя бульдог.

И вот – по авеню,
как грек среди олив,
какой-то парвеню
шагает, горделив.
(Вокруг жилой массив)
степенен и красив,
он влаственно ступает,
уже меня взбесив.

И вдруг из всех щелей,
как вор из темноты,
как ангел на елей
и как на скотч глисты
козлами в огород
полез честной народ
к красавцу с намереньем
вкусить его щедрот.

Из окон и витрин,
из люков и с дерев
текла как маргарин,
прошедший подогрев,
нежна как скорлупа,
взбухая как крупа,
пренебрегая мною,
безбрежная толпа.

Несутся старики,
блаженны и бодры,
несут штурмовики
воздушные шары,
косматы без бритья,
священники вождя
приветствуют, кадило
над головой крутя.

Пронырливый как плющ,
любитель полумер,
в руках от града ключ
несет пухлявый мэр,
а главный депутат,
всегда слегка поддат,
вручает самозванцу
на царствие мандат.

Но я себе вопрос,
а кто тут самозван,
задал, ведь рос и рос
стихийный караван.
Печалью обуян,
потухши как кальян,
я понимал, что нужен
здесь как козе баян.

Движению – привет:
большой затор на въезд,
как будто целый свет
сюда сорвался с мест.
Набухший как пульпит,
аэропорт забит:
туристы с рейсов сходят
как спутники с орбит.

Вдруг голос (дубль два) –
мой Высший Духовник:
«Ну что? Comment ca va?
Чего, браток, поник?
Саднит, небось, в груди?
Обиделся, поди?
Ты прям душой нежнее
столичных травести.

Ты видишь, как легко
утратить мой фавор?
Вчера ты – о-го-го,
а нынче – приговор
я выношу такой:
ты – для меня изгой.
И хоть я не считаю
тебя плохим слугой,

ты душный персонаж:
всё время негатив,
и вот решился наш
уютный коллектив
тебя предать плетям,
потом прогнать к чертям
(ну, плети отменил я –
не быть таким страстям)».

И всё – привет-пока...
Ну что за шапито...
Я больше не слуга,
я во-об-ще никто.
Закончилась лафа,
Закончилась лихва.
Как жить? Ведь мне всего-то
каких-то двадцать два.

...Я брел, но чуял вслед
слегка глумливый взгляд,
холодный как стилет,
хмельной как дистиллят:
то новый фаворит,
светясь как фосфорит,
мой тихий сход со сцены
задорно лицезрит.

Что ж, влейся в общий хор!
Насыть собой народ!
Но помни: очень скор
судьбы коловорот –
небесный коллектив,
(капризен и строптив,
и чужд, увы, смягченью)
содеет рецидив:

подвергшись отлученью
и горечь проглотив,
ты, к своему смущенью,
как я, толпы теченью
вдруг станешь супротив.

Сие имей ввиду
и время не транжирь.
А я уже бреду
в неведомую ширь.
В какой бы дикий лес
случайно я не влез
меня спасёт кручина
(и спутник GPS).