Пушкин и мiр с царями. Часть2. Ссылка. Глава трина

Пушкин и мiр с царями. Книга первая. Раскрытие.
Часть вторая. Ссылка. Глава тринадцатая.


Дни испытаний, дни борений,
У всех и каждого – свои.

       Естественно, Пушкин обо всём этом не знал, и не мог знать. В те самые дни, когда болезнь императора развивалась, он, находясь в состоянии высочайшего творческого подъёма, заканчивал «Бориса Годунова», и в начале ноября закончил его, о чём всем нам известно из его знаменитого письма Вяземскому, написанном 8  ноября   1825 года.   Вот   что  пишет поэт своему другу: «Поздравляю тебя, моя
радость, с романтической трагедиею, в ней же первая персона Борис Годунов! Трагедия моя кончена; я перечел ее вслух, один, и бил в ладоши и кричал, ай да Пушкин, ай да сукин сын! Юродивый мой малый презабавный; на Марину <у тебя
 встанет> — ибо она полька, и собою преизрядна (вроде Катерины Орловой, сказывал это я тебе?). Прочие также очень милы; кроме капитана Маржерета, который все по-матерну бранится; цензура его не пропустит.
Жуковский говорит, что царь меня простит за трагедию — навряд, мой милый. Хоть она и в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат!»
     Теперь Пушкин нуждался в передышке, хотя и не в сильно большой – осенний творческий потенциал того года ещё не был выбран поэтом до конца, и его силы готовились к поиску нового для себя выхода – совсем близко на горизонте маячила новая глава «Евгения Онегина», а может быть – и ещё что-нибудь.
     Понятно, что поэту ничего не было известно о трагедии, развернувшейся в Таганроге, но тем интереснее читать его письмо, написанное Вяземскому во второй половине ноября. Вот отрывки из этого письма: «Мне нужен английский язык — и вот одна из невыгод моей ссылки: не имею способов учиться, пока пора. Грех гонителям моим! И я, как А. Шенье, могу ударить себя в голову и сказать: Il у avait quelque chose l;... (Здесь кое-что было (франц.)) извини эту поэтическую похвальбу и прозаическую хандру. <  > 
Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? черт с ними! слава богу, что потеряны. Он исповедался в своих стихах, невольно, увлеченный восторгом поэзии. В хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил, то стараясь блеснуть искренностию, то марая своих врагов. Его бы уличили, как уличили Руссо  — а там злоба и клевета снова бы торжествовали. Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением. <  > Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. — Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе».
      Здесь интересно то, что Пушкин снова, в который уже раз сравнивает себя с Шенье и здесь интересно то, что он говорит об интересе толпы к личности великого человека, к его достижениям и к его слабостям, предвосхищая тут же и неизбывный будущий интерес к собственной личности. Зачем далеко ходить – книга, которая сейчас открыта перед Вами тоже стоит на этом интересе, и всякий пишущий о Пушкине стоит перед сложнейшей задачей: не уподобиться гласу толпы, который беспощадно оценил сам поэт в только что процитированном нами письме. Наконец, здесь интересно то, что письмо это написано либо в дни смертельной болезни императора, либо сразу после его смерти, и оно написано человеком, который в своё время присоединялся к гласу толпы насчёт великого человека – вспомним хотя бы пушкинское стихотворение, посвящённое баболовскому дворцу – да, поэт тогда был молод, но он никогда потом не высказывал сожаления по поводу этих стихов.
     Печальная весть из Таганрога отправилась Петербург, и пока в приморском городишке свита усопшего императора занималась вскрытием тела, подготовкой тела к положению во гроб, его бальзамированием перед дальней и длинной дорогой в столицу и другими траурными приготовлениями, политические события вокруг кончины государя стали закручиваться очень быстрыми темпами и принимать неожиданный для большинства  причастных к этому людей оборот.
     Тогда     же    в  цепи происходящих важнейших для страны  событий случилось
одно, о котором сначала не знал почти никто, но впоследствии о нём узнали многие и оценили его значимость. В этот день, который празднуется в церкви, как Климента Римского и Петра Александрийского, 25 ноября 1925 года в Нижегородской губернии невдалеке от Сарова тамошнему старцу Серафиму явилась Пресвятая Владычица Богородица. Перед этим отец Серафим пятнадцать лет находился в затворе и никуда не выходил, время от времени принимая при этом приходящих к нему посетителей. В 1825 году он начал просить Господа о благословении его на окончание затвора. И вот, 25 ноября Царица Небесная именно в сопровождении святителя Климента, папы Римского и Петра Александрийского,  явилась к отцу Серафиму, разрешила ему выйти из затвора и посещать пустынь. 
      Отец Серафим получил откровение в сонном видении. Богородица велела ему не только выйти из затвора и принимать народ, но и основать (или возобновить) обетованную Ею во второй половине XVIII века Серафимо-Дивеевскую обитель – четвертый и последний земной Её удел. Проснувшись, он совершил утреннее правило и пошёл к настоятелю обители за благословением на выход из затвора.   Настоятель благословил отца Серафима и тот впервые за всё время пребывания в затворе вышел в лес и по велению Богоматери направился к своей дальней пустыньке.   Но, не дойдя до пустыньки, он увидал на пригорке уже наяву шедшую к нему Богородицу, а позади нее двух апостолов — Петра и Иоанна Богослова.
     Они остановились недалеко от того места, где находился так называемый Богословский родник, освященный в честь Иоанна Богослова. Пречистая ударила жезлом в землю, и из земли тут же пробился новый источник, который впоследствии прославился многочисленными исцелениями.
     Затворническая жизнь преподобного Серафима закончилась и начался последний — самый плодотворный период его жизни — старчество. Смиреннейший из русских царей – царь русских монахов вступил, может быть, на самую яркую стезю своей земной жизни. На высотах духовной жизни случайностей не бывает. Связь нового служения духовного светоча со смертью одного императора, попыткой государственного переворота и началом правления нового государя несомненна.
     Согласно закону о престолонаследии, утверждённого Павлом Первым, после смерти Александра Первого императором должен был стать старший наследник, а им был Константин Павлович, личность неоднозначная в плане различных интимных и полуинтимных вопросов и вопросов этики, но мужественный человек, участник суворовского перехода через Альпы. Всё российское общество знало о несомненном праве Константина на трон, однако он уже давно жил в Варшаве, где был женат на польке не королевской крови Грудзиньской и не имел детей. Константин никогда не хотел царствовать, он говорил, что его задушат, как задушили отца. Это его нежелание всегда было известно Александру, который, как мы знаем, для укрепления трона желал возвести на него семейного брата, и которым на тот момент был Николай Павлович.
       28 августа 1823 года отречение Константина от трона было оформлено специальным манифестом и тогда же текст манифеста в  запечатанном конверте был передан московскому архиепископу Филарету. Копии  манифеста хранились в Государственном Совете, Сенате и Синоде. На конверте была собственноручная надпись императора: «Хранить в Успенском соборе  с государственными актами, до востребования моего, а в случае моей кончины открыть московскому епархиальному архиерею и московскому генерал-губернатору, в Успенском соборе, прежде всякого другого действия». О содержимом конверта
знали только Филарет, князь А.Н Голицын и граф А.А. Аракчеев.  Цесаревич Николай Павлович знал о планах брата с 1819 года, мы с Вами об этом говорили, но о существовании манифеста  он не знал до момента его обнародования после
смерти Александра.
      25 ноября Константин получил от генерала Дибича известие о смерти брата. Дибич в своём послании обращался к Константину, как к новому государю. Константин немедленно написал частное письмо Николаю с такими словами: «Не сомневаясь, что ты, любезный брат, привязанный к покойному душой и сердцем, в точности исполнишь его волю и то, что было сделано с его соизволения, приглашаю тебя распорядиться соответственно тому…» Тогда же он написал официальную Грамоту на имя брата, в которой он просил «об устранении меня от наследия Императорского Престола», а в в конце Грамоты писал: «Уступаю Вам право мое на наследие Императорского Всероссийского Престола».
     26 ноября великий князь Михаил Павлович повёз эти письма в Петербург, а в самом Петербурге известие о смерти государя было получено только 27 ноября.
     И тут на беду в дело вмешался генерал Милорадович, тот самый герой Отечественной войны и столичный генерал-губернатор, и к тому же ещё – командующий всеми гвардейскими частями. Милорадович выступил в Сенате и обманул сенаторов, сказав, что Николай Павлович уже принял присягу Константину, чего на самом деле в тот момент еще не было. Вслед за этим заявлением Милорадович потребовал от Сената аналогично принять присягу Константину. Таким образом, Сенат вместо того, чтобы исполнить завещание Александра Павловича и вскрыть имеющийся у него пакет, послушался генерала и присягнул Константину.
      Поведение генерала Милорадовича в этой истории на первый взгляд выглядит немного странным, но – только на первый взгляд. Милорадович командовал гвардией, и прекрасно знал настроения гвардейских офицеров, их отношения между собой и их отношение к начальству. Но там же, в гвардии, долгое время служил и будущий император Николай Павлович,  в период с 1818 по 1825 годы он был  командиром бригады первой гвардейской дивизии, в которую входили Измайловский и Егерский полки, а командиром  дивизии тогда был назначен  генерал Паскевич, с которым у Николая на всю последующую жизнь сложились серьёзные доверительные отношения.  За семь с лишним лет командования бригадой Николай Павлович  хорошо изучил командные кадры. По возвращении из заграничного похода дивизия была, по письменному свидетельству самого Николая Павловича, «...и без того расстроенной трехгодовым походом и к довершению всего дозволено офицерам носить фраки. Было время (поверит ли кто тому?), что офицеры езжали на учение во фраках, накинув на себя шинель и надев форменную шляпу. Подчиненность исчезла и сохранялась только во фронте; уважение к начальникам исчезло совершенно, и служба была одно слово, ибо не было ни правил, ни порядка, а всё делалось совершенно произвольно и как бы поневоле, дабы только жить со дня на день». А мы ещё можем тут попутно вспомнить на минуту о долгах, сделанных во Франции подчинёнными графа Воронцова – ведь те деньги, которые граф вернул, продав богатейшее имение, были потрачены его офицерами никак не на кусок хлеба. 
     Николая Павловича его сослуживцы не слишком стеснялись, поскольку никто не видел в нём будущего императора, и он имел замечательную возможность насмотреться на отношение многих гвардейцев к несению воинской службы, к которой сам цесаревич относился в высшей степени серьёзно. Говоря вообще, он делил   офицеров   на   три категории: «усердных и знающих, на добрых малых, но
запущенных, и на решительно дурных, то есть говорунов, дерзких, ленивых и совершенно вредных», которых он «жал без милосердия и всячески старался от них избавиться». Среди этих самых дерзких говорунов было немало будущих декабристов. Хотели ли эти люди видеть над собой на троне дельного и строгого к распущенным людям императора? Хотел ли видеть его на том же троне во многом ответственный за офицерскую распущенность Милорадович?
      Именно поэтому столичный губернатор приводил к присяге Константину всех, кого только мог - даже сотрудников театрального общества, руководимого им по губернаторской должности.
      Инициативы генерала нравились не всем, князь Шаховской тогда спросил у него: «А что, если Константин Павлович настоит на своем отречении, тогда ваша присяга будет как бы вынужденная. Вы очень смело поступили». На этот вопрос Милорадович ответил по-французски: «Имея шестьдесят тысяч штыков в кармане, можно говорить смело». Этот ответ показывает генерала авантюристом, желавшим, чтобы гвардия играла ту же роль, какую она играла при дворцовых переворотах середины восемнадцатого века и свержении Павла.
     Так или иначе, но Милорадовичу удалось наделать немало шуму - даже монетный двор выпустил несколько монет с изображением императора Константина, являющихся теперь нумизматической редкостью.
      Московский митрополит, когда до него дошли слухи, что Петербург присягнул Константину, видимо, из дипломатических соображений, не стал открывать конверт, хранившийся в Успенском соборе, чем по сути также нарушил завещание покойного императора. Интересно, что когда Милорадович настаивал перед Сенатом о присяге Константину, то Николай Павлович сказал ему, что он слышал от своей матери, вдовствующей императрицы о том, что  в Сенате и в Успенском соборе хранится завещание покойного императора Александра. Милорадович воспротивился идее поиска текстов завещания, а Николай Павлович  согласился не настаивать на немедленном вскрытии завещания, и вслед за Сенатом принял присягу Константину. При этом Николай  тут же послал курьера в Варшаву с письмом, в котором просил брата о немедленном приезде в Петербург. Письмо гласило: «Любезный Константин! Предстаю перед моим государем с присягою… которую уже и принёс ему со всеми меня окружавшими... <   >  Бога ради, не покидай нас, и не оставляй одиноких. Твой брат, верный подданный на жизнь и на смерть Николай».   
     Письмо до Варшавы дошло очень быстро и 2 декабря Константин ответил брату что «намерение неподвижно и освящено покойным моим благодетелем и государем. Твоего предложения прибыть скорее в Петербург я не могу принять и предваряю тебя, что удалюсь ещё дальше, если всё не устроится в согласность воле покойного нашего государя».
     Немногим более чем через сутки в Петербург приехал великий князь Михаил Павлович с  сообщением о категорическом отказе Константина от царствования. Николай внешне воспринял известие совершенно спокойно. Интересно, что когда  Михаил Павлович при нём засомневался насчёт того, как пойдёт повторная присяга уже новому царю, Николай ответил ему: «Едва ли есть повод тревожиться, когда первая присяга была совершена с такою же покорностию и так же спокойно».
     Получив в руки довольно твёрдый козырь, Николай Павлович всё же решил отправить старшему брату в Варшаву письмо с просьбой подписать манифест об отречении, который мог бы стать причиной и объяснением новой присяги.
     7 декабря до Петербурга наконец дошло письмо Константина от 2 декабря, и Николай   понял,   что   Константин считает принесённую ему присягу нарушением
воли Александра I, приехать в Петербург отказывается и угрожает уехать за границу, «если всё не устроится сообразно воле покойного нашего императора». Эту ситуацию Николай впоследствии трактовал так: «Константин, мой Государь, отверг присягу, которую я и вся Россия ему принесли. я был его подданный: я доложен был ему повиноваться».
     Отказ Константина от приезда В Санкт-Петербург и подписывать какие-либо бумаги вынуждали Николая действовать и он решился на издание манифеста о своём вступлении на престол. Текст манифеста был подготовлен М.М.Сперанским и подписан Николаем 12 декабря 1825 года. В этом тексте датой начала царствования Николая задним числом указана дата кончины Александра Первого — 19 ноября, из чего автоматически следовало, что  все события, произошедшие после 19 ноября  были отнесены к правлению Николая, а значит,  присяга и иные меры, исходившие из того, что царствует Константин, стали недействительными, и таким образом, этот документ фиксировал чрезвычайно важный для многих людей юридический момент.
      13 декабря на вечернем чрезвычайном заседании Государственного Совета Николай Павлович объявил о своём вступлении с 19 ноября  1825 года, то есть –  со дня смерти Александра I, на престол. Присяга была назначена на 14 декабря.
      14 декабря в 7 часов утра в Зимнем дворце одновременно с сенаторами присягу Николаю Первому принесли генералы и старшие гвардейские командиры, а позже — и члены Государственного совета. К этому времени новый император уже знал о планах заговорщиков организовать и совершить вооружённое выступление с целью перемены власти в стране. 12 декабря Николай Павлович получил письмо от подпоручика лейб-гвардии Егерского полка Я.И. Ростовцева с сообщением о том, что организаторы тайного общества, членом которого он, Ростовцев, является, планируют совершить государственный переворот.  Ростовцев, кстати, был человеком чести, переворот в его глазах был государственным преступлением, и свою позицию Ростовцев ни от кого не скрывал – он тогда же, 12 декабря, рассказал знакомым декабристам,  Е. П. Оболенскому и К. Ф. Рылееву о своём письме Николаю Павловичу. Николай не имел никаких оснований не поверить Ростовцеву и ждал выступления своих противников.
     Ожидание было не долгим. Перед этим почти всю ночь офицеры — члены тайного общества вели агитацию среди солдат. Еще до выхода бунтовщиков на Сенатскую площадь произошло кровопролитие: Каховским смертельно был ранен командир Гренадерского полка полковник Стюрлер, пытавшийся отговорить мятежников от выступления; при аналогичных обстоятельствах тяжело ранены были сабельными ударами командир бригады генерал-майор Шеншин, командир лейб-гвардии Московского полка Фредерикс и также полковник Хвощинский.
        К 11 часам утра 14 декабря на Сенатскую площадь штабс-капитаны гвардии  Александр Бестужев, Михаил Бестужев и Дмитрий Щепин-Ростовский вывели около 800 солдат Московского лейб-гвардии полка. Через некоторое время к ним присоединились часть 2-го батальона Гренадерского полка под командованием поручиков Александра Сутгофа и Николая Панова и матросы Гвардейского морского экипажа во главе с капитан-лейтенантом Николаем Бестужевым и лейтенантом Антоном Арбузовым, общим количеством около 2500 человек. Командовали нижними чинами всего около тридцати офицеров, причём никто из них не находился в более чем капитанском звании – таким образом, все офицеры более высокого ранга, входившие в число заговорщиков от участия в восстании уклонились.
      Кроме военных на Сенатской площади собралась огромная толпа штатских людей, многие по глупой традиции таких случаев были с несовершеннолетними детьми. Участники выступления всячески пытались привлечь  толпу на свою
сторону. Офицеры, участвующие в выступлении то и дело подъезжали к зевакам и объявляли им, что они вывели войска на площадь для того, чтобы помешать цесаревичу Николаю узурпировать власть, которая в действительности принадлежит императору Константину, который по дороге в Петербург якобы был задержан недалеко от столицы сторонниками Николая, и что восставшие уже отправили или вот-вот отправят вооружённый отряд для освобождения Константина с тем, чтобы он немедленно прибыл в столицу и принял власть в свои руки. Восставшие  также убеждали толпу в том, что настало время свободы, что Константином уже подготовлен манифест об ограничении прав царя и о введении конституции в стране.
     Немало кто поверил этим словам, толпа стала вести себя довольно агрессивно, наиболее ретивые петербуржцы разобрали огромную дровяную поленницу, находившуюся неподалеку, и стали бросать этими поленьями во всех сторонников Николая, появлявшихся рядом. При этом чуть было не пострадал и сам Николай Павлович, проезжавший мимо толпы на коне. В Николая и его свиту кроме поленьев время от времени летели и камни. Народ на площади тем временем постоянно прибывал. Постепенно штатские люди образовали два «кольца» народа — первое состояло из пришедших раньше, оно окружало каре восставших, а второе кольцо образовалось из пришедших позже — их жандармы уже не пускали на площадь к восставшим, и они стояли позади правительственных войск, окруживших мятежное каре. Николай довольно скоро понял опасность этого окружения, которое грозило большими осложнениями. Он приказал, не мешкая, собрать все наличные силы и сосредоточить их на самых важных направлениях.
    Новый император в этой трагической для страны обстановке проявил незаурядное мужество – он всё время находился среди своих сторонников на Сенатской площади, внимательно наблюдал за всем происходящим и принимал трезвые взвешенные решения. При этом Николай Павлович ни на секунду не терял достоинства – хорошо известен эпизод, во время которого утром мимо него прошёл строй солдат одного из мятежных полков. Николай спросил у командующего ими офицера: «Господа, вы со мной, или туда?» - и указал на площадь. Офицер ответил, что ведёт солдат на площадь. Николай сказал «Пожалуйста!»,  спокойно кивнул головой и сделал рукой жест в сторону площади. Говоря о внешнем спокойствии Николая не стоит забывать, что вся его семья с маленькими детьми находилась в это время в Зимнем дворце. Да, были подготовлены коляски на случай необходимости, но помогли ли бы эти коляски, если бы случилось непоправимое – большой вопрос, и царь не мог этого не понимать, но он держал свои чувства при себе.
      Первым стремлением нового императора была попытка уклониться от кровопролития, он хотел убедить восставших разойтись. Для этого к ним был отправлен генерал Милорадович. Милорадович выехал перед восставшими, построившимися в каре, в парадном мундире и стал говорить солдатам,  что он и сам охотно желал, чтобы Константин был императором, но что же делать, если он отказался.  Генерал убеждал солдат, уверял , что сам видел новое отречение, и уговаривал поверить ему. Е. Оболенский, опасаясь, что слова Милорадовича негативно подействуют на солдат, потребовал от него отъехать, но видя, что тот не обращает на это внимания, легко ранил его штыком в бок. Почти сразу вслед за   этим   Каховский   выстрелил   в Милорадовича сзади, и его раненого унесли в
казармы, где он через несколько часов умер. Перед смертью Милорадович хотел узнать, что за пуля попала в него, и когда узнал что пистолетная, с облегчением вздохнул – он очень не хотел, чтобы в него выстрелил простой солдат.
      Угрозой выстрелов был встречен затем также великий князь Михаил Павлович (его жизнь спасли три матроса, выбившие пистолет из руки покушавшегося), но  Николай Павлович всё еще надеялся на мирный исход и к мятежникам был направлен митрополит Петербургский и Ладожский Серафим и киевский митрополит Евгений в сопровождении духовенства в облачении и с иконами, а также хоругвями.  Но в ответ, по свидетельству дьякона Прохора Иванова, солдаты стали кричать митрополитам: «Какой ты митрополит, когда на двух неделях двум императорам присягнул… Не верим вам, пойдите прочь!..».
      Короткий зимний день очень быстро перешёл за половину. Военных на площади не прибавлялось, но увеличивалась толпа штатских людей и агрессивность толпы нарастала. Необходимо было переходить к каким-то решительным действиям. К этому времени Николай сумел полностью  взять инициативу в свои руки, и окружение восставших верными царю правительственными войсками, более чем вчетверо превосходящими восставших по численности, было уже завершено. Если быть более-менее точным, то против восставших, по данным исследователя этого вопроса Габаева, было собрано 9 тысяч штыков пехоты, 3 тысячи сабель кавалерии, итого, не считая вызванных позже артиллеристов (36 орудий), не менее 12 тысяч человек. Из-за города было вызвано и остановлено на заставах в качестве резерва ещё 7 тысяч штыков пехоты и 22 эскадрона кавалерии, то есть 3 тысячи сабель, то есть всего в резерве стояло на заставах ещё 10 тысяч человек.   
     Против восставших выставили четыре артиллерийских орудия и Николай предпринял последнюю попытку мирного решения задачи – он отправил артиллерийского генерала Сухозанета к восставшим с требованием разойтись, которое было отвергнуто. Примерно за час до конца восстания декабристы выбрали нового «диктатора» — князя Оболенского. Была предпринята попытка кавалерийской атаки на каре восставших, которая была довольно легко ими отбита, но радость в рядах каре на Сенатской площади была преждевременной. Раздался артиллерийский залп. В первый раз выстрелили над головами собравшихся холостыми. Никто не тронулся с места, только кое-кто из штатских, почуяв недоброе, побежал с площади.
      Второй залп артиллерия дала картечью прямо по восставшим. Они ответили ружейным огнём, но артиллерийские картечные залпы не прекращались, и  началось бегство. В. И. Штейнгель, очевидец трагедии, впоследствии писал: «Можно было этим уже и ограничиться, но Сухозанет сделал ещё несколько выстрелов вдоль узкого Галерного переулка и поперёк Невы к Академии художеств, куда бежали более из толпы любопытных!»
      Толпы восставших солдат бросились на невский лёд, чтобы перебраться на  Васильевский остров. Там, прямо на льду Михаил Бестужев попытался построить бегущих для того, чтобы атаковать Петропавловскую крепость, войска даже построились, но лёд вскоре был разбит пушечными ядрами, строй рассыпался, многие тонули. Дело было кончено.
     На Дворцовой площади, прилегающих к ней улицах и на льду Невы осталось множество убитых и раненых. С этим надо было что-то делать. Русский военный историк Н.К. Шильдер пишет о последующих действиях власти так: «По прекращении артиллерийского огня император Николай Павлович повелел обер-полицмейстеру     генералу    Шульгину,    чтобы    трупы    были   убраны  к утру. К
сожалению, исполнители распорядились самым бесчеловечным образом. В ночь на  Неве от Исаакиевского моста до Академии Художеств и далее к стороне от Васильевского острова сделано было множество прорубей, в которые опустили не
только трупы, но, как утверждали, и многих раненых, лишённых возможности спастись от ожидавшей их участи. Те же из раненых, которые успели убежать, скрывали свои увечья, боясь открыться докторам, и умирали без медицинской помощи». 
      Не будем оправдывать администрацию Николая Первого в таком наведении порядка, скажем лишь, что дело всегда упирается в конкретных исполнителей, которые у нас таковы, каковы они есть, и у автора этих строк нет ни  малейших сомнений в том, что в случае победы декабристов они наводили бы порядок абсолютно аналогичным способом, потому что других способов в нашем богоспасаемом Отечестве не было тогда и нету до самых сих пор.
      Общее количество жертв по данным тогдашнего министерства внутренних дел (а занимался этим подсчётом чиновник министерства по особым поручениям С. Н. Корсаков) в этот день составило 1271 человек.  Из них около трёхсот человек были солдаты полков, вышедших на площадь в составе мятежников, остальные люди – это гражданские лица, бывшие или косвенными участниками беспорядков, или просто их свидетелями, около ста пятидесяти погибших были в несовершеннолетнем возрасте. Действительное количество погибших пусть не в разы, но наверняка превышает цифру, приведённую Корсаковым, и точное число жертв восстания останется неизвестным для нас.
     Николай был потрясён произошедшими событиями. Тогда же он написал брату Константину: «Великий Боже! Что за события! Эта сволочь недовольна, что имеет государем ангела, и составила заговор против него! Чего же им нужно? Это чудовищно, ужасно покрывает всех, хотя бы и совершенно невинных, даже не помышлявших того, что произошло!»
     Сразу же были произведены массовые аресты среди участников восстания, в Петропавловскую крепость арестовали и отправили 371 солдата Московского полка, 277 солдат Гренадерского полка и 62 матроса Морского экипажа Все офицеры-участники восстания также были арестованы и доставлены в Зимний дворец, где их лично допрашивал император и его ближайшие сотрудники. Тогда же Указом 17 декабря 1825 года была учреждена Комиссия для изысканий о злоумышленных обществах под председательством военного министра Александра Татищева.
     Таким образом, в Петербурге кровавая часть завершилась в течение одного дня, и уже  можно было подумать, что с арестом основных действующих лиц мятежа, в стране этим всё и закончится, но получилось не совсем так – ведь кроме Северного тайного общества существовало и Южное тайное общество, о котором мы с Вами немало тут говорили.
      Деятели Южного общества подлежали аресту ещё по приказу покойного императора Александра, отданного им перед самой смертью, и приказ этот был с высочайшей тщательностью выполнен генералом Дибичем, который отрядил генерал-адъютанта Чернышёва в Тульчин специально для ареста Пестеля. Чернышёв отлично справился с поставленной задачей и тринадцатого декабря Пестель и несколько его ближайших сподвижников были Чернышёвым арестованы. Понятно, что информация об этом до Дибича и до столицы дошла далеко не сразу, но Южное общество было обезглавлено и лишено возможности организованно выступить с целью достижения сформулированных им целей.
     Полковник Черниговского полка Гебель, узнав о происходящем, по своей инициативе    арестовал    подполковника Сергея Муравьёва-Апостола и его брата
Ипполита, о которых он знал, что те являются членами тайного общества, но 29 декабря несколько офицеров полка несколько раз ранили Гебеля штыками и освободили братьев Муравьёвых из-под стражи. Началось восстание Черниговского полка.
     По известной поговорке, история повторяется дважды – один раз – как трагедий, второй раз – как фарс. Лидерами восставшего полка были братья Муравьёвы и подпоручик Бестужев-Рюмин. Интересно, что раньше все трое служили в Семёновском полку вплоть до его бунта и расформирования, после чего они были переведены служить на Украину. Общее число восставших составляло примерно тысячу человек. Движение подразделения сразу приняло какой-то невразумительный характер. Цели восстания его вожаки объясняли солдатам невнятно, мотивируя необходимость выступления борьбой за свободу, за правильного царя, конституцию (о которой большинство из них не имело ни малейшего понятия). Своего младшего брата, Ипполита, прапорщика квартирмейстерской части, Муравьёв-Апостол представлял как курьера цесаревича Константина, привезшего приказ, чтобы он, Муравьёв, прибыл с полком в Варшаву. Декабристы убеждали солдат, что вся 8-я дивизия восстала в поддержку воцарения Константина Павловича.  Главным же «жизненным» аргументом в пользу восстания выдвигался тезис  об ограничении срока службы нижним чинам.
      До руководителей восстания к тому времени дошла весть о подавлении мятежа в Петербурге. Муравьёв-Апостол и его сподвижники безуспешно пытались соединиться ещё с каким-нибудь воинским подразделением. Дисциплина в полку стремительно разрушалась, солдаты пьянствовали и совершали мелкие имущественные преступления в сёлах, через которые полк проходил на своём замысловатом пути. Наконец 3 января полк был остановлен верными правительству войсками и довольно легко разбит ими. Ипполит Муравьёв не то застрелился, не то был убит  в бою, большинство солдат сдались, попали в плен и почти все офицеры, руководившие восставшим полком.
      Следствие по делу о восстании Черниговского полка велось в Могилёве. По его результатам гренадерская рота, оставшаяся верной присяге была переведена в лейб-гвардию, более восьмисот солдат  после получения телесных наказаний направлены  рядовыми в действующую армию на Кавказ, офицеры приговорены к пожизненной каторге, судьба же двух из них – Муравьёва-Апостола и Бестужева-Рюмина, известна всем, и о ней мы ещё будем с Вами говорить.
      Напомним, однако, что у каждой части тайного общества, ещё за несколько лет до выступления разделившегося на Северную и Южную части была своя программа действий. Собственно говоря, именно программа действий и была причиной разделения общества. В Северную его часть просто по месту жительства и по местоположению входили люди, более приближённые к столичному, и, соответственно, более либеральному мышлению. Руководители общества занимали относительно высокие места на общественной лестнице, их родственники по мужской и женской линиям принадлежали к аристократической элите и эти люди просто в силу своего жизненного уклада не могли вписывать слишком радикальные предложения в свои общественные проекты. Члены Южного общества тоже все были дворянами, а кое-кто из них принадлежал и к аристократической верхушке общества, но на общественной лестнице они располагались пониже и были более склонны к радикальным решениям.
      Руководителями Северного общества были Н. Муравьёв и С.П. Трубецкой. Члены общества делились на «убеждённых» (полноправных) и  «согласных»   (неполноправных).  Руководящим   органом являлась «Верховная
дума», первоначально состоявшая из трёх человек – Н.М Муравьёва, Н.И.Тургенева и Е.П. Оболенского, затем к ним добавились С.П. Трубецкой, К.Ф. Рылеев, А.И. Одоевский и А.А. Бестужев (Марлинский). В начале 1825 года Рылеев привлёк в общество П.Г Каховского, человека, агрессивно настроенного к императорской власти. Изначально «северяне»  были намного умереннее «южан», но постепенно в их среде сформировалось радикальное крыло во главе с  К. Ф. Рылеевым, А. А. Бестужевым, Е. П. Оболенским, И.И. Пущиным. Эти люди стояли на позициях  «Русской правды» Пестеля», который в 1824 году сам приезжал в Петербург для признания своей программы в качестве общей для обоих обществ. Пестель добился некоторого успеха. Рылеев и его сторонники втайне от  лидеров Северного общества образовали петербургский филиал Южного общества и навязали обществу внутреннюю дискуссию, приведшую ко взаимным уступкам: «северяне» согласились на установление после переворота республики, а «южане» — на созыв Учредительного собрания. Александр Бестужев по этому поводу позднее писал: «…целью нашего заговора было изменение правительства, одни желали республику по образу США; другие конституционного царя, как в Англии; третьи желали, сами не зная чего, но пропагандировали чужие мысли. Этих людей мы называли руками, солдатами и принимали их в общество только для числа. Главою петербургского заговора был Рылеев».
      Программным документом Северного общества была «Конституция», написанная Н.М.Муравьёвым. В число основных положений этой конституции входили введение конституционной монархии, образование федерации из 15 «держав» на основе не национальных, а экономических особенностей регионов, разделение властей на законодательную, исполнительную и судебную, создание двухпалатного «Народного вече», избираемого на основе большого имущественного ценза и состоящего из «Верховной думы» (верхняя палата) и «Палаты народных представителей» (нижняя палата).
      Исполнительная власть принадлежала императору, бывшему также Верховным главнокомандующим, назначавшим с согласия «Верховной думы» послов, консулов, судей верховных судебных палат и министров. Император считался «первым чиновником государства» и получал большое жалованье — от 8 до 10 млн рублей серебром в год. Император мог содержать свой двор, однако придворные в таком случае лишались избирательных прав, так как находились «в услужении».
      Конституция отменяла крепостное право, однако владения помещиков оставались за ними, а  освобождённые крестьяне получали до 2 десятин пахотной земли на двор без права её купли-продажи. Всем гражданам декларировались равные права и объявлялась свобода слова, печати, вероисповеданий.
      Руководящим органом Южного общества была Коренная дума, в состав которой входили П.И. Пестель, А.П. Юшневский. А.П. Барятинский и ещё несколько человек, но реальным руководителем общества был Пестель. Ему же принадлежит авторство программного документа общества – «Русской правды», при этом полное наименование документа выглядело так: «Заповедная государственная грамота великого народа российского, служащая заветом для усовершенствования России и содержащая верный наказ как для народа, так и для временного верховного правления, обладающего диктаторскими полномочиями».
      Документ, в отличие от муравьёвской «Конституции» был весьма пространным и содержал множество подробных указаний на различные стороны будущего государственного    устройства,     которые     по   мнению   Пестеля   должны были
опираться на установление республиканского способа управления. Россия при этом должна была стать единым и неделимым  унитарным государством со столицей в Нижнем Новгороде. Законодательным органом должно было стать Народное вече в составе 500 человек, исполнительная власть принадлежала бы Державной Думе из пяти человек, избираемых каждый на пять лет, и сменяемых по одному по очереди раз в год. Учреждалась высшая контрольная или «блюстительная» власть  из 120 человек, куда пожизненно избирались самые уважаемые люди со всей страны. Местную власть должны были осуществлять наместные собрания и правления.
     «Русская правда» отменяла крепостное право и половину земли для предотвращения бедности передавала в общинную собственность, а вторую половину передавала в частную собственность. Помещичья земля предназначалась для сдачи в аренду фермерам — «капиталистам земледельческого класса», которые должны были организовать на ней крупные товарные хозяйства с широким привлечением наёмного труда. В общем распределение земли между общиной и помещиками по «Русской Правде» примерно соответствовало сложившимся в то время пропорциям и помещики таким образом сохраняли основную часть своих земель. Интересны слова Пестеля по поводу земельной реформы: «Ещё хуже – отдать землю крестьянам. Здесь идёт речь <  > о капитале  и просвещении, а крестьяне не имеют ни того, ни другого». Таким образом, аграрный проект Пестеля давал крестьянам землю даже в большем объёме, чем они получили её по результатам реформы 1861 года, но всё дело в том, что вся эта земля должна была находиться в общинной собственности, так сказать, в виде колхоза, и крестьянам в личное пользование не доставалась вообще, зато помещики и так называемые «фермеры» получали широкую возможность для буржуазных решений земельных вопросов.
      Национальный вопрос решался следующим образом: все проживающие в России племена и народы сливались в один русский народ,  а все население России делилось на три разряда: «Племя Славянское, Коренной Народ Русской», куда входили  все славянские народы без различия, далее следовали «Племена, к России присоединенные» и наконец, к третьему разряду относились иностранцы, которые делились на подданных и неподданных России по их собственному выбору. Неподданным запрещалось иметь недвижимое имущество и состоять на государственной службе. Жителей Средней Азии, относившихся ко второму разряду, предполагалось преобразовать в Аральское Казачество с сохранением мусульманства и искоренением многоженства, а непокорные кавказские племена предполагалось переселить вглубь России, раздробив их на малые части, а мирные племена оставить на Кавказе. С евреями России и Польши, учитывая их особенный характер, предполагалось договориться «по хорошему», или переселить их в азиатскую Турцию для создания там отдельного государства. Цыган Пестель хотел либо окрестить в православие, либо выселить из страны. В сословном плане «Русская правда объявляла всех равными перед законом, давала всем избирательное право для всего мужского населения, достигшего двадцатилетнего возраста, объявляла свободу слова, печати, вероисповеданий, свободу собраний и занятий.
       За порядком в стране должен был следить пятидесятитысячный жандармский корпус. Читателям, сочувствующим святому делу декабристов и порицающим царя-сатрапа Николая Первого интересно будет узнать, что в николаевскую эпоху весь жандармский корпус российской империи составлял около четырёх тысяч человек. Для чего же Пестелю нужны были пятьдесят тысяч вооружённых исполнителей      его     воли?    Ведь     нет   никакого  сомнения в том, что в числе
руководителей государства, если вообще не единственным его руководителем он мыслил себя? Власть ведь нигде, а тем более – в России на двоих не делится, а руководители страны по уложению Пестеля имели мощные диктаторские полномочия.
     Сколько, может быть, справедливых эпитетов получил в свой адрес Сталин по поводу переселения народов! А ведь большевики изначально никаких переселений не планировали! К каким последствиям привели бы запланированные Пестелем переселения – остаётся только предполагать. Идея мусульманского казачества вообще вызывает недоумение – как можно создавать вооружённое сословие из людей, навязывая им при этом чуждые для них принципы? Сколько сил для этого нужно потратить и сколько чьей крови для этого надобно пролить?
      Но полковник Пестель крови не боялся – свою республику он собирался начать с физического устранения императора и его кровных родственников. Женщинам и детям при этом, вне всякого сомнения не поздоровилось бы – идея уничтожения всей большой романовской семьи была чётко внедрена в головы деятелей Южного общества. Хочу напомнить, что донос Шервуда был вызван потрясением нормального человека при известии о том, что во имя светлого будущего группа людей хочет перевернуть страну, убивая, в том числе, и детей – царских и великокняжеских – но детей. Эти идеи Пестеля почему-то до сих пор не сильно смущают поклонников революционных идей в современной нам России. Многим людям, в том числе – и некоторым моим знакомым, до сих пор почему-то кажется, что для кажущегося улучшения жизни можно пролить совсем немного чьей-то крови. Странно! Странно – но – факт, печальный факт, свидетельствующий о принципиальной необучаемости немалого числа людей, ведущий к возможности повторения уже случившихся трагедий.
     Ответ Пестеля на основной тогдашний русский вопрос – вопрос о земле тоже весьма сомнителен. В личное пользование крестьян земля не переходила, как они бы делили её в рамках общины – большой вопрос, понятно, что какое-то минимально справедливое решение было бы выдвинуто в этом случае самой жизнью, но при общинном пользовании крестьянин не заинтересован ни в улучшении качества почвы, ни в применении передовых земледельческих технологий, то есть, с одной стороны, помещики как-то развивали бы через свои операции с дельцами свои хозяйства, а с другой стороны, половина земли в стране обрабатывалась бы заскорузлыми методами с соответствующим во всех смыслах результатом.
     Муравьёвская конституция не осталась окончательным программным документом Северного общества. Вообще, оба тайных общества планировали согласованное выступление на 1826 год, но неожиданная смерть императора Александра с одной стороны спутала все карты, а с другой стороны, предоставила просто фантастическую возможность захвата верховой власти. Последним моментом для этого действия был день перед принятием присяги новому императору, потому что после принятия этой присяги любое воинское неповиновение властям согласно закона любой страны являлось бы воинским преступлением, толкнуть на которое большие массы людей было бы просто невозможно. Это прекрасно понимала вся верхушка Северного тайного общества, и в особенности – её активное, назовём его рылеевским, крыло.
       Для восстания нужен был соответствующий программный документ, на роль которого «Конституция» Муравьёва не подходила и поэтому прямо накануне выступления был составлен документ, озаглавленный «Манифест к русскому народу».     Вводная      часть    манифеста,  составленная В.М. Штейнгелем и Н.А.
Бестужевым до нас не дошла, основную его часть составили С.П. Трубецкой и К.Ф Рылеев. В итоге получилось так, что единый сводный вариант манифеста так и не появился на свет и восставшие оперировали его основными положениями.  Согласно этим положениям, Сенат должен был объявить ряд основных свобод, в частности  - демократические свободы (печати, исповеди, труда), введение суда присяжных, введение обязательной военной службы для всех сословий, выборность чиновников. Сенат также  был обязан отменить крепостное право (при этом уточнения вопрос о наделении крестьян землёй не звучал). По манифесту отменялась подушная подать и отправлялись в отставку  «все без изъятия нижние чины, прослужившие 15 лет». Высшая власть в стране передавалась временной диктатуре («правлению») в составе 4—5 человек..
      Сразу после этого диктаторы должны были разработать порядок выборов в представительный орган с функциями учредительного собрания которое должно было решить вопрос о форме правления — конституционная монархия или республика.  Во втором случае царская семья должна была бы быть выслана за рубеж. Это предложение устраивало не всех – Рылеев был настроен более жёстко и требовал или убийства царя вместе с семьёй, или как минимум - высылки Николая с семьёй в Форт-Росс, который, напомним, находился в русских владениях в северной части Калифорнии.
      Не дожидаясь созыва учредительного собрания, диктаторы должны были образовать органы местного самоуправления от волостного до губернского уровня вместо прежних, сформировать «внутреннюю народную стражу» вместо полиции, образовать суды присяжных и распустить постоянную армию.
       О предшествующей широте распространения идей тайного общества говорит тот факт, что членами временного правительства предполагалось сделать графа Сперанского и адмирала Мордвинова. Трудно предположить, чтобы они вообще ничего вплоть до 14 декабря ничего не знали о планах будущих мятежников по их назначению на высшие государственные должности. Интересно, что император Николай, прекрасно понимая эти и другие тайные механизмы раскрывшегося заговора, немного позднее назначил Сперанского и Мордвинова  членами суда над декабристами, где они были обязаны проявить себя в качестве объективных расследователей антигосударственного дела. Забегая вперёд скажем, что император не ошибся в своём расчёте – и Сперанский, и Мордвинов не были в числе тех, кто активно боролся за помилование декабристов, и оба подписали смертный приговор пяти главным фигурантам дела.
      Рылеев и ещё несколько лидеров заговорщиков  понимали, что им в критические минуты развития событий может помешать разномыслие в их собственных рядах, и чтобы его избежать Александр Бестужев, Оболенский, Рылеев и другие лидеры заговорщиков назначили князя Трубецкого диктатором.  Трубецкой  вместе  с Батенковым, составил план, главная идея которого была в том, чтобы внушить солдатам сомнение в отречении цесаревича и вести первый отказавшийся от присяги полк к другому полку, увлекая постепенно за собой войска, а потом, собрав их вместе, объявить всем, будто бы есть завещание почившего императора — убавить срок службы нижним чинам и что надобно требовать, чтобы завещание это было исполнено, но на одни слова не полагаться, а утвердиться крепко и не расходиться. В случае возникновения противостояния с верными царю частями Трубецкой был уверен, что полки на полки не пойдут, что в России не может возгореться междоусобие и что сам государь не захочет кровопролития и согласится отказаться от самодержавной власти. Рылеев же – напомним -  и несколько его ближайших сторонников настаивали     на      необходимости    ареста царя и при возникновении малейшей
необходимости – убийства и самого царя, и его семьи.
      К сожалению, при разборе истории восстания мы  до сих пор находимся в плену коммунистической трактовки действий обоих сторон конфликта, и даже просмотр новейших материалов, выложенных различными комментаторами в интернете, не позволяет нам избавиться от этой мысли. До сих пор в глазах большой части общества декабристы предстают рыцарями в белых одеждах, а император и его сторонники выступают, как враги света и всеобщей радости. По счастью, многие серьёзные современные историки, даже ориентированные на коммунистическую идеологию, например, А.И. Фурсов, дают гораздо более глубокую оценку и действиям императора, и действиям восставших.
       Вообще, у следствия по делу декабристов, как впрочем, и у всякого другого следствия, была троякая задача: выяснение программы и мотивов восставших, выяснение обстоятельств самого происшествия с установлением степени вины каждого из подозреваемых и определение меры наказания лицам, преступившим закон.
       У следствия с самого начала был очень широкий захват, потому что всем заинтересованным лицам было прекрасно известно  о широчайшем распространении идей заговора в высоких эшелонах власти и столичного общества. Император почти сразу понял, что если он начнёт наказывать всех, высказывавшихся о необходимости смены системы правления, то он довольно скоро останется почти без сотрудников. Возможные результаты следствия было решено максимально сузить, чтобы ограничить число подозреваемых и не арестовывать впоследствии людей, симпатизировавших восставшим, но не включавшихся в механизм антигосударственного процесса.
       Следствие по делу шло тщательно,  кропотливо, выяснялись все обстоятельства поведения каждого из подозреваемых во время восстания и перед ним. Каждого из подследственных во время допросов вводили в кабинет следователя с завязанными глазами, и допрос часто так и продолжался, иногда глаза развязывали, и подследственнный мог видеть, с кем он разговаривает. Люди на допросах вели себя по разному, кто-то не спешил во всём признаваться, но очень многие, сразу, что называется «стали сотрудничать со следствием». Не будем давать моральную оценку тем, кто находился там, где не находились мы, но назовём несколько фактов.
       Поручик, поэт Александр Одоевский, накануне восстания провозглашавший: «Умрём, ах, как славно мы умрём!» — теперь просил допустить его в комитет для разоблачения товарищей. Он говорил: «Дело закипит. Я наведу на корень зла. Мне это приятно. Назову даже таких, которых ни Рылеев, ни Бестужев не знают».
       Показания членов тайных обществ полны взаимных разоблачений. Большинство мятежников просто были напуганы и старались спастись в надежде на милосердие государя.
       Князь Волконский на первом же допросе назвал более 20 имён. Каждый допрос полковника Трубецкого прибавлял в списке заговорщиков десятки новых имён. Больше всех назвал Евгений Оболенский. В списках зачастую встречались офицеры, принятые в члены общества без их согласия. Есть и такие, которые не знали о том, что числятся среди заговорщиков. Порой руководители тайного общества назначали людей в цареубийцы, не ставя их в известность. Заговорщики стремились перечислением множества имён придать движению вес в глазах правительства.  В списках вовлечённых в заговор значилось 579 имён.
      Практически половину из этих людей довольно быстро отпустили, поскольку эти люди в действительности в обществе не состояли, и были либо оклеветаны другими  подследственными, либо просто попадали в поле зрения следователей в
качестве близких друзей  подозреваемых. Как правило, участие таких людей в обществе ничем не подтверждалось, поэтому их с извинениями отпускали обратно. Некоторых повысили в чине, другим дали ордена — извинялись, как могли.
     Но извинялись не перед всеми и отпустили далеко не всех. Хронология событий нуждалась в уточнении. Из показаний на допросах выяснилось, что вечером на квартире Рылеева происходило окончательное уточнение позиций заговорщиков перед выступлением. Все были возбуждены. Именно там Александр Одоевский и сказал свою восторженную фразу о том, как славно завтра он вместе с остальными будет умирать. Якубович предлагал начать громить кабаки и воспользоваться общей неразберихой.
      Многих из собравшихся терзали сомнения в успехе восстания. Булатов спросил у Якубовича: «Как Вам кажется, хорошо ли они всё обдумали? Довольно ли у них сил?». Якубович ответил: «Не вижу ни того, ни другого. Для меня они все подозрительны». Булатов тогда задумчиво сказал: «Если завтра откроется, что в действиях нет истинной пользы, мы не примкнём к делу».
      Рылеев настойчиво проводил мысль о необходимости убийства императора и всячески склонял к этому Каховского, который раньше неоднократно заявлял о своём желании совершить цареубийство, правда, имея в виду убить ещё живого тогда  Александра. После слов Рылеева: «Любезный друг! Ты сир на сей земле, должен жертвовать собой для общества. Убей императора». Каховский согласился, и многие бросились его обнимать. План был принят единодушно. От Рылеева разошлись поздней ночью. Все были взволнованы.
      Настало время действий, но все составные части плана не были чётко согласованы и никто не отвечал в жёстком порядке за их исполнение. План этого мог «посыпаться», и он посыпался, хотя поначалу всё пошло, вроде бы, не плохо – Михаил Бестужев со спутниками отправился в казармы своего полка и там среди ночи стал агитировать солдат на выступление. Понимая, что солдаты просто так на площадь не выйдут, ему пришлось прибегнуть к банальной лжи, и рассказать им о том, что Николай всех обманывает, что настоящий царь – Константин, и что намерения у Константина самые добрые. Слов о конституции солдаты не поняли, и тогда кому-то из офицеров пришла в голову мысль о том, что Конституцией надо назвать добрую жену Константина, так и сделали. После того, как солдатам сказали, что Константин и его жена Конституция обязательно уволят в запас всех солдат, прослуживших пятнадцать лет, а таковых было большинство, они были готовы выйти с утра со своими офицерами на площадь. Но не все агитаторы были столь успешны, как был успешен Михаил Бестужев, и, как мы знаем, это серьёзно повлияло на общее количество войск на сенатской площади.
      Дальше начались сложности. Каховский, который был должен проникнуть в Зимний дворец, и убить царя, отказался это сделать и прислал на квартиру Рылеева записку с отказом стрелять в царя. Сразу вслед за этим Якубович сообщил, что не поведёт гвардейский экипаж, поскольку «это дело несбыточное, и без крови не обойдётся». Стали ждать Булатова, но не пришёл и он, и тогда в Гренадерский полк отправили Каховского.
      Неожиданно у Рылеева появился Булатов, и сказал, что если на стороне восстания будет мало войск, то он себя марать не станет. Рылеев в раздражении заявил ему: «Вы только маска революционера!»
      Искали Александра Одоевского, но не нашли. Он нигде не появился до конца восстания.
      Якубович, стоя у окна своей квартиры увидел, как его полк идёт мимо его дома.     Он    выскочил    на    улицу, как старший по чину принял командование от
Михаила Бестужева и повёл полк на Сенатскую, но там он увидел, что восстание не поддержано остальными полками и тихонько ушёл с площади. По пути домой он неожиданно наткнулся на Рылеева и Пущина и сказал им, что вывел московский полк на Сенатскую, но сильнейший приступ головной боли заставил его уйти домой.
     Но сильнее всех подвёл восставших Трубецкой, который просто не явился на место руководителя восстания, которое по этой причине оказалось обезглавленным. Рылеев, видя что всё идёт не то что не по плану, а безо всякого плана или вопреки ему, метался из одного места в другое, искал Трубецкого, но всё было безуспешно – его усилия ни к чему не приводили, а Трубецкой, кстати, в это время скрывался не где-нибудь, а в канцелярии Главного штаба.
      Раз уж мы уделили немало внимания Якубовичу, закончим о нём. Якубович вскоре вернулся на Сенатскую площадь и ушёл оттуда с заряженным пистолетом, говоря, что идёт убивать императора. С пистолетом в кармане он пробрался сквозь императорскую свиту, но вместо того чтобы совершить цареубийство, обратился к Николаю и показывая в сторону Сенатской сказал: «Я был с ними, но услыхав, что они за Константина, бросил и явился к Вам».
      Ещё через некоторое время Якубович возвратился в каре мятежников. Его появление солдаты встретили  бодрыми криками и Якубович объявил, что царь сильно напуган, и призвал восставших стоять до конца.
     После разгрома восстания практически все его участники встретились у Рылеева. Интересно, что никто из тридцати офицеров, находившихся на площади не погиб и не был серьёзно ранен. Рылеев уничтожил компрометирующие бумаги и все разошлись. 
      Следствию предстояла долгая, почти полугодовая работа по установлению степени вины каждого из подозреваемых. Некоторые обвиняемые по делу Южного общества также были доставлены в Петербург. Особое внимание при этом уделялось делу полковника Пестеля, которое было выделено в отдельное производство и велось особо секретным образом.