Ничейный. Рассказ

Из сборника рассказов " Собачья жизнь"

 Вьюга то надсадно, словно кого-то оплакивая, выла в печной трубе, то, вдруг разъяряясь, начинала озлобленно биться в небольшое окошко.
" Ишь, как лютует,- тяжело поднимаясь с постели, приговаривала Ефимия. - Так, глядишь, к утру всю избу выстудит". Впотьмах, прошаркав босыми ногами к печке, она плотнее задвинула заслонку. Вернувшись, долго ворочалась , поудобнее устраивая иссохшее старческое тело. Затем затихла, пытаясь уснуть. Ерофей, лежа у порога, чутко прислушивался ко всем звукам и неназойливо давал понять, что настороже. Он то шумно вздыхал, то коротко подскуливал.

 
         Ефимия была его спасительницей. В позапрошлое лето его, тогда еще бездомного щенка, подхватила компания деревенских подростков, бежавших на речку купаться. На бегу, с криком: "Лови!"- они стали перебрасывать его друг другу. Оцепенев от страха, он безмолвно, словно куль, перелетал из рук в руки. На речке было еще страшнее: его то куряли, то с воплем: "Берегись, бомба!" -подбрасывали вверх. И неизвестно, остался бы он тогда жив, если бы не Ефимия, неподалеку набиравшая воду. Увидев жестокую забаву подростков, она начала совестить их: " Эй , изверги! Что же вы делаете, ведь живую душу губите!" Спешно подцепив ведра к коромыслу, она направилась в их сторону.


 " Баба Фима, да он же ничейный,- вынося щенка на берег, оправдывался за всех Колька, невысокий  худой парнишка. -Кто по нему плакать- то будет?" Опустив ведра на землю, Ефимия строго спросила:"Ничейный, так, по -вашему выходит, можно над ним издеваться?! Спросу же  не будет. А то, что ему и страшно и больно, об этом вы не думали?  Ничейный - значит, беззащитный! Вот у тебя, Колька нет ни отца, ни старших братьев, каково тебе приходится, а?- и уже громче, глядя в сторону притихшей компании добавила -Изголяются, поди, все, кому не лень?" Подростки молчали. В глаза ей смотреть никто не смел.
" Стыдно? И то хорошо. Не совсем значит пропащие".- утихомирилась Ефимия.
 Она взяла щенка на руки и обтерла передником.
- Ой, какой он ерофенный,- раздался сбоку детский голосок.
 - Взъерошишься от такого зверства,- Ефимия горько вздохнула.
 Заметив, что Колька все еще нерешительно топчется на берегу, сказала:
 - Да не подумайте, что Колька жаловался кому. Сама не раз замечала, как вы его шпыняете...


      По дороге домой, одной рукой поддерживая на плече коромысло, другой прижимая щенка к груди, она ласково, словно ребенку, что-то ему приговаривала.
 Дом Ефимии стоял неподалеку, на взгорочке. Уже много лет она жила в нем одиноко. Муж умер. Сын Николаша давно стал взрослым и жил с женой и приемным сыном в городе. Больше детей, как говорится в таких случаях, Бог ей не дал. В те (пятидесятые годы) в каждой семье было не меньше трех- четырех ребятишек, и деревенские женщины, одолеваемые нескончаемыми заботами, завидуя, говорили про нее: "Живет, как королева". Но то было раньше. Теперь- то ей уже никто не завидовал. В деревне не было тайн, и все знали, что городская сноха была с норовом. Отношения у них с Ефимией не заладились, поэтому сын бывал редко и к себе не звал...


        Войдя в дом, Ефимия сразу начала хлопотать вокруг щенка. Достав из сундука старенький пуховый платок, завернула его. С навесной полки взяла небольшую эмалированную миску и налила в нее молока. А когда щенок, успокоившись и отогревшись, перестал дрожать, развернула его и подняла животом кверху:
- Мужик, значит.
 Поставив его около миски, легонько ткнула носом . Щенок испуганно отпрянул.
 - Не бойся, бедолага, никто тебя больше не обидит.
 Обмакнув палец в миску, она провела  по его губам. Слизнув молоко, щенок начал торопливо лакать. Подсохшая шерстка  коричневого цвета распушилась, маленькие ушки стояли торчком, глазки напоминали спелые смородинки. Глядя на него, Ефимия чувствовала, как в груди растекается теплая волна давно забытых чувств: умиления и нежности.


 Жить щенка она оставила в доме: всё живая душа рядом. А назвала его, вспомнив забавное — ерофенный, - Ерофеем.
С его появлением, Ефимия начала разговаривать, а иногда и думать вслух. При этом он всегда внимательно смотрел на нее и, казалось, все понимал. А бывало, подходил и признательно тыкался носом в подол. В таких случаях она с напускной строгостью говорила: « Ну, ну, разлюбезничался».


      За полтора года Ерофей из щенка оформился в ладного молодого пса. Жизнь его была на зависть любой дворовой собаке: всегда сыт, всегда в тепле. А этим летом он был по - своему даже счастлив: 12-летний приемный сын Николаши, Сергуня самостоятельно приехал к ней и прогостил больше месяца. Каждый день они с Ерофеем носились по окрестным березовым колкам и полям. Иногда Сергуня затевал игры - в следопыта или в шпиона. Он доставал из кармана какую-нибудь пустяковину в виде пузырька из - под лекарства или старой рукавицы, давал Ерофею обнюхать, а потом прятал где-нибудь в отдалении, делал " шпионскую кладку". Нюх у Ерофея был отличный, и он без труда ее находил. За это Сергуня гладил его и " награждал " куском пирога. На радостях Ефимия пекла их для внука чуть ли не каждый день...
Но лето было уже далеко.

  На дворе хозяйничала суровая, сибирская зима. Вторые сутки она выказывала свой крутой нрав...
          Висевшие в горнице, настенные часы мелодично отбили три удара. Определяя по дыханию, что Ефимия еще не спит, Ерофей скульнул.
-На волю хочешь ?- отозвалась она сквозь дрему.- А там слышишь, что творится?
Перед  мысленным взором Ефимии предстал ее домик, стоящий неподалеку от заснеженной речки, едва угадывающейся по темным голым кустам на берегах, снежный простор вокруг, по которому, словно белые змеи, метались поземки. Они  то сбегались в одно место и, свиваясь клубком, поднимались вверх ,то, рассыпавшись мелким снежным крошевом, застилали  весь белый свет.
- Не приведи Господи помереть в такую непогодь!-  подумала она вслух, прежде, чем на нее навалился тяжкий сон.

 Ефимия была жизнелюбивой и про смерть старалась не думать, но весь день с самого утра ей сильно не домогалось. Она чувствовала, как силы медленно, словно вода подо льдом речки, утекают из ее тела...  Во сне,  после череды видений, обрывочных и тягостных, ей привиделся умерший муж, он молча манил ее к себе. Ефимия хотела шагнуть к нему, но не могла, сзади ее кто-то крепко держал. Резко обернувшись, чтобы посмотреть: кто, она проснулась.


       Вьюга утихомирилась. Утро было тихим и ясным. Спустив ноги с постели, Ефимия наклонилась, чтобы надеть тапки. Голова пошла кругом. Переждав дурноту, она обулась, накинула на плечи шаль, лежавшую в изголовье, и через силу добрела до печки. Из чугунка, стоявшего на приступке, зачерпнула поварешкой щей . Переливая их в миску Ерофея, слабым голосом приговаривала:
-Наедайся, Ерофей, а то когда еще придется.
Сидя рядом на сундуке, она дождалась, когда он поест, затем отворила дверь:
- Ну, ступай! -и ,успокаивая себя, добавила. - Мир не без добрых людей, кто-нибудь приютит. Ерофей был смышленым, но весь смысл слов, сказанных Ефимией, он, конечно же, не понял . Поэтому, как обычно, сделал дела первой необходимости, затем, обежав заснеженный двор, обновил свои старые метки. Проваливаясь по брюхо в снег, добрался до окошка, поскребся. Так он всегда просился в избу. Сев напротив двери, стал ждать, когда Ефимия откроет ему. Ждал он долго. Но дверь все не открывалась. И вдруг, словно к нему пришло понимание: Ефимия уже никогда ему не откроет, протяжно, с отчаянием, на какое только была способна его собачья сущность, завыл. Вой Ерофея в морозной тишине был похож на плач…
Второй раз, за свою еще недолгую собачью жизнь, он стал ничейным.
 А по Ефимии так горько,   больше никто не плакал.