Скуки рада - рассказ А. И. Завалишина

 Осенний деревенский вечер

На повестке дня абрамовской ячейки комсомола карандашом поставлено три пункта:
1) Доклад приехавшиво с города члена укома товарища Ментова.
2) 0 дизгарьнизаторском поведении тов. Тюрина.
3) Текущие дела.
По первому вопросу испитой картавый комсомолец Ментов в сером галстуке, похожем на овечьи ножницы, сделал "обстоятельный” доклад о всесоюзном съезде комсомола, "подчеркнул", "отметил" важное, сказал до сорока раз слово "ленинизм", прищуривал глаз, вроде Ленина. Но впечатление получилось не особо сильное... Ребята, разместившиеся на скамьях избы-читальни, и зевали втихомолку, и курили, но больше всего шушукались над буквой "р".
– А выхаркнуть не может, букву-та ?
– Она под небом у него болтается...
– На ниточке – хи-хи !
Ответственный секретарь, – его для краткости звали "отсек" – Макаров, председательствовавши занят был коптившей лампой. Как сигнальщик убавлял и прибавлял огня, чесался боком о ребро стола, а на лице его угрястом, кроме откровенного непониманья слов докладчика, не выражалось ничего. Когда оратор оживал, хватая полутьму, или выпячивал под галстуком худую грудь, чтоб выразить негодование по адресу капитализма, – Отсек с ужасом смотрел ему в висок, потом оглядывал всех, будто спрашивал: "Должно быть сей минут конец".
– Ну, ризалюцию примать, аль как? – спросил он у собрания, когда докладчик вытирал со лба и шеи пот и, как утопленник, спасенный вовремя, водил осоловелыми глазами...
– Примать ? А сочинять кто станет? – вставил с подоконника один.
– Вить Кольки нет теперича!
– Об этом разговор другой, – сердито оборвал Отсек.
– А по докладу прения? – встревожился было укомовщик.
– Што тут тренья разводить? – покорно заявил Отсек, – все правильно... И дело ясное.    Пиши, товарищ, резолюцию, а мы едино – главно...
– Как там лучче требовается. – добавили с первых рядов.
– Правильно! – вздохнули все.
Вцепились в пункт второй, изрисовать перед укомщиком проделки Кольки Тюрина взялся сам секретарь Макаров. И в повестке нарочито напасал насчет "дизгарьнизаторскога повидения", чтобы окончательно положить Тюрина на обе лопатки. Он не любил его за то, что Колька был у комсомольцев признанный башка, и резолюции писать умел, и речи говорил с подъемом, а Отсек – Макаров тем и знаменит был, что предсельсовета доводился ему дядей... Много раз  ставился вопрос об исключении озорника,  но ячейка разбивалась на двое, и Тюрин оставался в комсомоле.
– Снова Тюрин на повестку влез?– смеялся кто-то на скамейке.
– Да, в последний раз! – сказал Отсек, предчувствуя, что при укомщике он Кольку одолеет непременно.
– А сам он здесь? – сказал укомщик.
– Нет. Мы упредили к исключению,– ответствовал Отсек, – за¬чем же зря  ходить...
– А как же без него?
– Он сам, вить, не отказывается! – сказал с первого ряда Васятка Пронников, товарищ Тюрина.
–И дома нет сичас, и добавил кто-то, – мать грит, – упорол на хутор.
– Тогда другое дело, – согласился городской. Шмыгнули кой-которые носами, поднатужились и смолкли. А Отсек Макаров начал речь:
– Товарищи! Я отмечу, как здесь правильно подчеркнул товарищ Ментов – каждый комсомолец должен, ну, сказать, как говорится, имен¬но, дистиплинирован... Как мы есть юнный авангард коммунистической партии РыКыПы (и маленькая «б»), Всего рабочего класса и крестьян трудящихся республики союза CeСееP! С ленинизмом мы сумеем, как здесь правильно коснулся первый оратор, так сказать, в союзе и лицом к деревне мы, товарищи!..
Он поперхнулся и сказал к окну:
– Ванятка, дай-ка мне водицы – гopлo пересыхат..
Ему подали из крынки чашку; он опрокинул и так рыгнул на всю читальню, что портреты дрогнули на стенах.
– А, Колька Тюрин рвется на уклон, товарищи! – сказал он даль¬ше, – не признает он нашей дистиплины... ленинизма... идёт не к единству, как здесь отметил правильно докладчик, а раскалывает корни.
– Про колокола задень! – сказал кто-то из угла.
– Ну, ладно!– огрызнулся Макаров и продолжал: – Взять хошь тот же колокольный звон. Ну, рази выгонишь попа недизагарьнизованным порядком?
– Что за колокольный звон? – спросил укомщик.
– Это значит, дорогой товарищ, Колька дал заданье ребятишкам день-деньской в колокола дудить! У нас, вить, на столбах колокола у церкви. И  с утра до вечера без перерыву колокольный звон. Ребитишки цельный день качаются там на веревках, а Микита сторож не до¬гонит – стар... Всем осточертел трезвон, и мужики грозят... Ну, это ладно. Во–вторительно, у нас тут существует дурачок Кирюша без порток.
Укомщик вытянул худую шею с галстуком, и даже уши поднялись.
– Что значит без порток?– спросил он, удивленно сморщившись.
– Ну, дурачок из полуумных...
– Без штанов зимой и летом! – деловито добавляют с мест.
– Рубаха длинная, а как наклонится.
– Видать весь аппарат! – сказали хором все. Докладчик воодушевился, стукнул кулаком:
– Хорошо бы только это, а то на Троицу наймает Колька этого Кирюшу, дорогой товарищ, сделать в церкви двести пятьдесят поклонов перед царскими дверями . Тот и начал...
– Всех старух на фотографию сымал! – добавил с подоконником один. И гикнули все...
– Так и надо! – визгнул Васька Пронников,  друг Тюрина.
– Как "так и надо”?! – заорал Отсек, – там целый бунт дошел, обедню им сорвали, знаешь отделение от церкви государства?!
– Если ты супротив религии, то должен радоваться, не орать!
– Не перебивай! – взревел Отсек, но комсомольцы подняли гвалт, кто о чем.
– Подкапываешься под Кольку, боли нечево!
– Мы не дадим тебе столкнуть ево! А некоторые к укомщику:
– Товарищ! Тюрина определить в Отсеки, не желаем Макарова!
– Макарова долой!
– Про старика давай, Макаров! – добавился кто-то.
– Про сапожника вали!
Отсек от гвалту выпил снова чашку и, водя глазами по собранию, обратился с хрипом к городскому комсомольцу:
– Вот эдак, дорогой товарищ, каждый раз. Не понимают никаких порядков!
– Ну, так, что же дальше было? – выкрикнул укомщик.
– Дальше? Вот увидите... У нас сапожник есть – Василь Захарыч, забулдыга – пьяница; бобыль, в конце села... Дружок он Колькин, веч¬ный смыгателъ из самопряхи сочиняли вместе. Вдруг разнёсся слух, – мол, умер этот пьяница без покаяния... И хотят,  мол, дескать, по-новому, как коммуниста хоронить ево... Поп с жадности, али ба што, скорей туда, к сапожнику, и начал было с ним по-христианскому... А мертвец – вдруг цап его вот так за бороду! Да и держит... Рази мыслимо такое дизгарьнизованное выступление, товарищи!
– При чем же Тюрин? – удивился городской.
– А как при чем? Он и подстроил все!
– Попа же жалко? – крикнул Васька Пронников опять.
И снова загорелся опор. Отсек кричал про "дистиплину", многие его поддерживали, но большинство стояло на своем:
– Из-за попа топить товарища?!
– Как книжки вслух читать, так Тюрина давай!..
– Доклады делает один он.
– К черту самого тебя.  Не можешь ты в секлетарях!
– Катись к попу, и обнимайся с им! Укомщик успокоил всех и стал глубокомысленно цедить слова:
– Товарищи! Поскольку, поскольку товарищ Тюрин.
– Правильно! – разгоряченно крикнул Васька.
– Подожди!
– Поскольку Тюрин с точки зрения и партийной и комсомольской этики, как выяснилось, не особенно злоупотреблял высоким званьем комсомольца...
– Верно  – перебило почти все собрание.
– Не исключать!
– Оставить!
«Но!.. – поднял палец в тишине укомдик, – с предупреждением.
– В дверь вперлись двое малышей и, пока успели разглядеть их, они враз заговорили звонко:
– Колька Тюрин в церкви женится! Сичас мы сами видели!..
– На хуторской!..
Ячейка обалдела враз, потом все повскакали с мест. А Ментов взволновался будто пред боем:
– Где?! Как?! С кем? Почему?
– Вот чем окончилось все комсомольство Тюрина! – вздохнул по-лошадиному Отсек и рявкнул:
– Видели?!
– Врете, сопляки ! –  напер на малышей Васятка Пронников.
– Лопни глазыньки – сам видел! – завизжал один.
– Народу нет, вдвоем и поп,– звенел другой.
– Я сбегаю, – сказал Васятка, – дайте перерыв!
Какой тут перерыв?! Взмахнул руками Ментов. – Вопрос ясен.
Исключить! И скроил такую рожу, будто пополам его перерубили... А ячейка, как от блох, возилась бестолково, удалялась, лезли друг на друга комсомольцы. Наконец, с догадками и руганью решили: всем пойти, застать преступника на месте, а потом уж видно будет, как с ним быть.
– Ну, хулиган! – ругался Ментов у ворот.
– А я не говорил?! – торжествовал Отсек.
Укомщик охал в темноте, плевался и молчал. Но когда уж подходили к площади церковной, он спросил:
– А его социальное положение?
 Отсек не понял или понял, но ответил:
– Сын вдовухи – Тюриной, Агафьи.
– А нормальной он? Не болен, вроде этого Кирюши?..
– Да, это водится, – сказал Отсек. – Был маленький когда, – шатался возле старой плотины тут, за селом... Лепил все лошадей, дома из глины. Завсегда с оравой ребятишек. Войны разные проделывал, попа изображая; заместо ризы надевал пелёнки. Одного вон, Гиршку Марьина, венчал с девчонкой... На голову присадил чугун. А тот впился, насилу, чуть не с головой пришлось сдирать потом...
В церкви верно был огонь. Укомщик сговорил ребят: тихонько, очередью, друг за другом, проходить всем в церковь я не лезть вперед, смотреть с порога.
С паперти послышался Козлиный тенорок; по мрачной церкви сторож нёс венцы и пел. За аналоем, посреди, стоял поп в ризе со свечей, а позади, за ним жених с невестой. Сразу по спине и волосам узнали Кольку Тюрина.  Спина широкая, а волосы клубятся. Поп, как сонный взывал, лениво вскидывал глаза к потолку и перелистывал книжонку.
Комсомольцы замерли, но поп заметил их и стал петь громче. Потом обернулся к жениху с невестой и ясно на всю церковь произнёс.
– ...Венчается раб божий Николай, во имя отца и сына и святаго духа.
И к невесте::
– Венчается раба божия Анна, во имя отца и сына и святаго духа, аминь.
И надел венцы.
– Хуторская, – прошептал малый, хлестнув соплей возле порога, но тут его одернули:
– Чиш ...
Поп взял венчающихся за руки и начал водить их вокруг аналоя.
Сторож, как ужаленный, взревел неистовым тоскливым воем, словно ребенок, брошенный матерью в лесу. А поп лишь изредка – подтягивал да начинал, как-будто возле пел огромные хор.
Когда прошли второй круг, Колька, через свечку, посмотрел к порогу. Видимо, заметил комсомольцев: рожа расплылась в круги, и он толкнул невесту. Это обожгло ребят:
– Смеются, шкура...– зашипели у порога.
– Я вам говорил?
Но вот венчанье кончилось. Поп снял венцы и передал угомонившемуся
сторожу. Потом громко заговорил:
– Позвольте мне поздравить вас с законным браком. Желаю счастливого я долгоденственного жития  супружеского. А особенно я поздравляю вас, супруг, и род душевно, что вы, наконец, из комсомола возвратились в лоно православной церкви, коей мы обязаны всеми культурными и нравственными достижениями на протяжении тысячелетий. Мать родная не печётся так и не болеет о своих детях, как святая церковь любит и про¬щает всех заблудившихся.  Можете поцеловаться, как супруги.
Колька смачно чмокнулся с невестой и сказал eй громко:
– Ну, Ванюха, раздевайсь...
Невеста быстро расстегнула юбку и, спустив её, как чрез оглоблю лошадь,   – в сапогах и брюках перешагнула в сторону. Потом стащила кофточку, платок и оказалась…  Ванькой Боковым из хутора.
Ошарашенный поп попятился к аналою,  у порога не выдержали::
– А-а-а !
– О-о-о !
С шумом выкатились все из церкви. В том числе и Колька Тюрин. Ментов кинулся к нему на паперти и умоляюще спросил:
– Ну, для чего, товарищ, для чего такое озорство?!
– А ты здесь кто такой? – спросил жених.
– Я  – из укома, Ментов.
– Из городу?
– Ну, да ...
Колька подумал малость и заговорил:
– Я это ... скуки рада... Скушно мне товарищ, здесь, в деревне. Заседания,   болтаем только, резолюции да тезисы, а дела никакого. Книжки прочитал, а больше нам не шлют. Со смыгателем не клеится. И учиться в город не берут... Подмоги нет из города нам никакой.
– Но я вот с города. Что нужно?
– А ты на сколько дней?
– С докладом об июльском всесоюзном съезде ленинского комсомола..
– Скучно, – не дослушал Колька. – Вот бы ты на вовсе к нам сюда. И вдруг запел:
Эх, што гармошка, не играешь.
Али в тебе духу нет!
Что ты, милка,  да не выходишь,
Али тибе дома нет !
 И чувствовалось в темноте, что у этого "дезоргарьнизованного* комсомольца колыхается нетронутая молодая сила. Плещется она зря, без толку и скоро ли найдет необходимое русло, неизвестно.