Зелёные паруса

Машу разбудил шум майского ливня – в кои-то веки синоптики не обманули, угадали погоду. Раннее субботнее утро только разгоралось, и она зарылась лицом в подушку, пытаясь уснуть снова, но сон не шёл.

Проклятые выходные! Как же она их ненавидела!
А ведь завтра годовщина – четыре года…

Взгляд невольно метнулся к большой фотографии улыбающейся светловолосой девочки в пышном розовом платье, что висела на стене, напротив кровати. Волосы малышки были заплетены в две длинные тугие косички, на голове красовалась вычурная «золотая» корона, украшенная крупными разноцветными кристаллами. Её красивые голубые глаза были широко распахнуты навстречу всем чудесам жизни – ведь в пять лет от жизни ждёшь только чудес. На фото счастливая именинница собиралась задувать свечи на торте… Последний день рождения дочери…

– Мяу! – большая, вальяжная трёхцветная кошка по-хозяйски вспрыгнула на кровать. Длинный рыжий хвост был воинственно поднят. – Мяу! – требовательно повторила пушистая красавица, глядя прямо в глаза хозяйке.

Женщина слабо улыбнулась и погладила любимицу:

– Ну, иду, иду кормить тебя, чудовище усатое!

Мария выбралась из-под одеяла. Это была невысокая, миловидная тридцатишестилетняя женщина, слегка полноватая, с короткими светло-русыми волосами. Сейчас, после сна, её волосы в совершенном беспорядке торчали во все стороны, словно иглы дикобраза.

Как была, босиком, в розовой пижаме с ананасами, Маша прошлёпала на кухню. Несмотря на полноту, она двигалась легко и грациозно – двенадцать лет занятий в танцевальной студии явственно отпечатались в каждой клеточке тела.

Мария насыпала Фионе корма, налила во вторую миску свежей воды, сварила себе кофе и, прихватив с собой чашку с ароматным напитком, вернулась в комнату.
Впереди был ещё один томительный, пустой, бесконечный, тянущийся, как жвачка, день. Все нормальные люди живут от выходных до выходных, но Маша уже четыре года как не была «нормальной».

Уже четыре года, с тех пор, как утонула её единственная дочь – пятилетняя Алиса, Мария Ласицкая жила, как в тумане. На работе в поликлинике было ещё терпимо: бесконечная череда пациентов, беготня, неотложные вопросы, спасительная суета, но по вечерам и в ненавистные выходные, когда она оказывалась одна в пустой квартире, в окружении фотографий, на которых замерли невозвратные счастливые мгновения, и в плену воспоминаний, становилось невыносимо. В выходные и по вечерам она еле тянула эту жизнь.

В то утро Маша решила, наконец, разобрать старые залежи фотографий на компьютере, и теперь, прихлёбывая чуть тёплый кофе, удаляла их одну за другой.

На компьютерном столе в массивной деревянной рамке стоял один из Алисиных рисунков: под безоблачным голубым небом по синему морю плыл небольшой парусник под ярко-зелёными парусами. Этот рисунок дочери Маша особенно любила. Она взяла его в руки и залюбовалась.

***

– Мама, а я сегодня море рисовала. Мы ведь поедем летом на море, правда?

– Конечно поедем, Алиса.

Дочка протянула ей рисунок: по синим волнам скользил лёгкий парусник под изумрудно-зелёными парусами.

– Доченька, а почему паруса не белые?

– Потому что зелёные красивее.

***

Короткий, резкий звонок в дверь оторвал её от воспоминаний.

– Да иду, иду, – недовольно пробормотала Мария, вскакивая из-за стола и на ходу ныряя в старые бирюзовые шлёпки.

Её золотисто-карие глаза широко распахнулись от удивления – за дверью обнаружился бывший муж Евгений:

– Привет. Впустишь?

– Ну, заходи, – Маша кивнула в знак приветствия.

Женя вошёл в тёмную прихожую, неторопливо огляделся. Мария щёлкнула по выключателю, мягким жёлтым светом загорелась маленькая бра в форме свечи в массивном металлическом подсвечнике.

«Вместе с Женькой её выбирали», – мелькнула мимолётная, непрошеная мысль.

– А здесь ничего не изменилось, – тихо сказал бывший. Он стоял перед ней в длинной мокрой серой ветровке – высокий, худой, ссутулившийся и жалкий.

– Ты, я вижу, зонт с собой так и не научился брать.

– Я по-прежнему не доверяю синоптикам.

– Зря: иногда они бывают правы. Ты совсем промок? У меня где-то твои старые вещи остались. Сейчас принесу – переоденешься.

– Нет, мокрая только ветровка.

– Снимай. Повешу – пусть сохнет.

Из кухни вышла Фиона, увидела Женю, подошла к нему, и с громким урчанием стала тереться о его ноги.

– Гляди – признала, – Евгений слабо усмехнулся, опустился на корточки и погладил кошку. – Признала меня, бестия хвостатая!

Маша поджала губы и нервно сглотнула:

– Ты проходи в зал, я чайник сейчас поставлю.

Она повесила ветровку на балкон, включила электрочайник и вернулась в комнату.

Евгений стоял перед висящей на стене большой фотографией Алисы, по щеке его ползла одинокая слеза. При виде Марии он отошёл к окну и надолго застыл там, глядя на мокрые от дождя понурые старые тополя, что росли под окнами. Он не хотел, чтобы она видела его слёзы.

– И здесь ничего не изменилось: те же куцые тополя растут под окнами, те же шторы на окнах висят.

Женя замолчал и молчал долго – тишину разрывало лишь мерное тиканье часов.

– Маш, можно мне взять несколько Алисиных рисунков на память? У меня же совсем ничего не осталось, – бывший, наконец, отклеился от окна.

Она молча кивнула и, закусив губу, чтобы ненароком не разреветься, нашла в шкафу две толстых папки дочкиных рисунков.

– Вот, выбери, что приглянётся.

Женя стал медленно перебирать рисунки, откладывая в сторону те, что ему приглянулись.

Они не знали, о чём говорить, и сконфуженно молчали. Вдруг взгляд Маши зацепился за обручальное кольцо на руке бывшего:

– Ты женат?

Он вскинул слегка начинающую лысеть голову:

– Уже два года.

– Ребёнок есть?

– Сыну почти год. Львом зовут.

– Красивое имя. Сильное.

Зависть острым коготком царапнула душу: выходит, Женя смог начать жизнь заново, а она – нет. Они вновь замолчали, не зная, о чём говорить, но это тяжёлое молчание оборвал весёлый свист чайника. Маша встрепенулась:

– Тебе чай или кофе?

– Кофе. Если сливки есть.

– Сливки есть. Тебе как обычно?

– Да, как обычно: побольше сливок и без сахара.

Они пили кофе из красивых тонких чашек: по белоснежному фарфору были рассыпаны мелкие жёлтые розочки.

– Постой, – Евгений внимательно присмотрелся к чашкам. – Это же те самые чашки, что твоя бабушка на свадьбу нам подарила!

– Да, две из шести ещё живы.

Мария невесело усмехнулась: тонкий дорогой фарфор оказался долговечнее их брака.

– Ты надолго в Омск? – спросила она.

– На пару дней. Завтра годовщина. Давай вместе сходим к Алисе?

Маша до боли закусила губу, долго смотрела остановившимся взглядом в полупустую чашку и, наконец, кивнула.

– Давай завтра в три, у кладбища, – Женя посмотрел на неё в упор.

– Хорошо.

– Тогда я пойду уже.

Мария принесла с балкона почти сухую ветровку:

– Может, прогладить? Чуть-чуть влажновата…

– Не надо – досохнет на мне.

Она протянула ему ветровку и принесла из зала тонкую папку с десятком отобранных дочкиных рисунков:

– Ты где остановился?

– Пока нигде. Сниму номер в какой-нибудь гостинице. Пока.

– До завтра.

Когда за Женей закрылась дверь, Маша упала на диван и долго сидела, как истукан: без эмоций, без чувств и даже без слёз: на них просто не осталось сил.

А ведь они могли быть счастливыми! Маша удачно вышла замуж: она любила и была любима – в их браке не было ни капли расчёта, так редко сейчас бывает. Через полтора года родилась Алиска – здоровая, красивая, желанная. У них и квартира своя была – Маше по наследству досталась от бабушки. Как говорится, живи и радуйся. Они и радовались, только радость эта была недолгой. Для счастливой жизни им не хватило самой малости – капли везения.

В тот год они впервые собрались на море – путёвки в Турцию и билеты на самолёт были уже куплены. 24 мая Женя ушёл в отпуск, Машин отпуск начинался через неделю, а третьего июня они должны были улететь в Анталию.

Уже были куплены пляжные обновки: красивое зелёное хлопковое платье, зелёная шляпка и купальник изумрудного цвета для Алисы (дочка в последнее время просто влюбилась в этот цвет), несколько ярких футболок с весёлым, глупым принтом для мужа, а для неё, Маши, – три невесомых, ярких, разноцветных парео.

Двадцать шестого мая Женя пошёл на рыбалку со старинными друзьями – бывшими одноклассниками. Рыбаки – Евгений, Дима и Егор – взяли с собой детей: пятилетнюю Алису, шестилетнюю Еву и Никиту, которому вот-вот должно было исполниться семь. Пока папы удили рыбу, дети строили на берегу Оми песчаные замки.

Это был прекрасный, тёплый, солнечный день и, сидя в душном кабинете в поликлинике, без пяти минут отпускница медсестра Мария Лаврентьева радовалась, что дочка сейчас резвится на свежем воздухе…

Около пяти ей позвонил муж и сказал, что Алиса утонула…

Дальнейшее Маша помнила плохо, урывками. Она помнила, как увидела лежащую на песке дочь – маленькую, хрупкую, неподвижную, с разметавшимися по земле светло-русыми волосами, как с криком бросилась к ней…

Её не пускала полиция, Женя оттаскивал её от Алисы, она в отчаянии, слезах и ярости молотила кулаками ему по голове и расцарапала всё лицо…

Никто не знал точно, как это произошло: Алиса была всё время рядом – и вдруг исчезла. Ева сказала, что она пошла собирать камешки и ракушки, чтобы украсить замок. Что было дальше, не видел никто. Наверно, Алиса просто зашла в воду, оступилась – и всё. Дети тонут без крика, не успев даже испугаться…

Гримаса судьбы – минутная беспечность Жени обернулась трагедией.

– Ты был рядом, ты должен был не спускать с неё глаз! – как заклинание, твердила Мария мужу.

А он молчал. Он даже не оправдывался, и от этого она злилась ещё больше.

Алису похоронили в том самом красивом зелёном платье, которое Маша купила дочери для вечерних прогулок по набережной. Когда маленький гробик засыпали землёй, она закричала так, что заложило уши. Маша хотела прыгнуть туда, в эту страшную яму, навеки скрывавшую от неё её любимую девочку, но муж схватил её за руки и оттащил от края могилы. Она вырывалась изо всех сил – на руках осталось несколько иссиня-чёрных синяков, а комья земли мерно стучали по крышке гроба…

После Алисиных похорон Маша и Женя развелись – быстро и тихо. Она вернула девичью фамилию. Нелепая смерть любимой дочери разрушила их семью и убила их любовь. Мария не могла простить мужу смерть доченьки, и иначе как «убийцей» его не называла. В минуты ярости в него летело всё, что попадалось ей под руку.

Через несколько дней после похорон Маше позвонила свекровь и попросила разрешения прийти. Быстрая, напористая, громогласная Алевтина Ивановна после смерти любимой внучки как-то сразу сникла, ссутулилась, постарела.

– Машенька, я несколько поделок Алисиных на память возьму, можно? И несколько рисунков, хорошо? И несколько вещей…

Через пять месяцев Алевтина Ивановна умерла, а Евгений, быстро продав квартиру матери, вскоре уехал в Питер.

В то страшное время мама и Катька Егорова – бывшая одноклассница и лучшая подруга – изо всех сил пытались приободрить Марию, помочь ей, но никто ещё не придумал, как заставить быть счастливым человека, который тонет в своём горе и не хочет из него выплывать…

В тяжёлые дни Машу посещали мысли о самоубийстве, но от самого страшного её уберегла Фиона – Алисино «наследство». Эту трёхцветную кошку притащила с улицы дочка. Алисе тогда было три с половиной года, а Фиона тогда была крохотным, грязным, подыхающим от голода плешивым котёнком.

После смерти дочки красивая, нахальная кошка, которую нужно было кормить и о которой нужно было заботиться, удержала Машу на этой земле.

***

Мария принесла дочери белые розы, а Женя – алые. Они долго молчали у могилы, лёгкий ветер играл лепестками душистых роз, стоящих в двух красивых чёрных вазах, а пятилетняя дочь улыбалась им с надгробного памятника.

«Лаврентьева Алиса Евгеньевна. 12.03.2018 – 26.05.2023», – Машины глаза бегали по выбитой на памятнике изящной золотой надписи.

«Как же мало ты побыла с нами, доченька!», – с горечью думала она.

– Алиса так и не увидела моря, – глухо сказал бывший.

– Не увидела… – грустным эхом откликнулась Маша.

– Будешь? – Женя вытащил из большого синего пакета бутылку водки, два одноразовых стаканчика, упаковку нарезанной ветчины, хлеб.

– Давай.

Выпили, не чокаясь. Женя опять плеснул водку в стаканчики. Маша пила, но не пьянела – слишком взвинчены были нервы.

– Ты часто бываешь у неё? – не отрывая взгляд от фотографии улыбающейся дочери, спросил Женя.

– Бываю… но редко. Я потом неделю полуживая хожу.

Через полтора часа они вышли за ворота кладбища. Женя вызвал Маше такси.

– Ты приедешь на следующий год? – она вскинула на него красивые карие глаза, в которые он и влюбился когда-то.

– Не знаю. Не обещаю, но постараюсь.

– Ты сегодня уезжаешь?

– Да. Самолёт через три часа.

– А вон и машинка моя едет, – Маша чуть пошатнулась: алкоголь-таки ударил в голову. Евгений подхватил её под руку, бережно усадил в машину.

– Маш, ты смотри, не раскисай, – скороговоркой пробормотал он, прежде, чем аккуратно захлопнуть дверцу такси. – Надо жить.

Она поджала губы и молча кивнула.

Вернувшись с кладбища, Мария легла спать и проспала до самого вечера – проснулась только, когда на улице уже начали сгущаться поздние майские сумерки.

– Надо жить, – тихо сказала она себе. – Надо начинать жить.

А не махнуть ли на море, в Сочи? Через четыре дня у неё начинается отпуск. Фиона… Что делать с Фионой? Ну, кошку можно дней на десять оставить у мамы.

– Где же парео? Кажется, они должны быть здесь, – Мария окинула взглядом огромный платяной шкаф. – Да, найти их будет непросто…

Зарядившись кофе, она разбирала шкаф до поздней ночи и, наконец, нашла то, что искала. Все три парео лежали в том самом пакете, в который она сложила их, собираясь в Турцию.

– Ну, вот вы и дождались! – женщина через силу улыбнулась. – Будет в чём красоваться на пляже.

Маша подошла к фотографии дочери и ласково коснулась рукой щеки Алисы:

– Я постараюсь жить, доченька. Постараюсь.
Маленькая кофейня была полупустой: в этот холодный, дождливый весенний день люди предпочитали пить кофе дома, закутавшись в тёплый плед.
Темноволосая женщина средних лет в одиночестве сидела за столиком в какой-то странной, потерянной позе и неотрывно смотрела в окно. Её модная стрижка была в полном беспорядке – сильный ветер и недавно начавшийся дождь со снегом потрудились на славу: влажные пряди прилипли ко лбу и щекам, но она, казалось, даже не замечала этого.

Да, такой уж в этом году в Омске апрель: то дождь со снегом, то – солнце. То холодища, то – теплынь. Это Омск, детка!

– Приятного аппетита! – молоденькая ярко накрашенная официантка аккуратно поставила на покрытый вульгарной ядовито-розовой скатертью стол чашку кофе и маленькую белую тарелку с вишнёвой тарталеткой.

Екатерина Егорова ничего не ответила – она даже не слышала обращённых к ней слов. Женщина смотрела перед собой пустым, остановившимся взглядом.

– Ну, и что мне теперь делать? – тихо спросила она, пристально глядя в чашку. – Промолчать? Так ведь всё равно Машка узнает – через месяц или через три. К гадалке не ходи – узнает…

***

С Машей Ласицкой они дружили со школы. Они вместе прогуливали уроки, вместе занимались в танцевальной студии, вместе готовились к контрольным и вместе ходили на дискотеки. Были у них и милые девичьи секреты, и обиды, и ссоры, но ссоры и обиды забывались, а две девушки по-прежнему шли по жизни рядом.

Катерина была свидетельницей на Машиной свадьбе. У Маши и Жени была любовь – та самая, настоящая и искренняя, о которой мечтают все и которую встречают в жизни единицы. Женщины почти всегда выбирают нелюбимого, но богатого, а потом мучаются – неделями, месяцами, годами. А надо бы выбирать любимого, как Маша.

Мария выбрала любимого, и была счастлива… пока не пришла беда.

Катя стала крёстной Алиски – здоровой, желанной, любимой родителями малышки. А потом… потом её дорогая крестница утонула.

Прошло почти семь лет, и жизнь Маши Ласицкой только, казалось, начала налаживаться после нелепой гибели любимой дочери и скоропалительного – от жуткой душевной боли – развода.

Полтора года назад в жизни Маши появился Степан – пробивной, весёлый симпатичный таксист из крохотного посёлка Междуречье. Он был на пять лет моложе Маши и, хотя опытная Катя своим безошибочным женским чутьём изначально почувствовала фальшь со стороны этого привлекательного и всегда чрезмерно словоохотливого таксиста, она ничего не сказала подруге. Мария только-только начала приходить в себя и проявлять хоть какой-то интерес к жизни, и Катерина не могла подставить ей такую «подножку». Она молчала, надеясь, что всё наладится, и её подозрения не оправдаются.

И вот та-даааам! Сегодня Катя встретила Стёпу в городе, в обнимку с какой-то рыжей, смазливой, ярко накрашенной вульгарной девицей. Они шли и самозабвенно целовались, а потом начался дождь, и «сладкая парочка», взявшись за руки, куда-то убежала…

Увы, Катины догадки оказались верны: Степану нужна была от Марии уютная квартира в центре, налаженный беспроблемный быт, а не сама она – Маша.

– Что мне делать? – шёпотом спросила Екатерина у пустой чашки.

Рассказать – причинить боль подруге. Промолчать – по сути, совершить предательство. Она вытащила из сумочки телефон, нашла нужный номер. Палец на мгновение завис над кнопкой вызова, а потом решительно опустился на неё.

***

Расставание вышло громким: Степан пытался юлить и отнекиваться, но Маша показала ему сделанные Катей снимки. Тогда он начал собирать по всей квартире свои вещи и с размаху бросать их в большую спортивную синюю сумку, всё время надеясь, что Мария его остановит.

А она не остановила. Она равнодушно, спокойно, без слёз смотрела на суетливые сборы Степана, а когда за ним со стуком захлопнулась входная дверь, села на диван и нервно рассмеялась.

Того, кто знал настоящую любовь, суррогат не устроит. А она её знала.

Она не любила Степана – это был самообман, попытка убежать от отчаяния и одиночества. Хоть как-нибудь, хоть с кем-нибудь. Попытка не удалась.

Маша подошла к столу и взяла в руки любимый рисунок дочери. Тёмная деревянная рамка была тёплой от солнца, маленькое, лёгкое судёнышко под зелёным парусом отважно скользило по бескрайнему морю. Она коснулась рукой изумрудной капли паруса:

– Я постараюсь, доченька, быть счастливой.

***

Казалось бы – только конец мая, а солнце жарило немилосердно.

Мария подошла к могиле дочери и вздрогнула: в одной из высоких чёрных ваз стояли крупные чайные розы. Цветы были совсем свежие – их только-только поставили в вазу.

«Неужели Женя? – мелькнула быстрая мысль. – Он был здесь и ушёл? Неужели мы разминулись?»

Она осмотрелась, но кладбище было безлюдным.

Мария вздохнула, налила во вторую вазу воды из бутылки и поставила в неё двадцать две душистые белые розы – она каждый раз приносила дочери именно эти цветы.

Около часа она провела у могилы, разговаривая с дочкой. Её коротенькую, тихую молитву прервали чьи-то шаги, Маша обернулась и увидела Евгения. Бывший держал за руку худенького, щуплого русоволосого мальчика с большими, как у Алисы, голубыми глазами.

– Привет!

– Привет, Женя. Приехал-таки…

Он подошёл к ней вплотную, заглянул в глаза:

– Я раньше не мог. Не получалось.

– Это твои розы? – она указала на одну из ваз.

– Да. Нам пришлось отойти – Лёва в туалет захотел. А потом он захотел пить, и мы пошли в магазин…

– Ты вместе с сыном приехал? – Мария перевела взгляд на худенького мальчика в серой футболке и таких же серых штанах.

– Да, Льва не с кем было оставить. Жена недавно умерла – онкология.

Маша вздрогнула и перевела взгляд на ребёнка:

– Соболезную.

И тут мальчик закашлялся глухим, лающим нутряным кашлем.

Мария наклонилась и положила руку ему на лоб:

– Да он горит! Женя, где ты умудрился ребёнка застудить в мае?

– В поезде было очень душно, постоянно открывали все окна…

– Едем ко мне домой – ему нужен горячий чай и постельный режим! А ещё лекарства. По дороге зайдём в аптеку.

…Мальчик, утомлённый долгой дорогой и ослабленный болезнью, после ужина быстро уснул. Он спал в бывшей детской Алисы, на её кровати, и у Маши от вида этой маленькой русой головки на белоснежной подушке перехватывало дыхание.

***

Маша перемыла посуду, Женя включил электрочайник и нарезал тонкими ломтиками свежий, ароматный бисквит. Они пили чай из тех самых дорогих фарфоровых чашек с мелкими жёлтыми розочками, что им когда-то подарили на свадьбу, и как будто не было всех этих долгих лет разлуки.

Машин взгляд чиркнул по обручальному кольцу на руке Жени:

– Ты любил её?

– Любил, – он с вызовом посмотрел на неё. – Вполовину не так, как тебя, но любил.

Маша отставила в сторону чашку. Она встала, подошла вплотную и вскинула руки ему на плечи. Их лица сблизились – и всё как будто вернулось: старый, облетевший осенний парк, грустная девушка с красивыми тёмно-карими глазами и опухшей щекой – только-только от стоматолога. Он пытался её смешить, шутил, рассказывал «бородатые» анекдоты – а ей было больно смеяться.

Тогда, во время их первой встречи, она была во всём чёрном: немаркая длинная чёрная куртка, вязаная шапочка с огромным пушистым помпоном, высокие чёрные ботинки…

…Тусклый ночник вырывал из полумрака тёмные пятна разбросанной по полу одежды. Они будто в первый раз наслаждались друг другом, горько плакали, отпуская свою потерю и прощая друг друга за неё, и уснули лишь под утро, перед самым рассветом.

***

Маленькие волны ласково набегали на тёплую гальку. Июльский Сочи был залит солнцем, но после вчерашнего дождя на пляже было малолюдно.

– Лёва, давай быстрее, вылезай из воды, переодевайся – пора обедать! Да успеешь ты ещё накупаться – мы две недели на море будем! – Женя уже готов был силой выуживать восьмилетнего сына из моря, но мальчик вышел сам, небрежно вытерся большим клетчатым полотенцем, нацепил сланцы, вытащил из сумки шорты, яркую пляжную футболку и исчез в раздевалке.

Маша, одетая в короткий, легкомысленный летний сарафан с ярким цветочным принтом, быстро собирала игрушки в большую пляжную сумку.

Лев вышел из раздевалки и стал прыгать на правой ноге, пытаясь вытряхнуть воду из уха.

– Надень кепку – голову напечёт!

Мальчик взял у отца белую кепку и небрежно нахлобучил её задом наперёд – козырьком на затылок.

– Ну, пойдём, обедать пора! – Мария закинула на плечо большую оранжевую сумку и взяла за руку трёхлетнюю дочь.

– На ручки! – Вероника вскинула голову и посмотрела на отца своими выразительными, большущими голубыми глазами – капризно и требовательно. Лёгкая зелёная хлопковая панамка сползла на затылок девочки и едва не упала.

– Ну, пойдём, принцесса! – Женя поправил панаму, подхватил дочку на руки и посадил себе на плечи.

– Ты вконец её разбаловал! – Мария улыбнулась и с лёгкой укоризной посмотрела на мужа.

– Папы для того и существуют, чтобы дочек баловать. Правда, Ника?

Девочка, соглашаясь, лепетала что-то на своём, детском языке, и крутила в руках небольшую куклу со спутанными светлыми волосами. Ветер играл подолом красивого изумрудно-зелёного платья Вероники, надувая его, словно парус.

Автор: Наталия Матейчик