Канал страстей

КАНАЛ СТРАСТЕЙ

***
Ангел сел на грудь Мадонне…
Как же быть пресветлой донне:
Отдаться или слыть святой? –
Выбор вовсе непростой…
Свой привет я тем дарю,
Кто хоть раз шепнул: «Люблю!»

=================================

Канал уж был готов. Дворовые только лишь посыпали к нему тропинки как приказала матушка мятою, корицей и шафраном.
- Вот нам посыпали бы днем, мы б и босиком гуляли… - шепнула Катя в ухо Анне. Сестра ей улыбнулась и кивнула.
- Прошу вас разуваться господа! – будто угадав слова дочери, велела громко всем царица. Гости в недоумении замялись.
- А зачем?! В обувке-то оно забавней будет, матушка… - наклонился к ней тихонько князь. – Да и боярыням, княжнам сподручней будет: их ножки, чай, привыкли по коврам, шелкам и бархату ходить, а тут, не ровен час, на камушек которая наступит – визгу, крику будет, да, не дай Бог, еще и кровь…
- Хм… Может ты, Данилыч-свет, и прав… Хотя, изволишь замечать: тропки чисто мы смели – ни камушка, и не былинки сорной, чай, только лишь не вымели песок земной… И дно в канале, что полы в палатах: чисто-мягко – все, как приказал!
- Да, постаралась, матушка, на славу – поклон тебе за то земной!
- Все для тебя, светлейший князь, все для тебя! Все для твоей утехи! Ну, и царю, конечно, напервой!..
Гости, кто покорно, кто с опаской стали разуваться на траве. Кто-то, кликнув знаком своих холуев, протянули ноги им, кто-то, уловив дозвол, остался так как есть, обутым.
- Прошу в купальню, господа! – позвал в канал виновник торжества.
- Как?! В одежде?.. – удивились в нерешительности гости. – Но мы ж все перемерзнем… Не лето, чай, уже…
- Ничего! А мы всех подогреем… - заверил князь.
Дно и впрямь было выбрано и вычищено, как тропинка. Сверкающие нити от лучей расплывались под ногами. Водяные горки волн мчались к глинистому берегу, чтоб разбиться об него. Гостям, чинами помоложе пришлось спускаться первыми – старшие бояре да князья еще надеялись, что обойдется и минует их напасть, а кому-то надобно идти, иначе гнева князя не бежать, а скоро уж и Петр приедет – поздравлять любимца…
Боярыни, или, как входило уже в моду называть их – дамы, морщили носы, кривили губки, ведь многие забыли, али просто не схотели одеться под наряд в белье. А бархатные, тафтяные платья, камкавые, миткалевые нижние юбки вздымалися волнами вверх, обнажая у некоторой не очищенные от нежелательных волосьев ноги и причинные места. Не дай бог было споткнуться: юбки тут же подымались кругом, неся хозяйку по течению ножками вперед. Ее, конечно же, ловили, помогали встать, держали, но мгновений тех хватало, чтоб рассмотреть, что призвана скрывать одежда… Мужчинам приходилось легче. Но холодная вода пропитывала ткань, которая намокшей пленкой облепляла тело, вызывая сокращение мышц и дрожь. Меншиков призвал в подмогу кучеров и стремянных своих хозяев, и приказал всех строить в ряд, подбадривая их хлыстами. Визг, хохот, толкотня, недоуменье, сменились робким ожиданием – что будет дальше, и какой последует приказ.
- А вы, матушка, изволите ль войти? – спросил князь у царицы.
- Ну, коли ты, прикажешь, братец, али сам изволишь к ним, так мне придется за тобою… - царица, не спеша, скорее для показа, стала подбирать платан, и, будто направляться к берегу.
Князь с почтением удержал ее за руку:
- Ну, как я смею, матушка, приказывать тебе?! Только на твое желанье…
- Тогда и царевен пощади, брат, сделай милость: вода уж больно холодна, а они совсем еще малютки… - с облегчением про себя вздыхая и воздав небу похвалу, с показной покорностью попросила она князя. – Застудят, не дай бог, чего не надо и – беда для рода царского Ивана…
- Как можно, матушка! Конечно, пусть стоят себе в сторонке! – поклонился ей Данилыч, подмигнув племянницам Петровым. Те потупились, зардясь.
- А посланник Юль, что прибыл за тобою вслед, корчится и вертит носом – идти, аль нет, не знает… - осмелев и желая подыграть любимцу деверя, шепнула матушка-царица на ухо князю грудным голосом. – Может и его хлыстом загнать ко всем?..
Меншиков, взглянув, как Юль топчется у дуба, пристукивая каблуками, пряча тонкие персты в обшлага вильветного кафтана и озирается недоуменно на бояр, что подчиняются его забаве, сказал шутливым тоном, но всерьез:
- Нннет, думаю не стоит: посланник, все же Дании и вице-адмирал, а обострения с союзником сейчас нам не к чему… Сейчас мы так с тобою сотворим, что самому ему захочется туда ко всем залезть…
Бояре и боярыни топталися в воде… Кучера трудились сперва робко, но вскорости вошли во вкус. Видя, что их не только не бранят, но и подбодряет светлый князь, а порой – сама царица, они старалися во всю: кому по пяткам кожаная змейка проползала, кому – под юбки, грея оголенный зад, кому-то – меж лопаток мокрый, жгучий червь скользил, считая ребра… Господа сперва смеялись, принимая все за шутку, ожидая, что хлопок ладош ее прервет, потом бранились на своих лакеев, потом, увидев, что царица с князем не прерывают их, а ободряют, смирились, а иные и подыгрывать пошли: вырвали хлысты у слуг и стали подгонять соседей в середину пруда в ряд – как приказал светлейший князь Данилыч…
- Ну что, подмерзли, господа?!.. – осведомился Меншиков, подкусывая верхнюю губу, в предвкушении длительной мистерии. Гул голосов, шлепки хлыстов и всплески чуть притихли. – Ничего… Сейчас вас подогреют… Внесите приготовленные чаши из дворца! – щелкнул слугам он перстами.
С заднего двора старого деревянного дворца из нижний кухни потянулись вереницей слуги, неся к каналу заготовленные чаши, братины, лохани, полные вина, выкатывая пред собою бочки.
- Наполнить все до верха и подать! – скомандовал светлейший князь, сам лично наполняя из первого бочонка изящную эмалевую чашу, усыпанную изумрудной змейкой, для царицы. – Прошу тя, матушка, не сбрезгуй, освяти устами вино сие!
Царица, улыбаясь, приняла из рук его, пригубила вино и подняла чашу над собою.
- Окрияховшему во здравье – змей на выю, чаша в рыло! – во весь голос крикнул князь и челядники, наполнивши посуду, подались в канал.
Чаши были высоки и разностопны. Серебрены, покрыты разноцветную эмалью и камнями, наполнялись тут с бочек и лоханей бражкой и вином. Боярам доставались потяжеле и поболе: вместимостью кружек от пяти и до семи с Бордо, Божоле и брагой; боярыням вручали легче – кружки в три, и изящней, на длинной и изящном черенке иль с завитою боковою ручкой, – их баловали Вермутом, Когором или медом – по желанью, иль как попадет.
- Выпейте за именины за мои, во здравие царя-батюшки Петра, и, конечно же, царицы – хозяйки нашей хлебосольной! – Меншиков снял шляпу с перьями сорвал с себя парик, оттер им запотелый лоб и взбухшие по-молодецки щеки.
Вино пьянило головы и разливалося теплом по телу быстро. Тела же были так близки и чередовались так, чтоб возле боярина стояла непременно дама, что вскоре обвелесевшей череде перестало быть тесно и неловко. Мужчины обняли своих соседок, те ж, не думая сопротивляться, обняли и их… Позванные из дворца музыки заиграли Куранту, захотелось прыгать и приседать, держась за руку соседа, и, приподнять наряд, чтоб не мешал… Подали еще вина. И снова следовало приказанье всем пить залпом и до дна без канители и задержек.
Мужчины притянули дам к себе поближе. Сукно и шелк штанов стал сдерживать, неприятно прижимая естество к ногам иль к животу… Бояре потихоньку расслабляли гашник, развязывая веревки и распуская пояса. Боярыни, чувствуя все это по движениям, и рады были бы зардеться-застыдиться, как велела женская природа и воспитание матерей, отцов да нянек, да головы кружило им вино, холод прижимал к соседям, и дикая, необузданно-приятная охота заставляла подчиняться их желаньям и желаньям кавалеров…
Стали подавать цветочное вино в бутылках.
- Он был так холоден и пылок,
Как пень шампани в льду бутылок… - громко и раскатно произнес князь где-то слышанный им за границей стих.
Отпив, бояре начали поить из горлышек своих боярынь. Сладкое и липкое вино текло им на чело и щеки, попадая струйками и в губы. И без того намоченные лифы платьев облепляли плотно грудь, выдавая ее форму и сосцы…
Привыкший сдерживать себя посланник Юль, стал похаживать от древа к древу, неловко приседая и поглаживая складу между ног, когда царица не глядела. Когда ж поглаживания стали часты и не истовы, дошли до теребенья естества и тупого стона, и Меншиков, и Прасковья Федоровна не вытерпели и пожалели адмирала:
- Да иди уж к ним в водичку! Чего уж ты так маешься, болезный?!.. Боярыню себе там подбери любую – али не видишь, что боярынь больше, чем бояр?.. Да каких еще боярынь!.. А сухую одежонку тебе мы сами после подберем!.. Из гардероба князя самого! Так ли, Александр Данилыч?..
- Да от чего ж не подобрать?!.. Сам лично подберу, и поновее да покраше!
- Вот.. Так что, будь спокоен, адмирал!
- А кто не во грехе, тот вовсе не зачат! – Так сам Петр-царь наш говорит!
Юст Юль сперва робея, а потом быстрей, вприпрыжку, рассыпая брызги, направился в канал… Ему досталась рослая девица в васильковом, кружевном жабо, как адмирал черноволоса и скуласта… Он поднял ей нетерпеливо платье, завернув подолом шею, прижал спиной к себе, ввел уж обнаженное копье в слегка раздвинутые ноги, и стал трудиться что есть мочи – терпеть и церемониться уж не хватало сил!..
Боярынь, и правда было больше чем бояр, да подогнали вскоре и сенных для подогревания господ, для их увеселения и разнообразия. Боярыни стенали и вопили, хлопая сенных по оголенным задам. Те лили на сосцы вино и с жадностью чмокали, оттягивая персии. Князь распорядился бросить им в канал морковь – потверже и длиннее. Овощ по течению поплыл к разгоряченным нимфам и тут же стал заменою оружия мужского. Им яростно и пылко штурмовали лона, производя неистовые стоны и стенания. Кто ж все ж алкал мужской иглы, али наперстков, уже у всех бояр, и, даже старых, затвердевших, подплывали к ним поближе, иногда и под боярынь, скакавших на игле, как пойманная стрекоза, подныривали под них, сминали пирожки в руках али устами, а иногда и просто вынув саблю из чужого лона, вводили тут на упор в свое… Счастливый воин в исступлении, чтобы ни одну из нимф не обделить, когда уж подходило время, вытаскивал свое оружье из одной, поил обеих теплым молоком, которое они же вызвали с него своим старанием… Стоны, крики, всплески, пена наполнили весь сад и заглушили птиц и шорох облетающей листвы…
Александр Данилыч, увидав напряженное томление царицы, густой румянец, заливший полное лицо и поволоку слез, заславшую большие очи, подозвал своего возницу, привезшего его сюда, – еще довольно молодого по годам, но с частой проседью в кудрявых волосах, голубоглазого и рослого детину. Как ни хотелося тому отстранять свое хозяйство от разбухших персий белокурой дамы, которая жаждала его меж раскраснелых мягких вишен с твердыми сосцами так, что он был уже готов излиться весь прямиком в ее уста, он осторожно отстранил ее, виновно бросив: - Милая, прости, я должен… - едва послушными руками натянул штаны, и, быстро, разрывая пену, направился к хозяину. Дама издала жалобный и злобный стон, ударила о воду кулаками. Но тут же, по тому ж приказу князя, на помощь к ней пришла сенная, и стала охаживать ей грудь своею грудью и не насытившие лоно двумя перстами так, что та почти забыла про возницу, не поспел ступить на берег тот.
Князь указал детине на царицу и знаком приказал блажить как надо. Возница, поняв, кто пред ним, и какая ему честь, без слов направился к царице, пал на колени перед ней, рывком сорвал парчу, порвал наперерез все нижние четыре юбки и впился обветренными, жесткими губами в уже роняющие влагу лоно. Прасковья Федоровна закусила губы, но стон сдержать не удалось… Почувствовав, как царская рука, не больно, но с довольной силой его тянет за волосья вверх, он понял, что пора входить, и стал молиться богу, попридержать изверженье хотя бы четверть часа… Возница обнял осторожно царский стан, вынул из штанов набрынялое хозяйство, хотел было войти и пасть с царицей на траву, но услышал властный шепот:
- Нет, чужого мне не надо! Извергайся на траву… Я пособлю, уж так и быть… А мне потом мое отдашь сполна – царицы из чужих кувшинов не пробуют вина… Женская и крепкая рука взяла его горячий хлебец и стала мять, вытягивая так, что из детины вмиг полился белый сок. Он, вздрогнув раз, другой, стараясь поскорей освободиться, потом кивнув ей, отдышавшись, что пуст и ждет ее указа…
- Ну вот и хорошо… Ты парень сильный, наполнишься и выльешься еще не раз со мной – и не таких высвобождала… Не бойся, делай, что велит природа… - Царица подняла обмякший хлебец, провела меж грудью головкою меж губ у лона, и ввела в себя. Возница стал елозить неспешна и аккуратно, поверив женщине, и, чувствуя, что скоро вновь нальется новой силой. Он вновь хотел спуститься на траву, думая, что матушке сподручней будет…
- Хочу, как все – в канал! – обхватив руками жилистую шею, Прасковья часто задышала в ухо. С легкостью подняв увесистую бабу и посадив ее на торс, возница подался в канал, но стал поодаль ото всех под ветвями ракит. Теперь он не боялся кончить раньше – его была забота удержать царицу на весу, а уж она поджаривала, ворочая его пирог в себе так ловко, что он знал – сок из него польеться тогда, когда она сама захочет. А Прасковья только начинала скачку, наслаждаясь, чувствуя, как пирожок затвердевает внутри ее горячей печки…
Князь, радуясь, глядел как хорошо сейчас царицы, как она, еще довольно молодая несется вскачь к блаженству, постанывая, зажимая губы, чтоб не кричать простолюдинкой, но вздохи-вскрики так и рвутся из ее воспламененных уст, как она кусает шею жеребца, чтоб их сдержать и заглушить, как развеваются черные, густые пряди на ветру, выбившись из-под жемчужной сетки, как подтянулось ее тело, и стало легким, грациозным… Князь радовался, что угодил сегодня всем, заставив всех плясать под свою дудку… и даже матушку-царицу!..

(Из моего романа Анна Иоанновна)

поэт-писатель Светлана Клыга Белоруссия-Россия