Пепел - рассказ А. И. Завалишина

– Вставай, чунарь! На станцию...
Ванька потянулся, как резиновый. Жилистые лапы высунулись из-под зипуна и хрустнули. Открыл глаза: у ног старик Егор. Седой, сутулый, щупленький, как мышь. Лицо в угольной копоти. Колючий взгляд. Вспомнил Ванька: он – шахтер, лежит в бараке, на копях... Вчера их штейгер отпустил в деревню на пасхальные три дня.
Но шевелиться не хотелось. Чувствовал себя в постели, как оладья в масле...
– Ну, вставай! – сердито тявкнул дед Егор.
– Куда к чертям в такую рань?
– До поезда мы лучше на толчке потремся...
Ванька стер ладонью с губ слюну, перевернулся на брюхо и захрапел. Но дед Егор стащил с него зипун... Ванька быстро сел и поглядел вокруг испуганными овечьим взглядом. Барак был длинный, низкий, как теплушка. Два синих окна, в углу паучком  жестяная печка, нетопленная. Вдоль стены на нарах, спали шахтеры. Пахло старым, выдержанным сыром.
– А Левка где? – спросил Ванька, соскочив, на земляной пол.
– Левка где? – передразнил Егор сердито. – Левка умывается давно, ты все корчишь барина, вытягиваисси...
Ванька посмотрел на шаровары. Они были с рваными коленками. Зевнул, надел их, начал обуваться. Лапти тоже стоптаны, онучи волглые, с душком. "Эх, в баню бы теперь!" – подумал он. И почувствовал зуд в теле, будто вши враз заелозили по пояснице, по  ногам, спине. Хотел потуже затянуть оборки – лопнуло ушко у лаптя...
– Эх ты, сволочь !..
– Ты сперва проснулся бы, чунарь! – сердито визгнул дед Егор. – Ведь спишь, анафема!
Старик сейчас был как крапива: злой, придирчивый. Всю ночь стонал от ревматизма. К утру заскрипел о заработке: "Сдохнешь, как с¬бака, и гроша старухе не останется... Ну, с чем теперь явлюсь домой?"
Вошел умытый Левка с мокрым грязным полотенцем на плече. Он был коротенький, плечистый, ноги ставил крепко, как печати. Шея, руки и лицо у Левки были тоже в копоти.
– Наш сиятельный князь Ухтомский поехал в фаетоне, – прохрипел он и закашлял глухо, как в кадушку.
– Управляющий? – спросил, насторожившись, дед Егор.
– Не ты же в фаетоне будешь ездить...
– К губернатору, подлец, за стражниками тронулся, – вздохнул опасливо старик. И громче: – Первый май подходит... С праздничком проздравить собираются, селитра б их в куски разорвала!
– Не к губернатору, – насмешливо ответил Левка, – сына провожает... Сын вышел в офицеры... Седни на германский фронт идет... А ты уж "к губернатору" ! Хе–хе !..
– В кои веки раз пороли стражники, теперь ты их боишься как огня, – сказал, зевнувши, Ванька.
Через час все трое были на вокзале. Тут было празднично, свежо. Не лезли в глаза надоевший уголь, противные шахты. Весенняя теплынь. На чистом небе только-только появлялся белый облачный пучок. Народ, веселые гудки, звонки. Подходят и уходят поезда. Асфальтовая чистая платформа. Но "максимка", на котором нужно было ехать, приходил часов через шесть, поэтому старик и Левка тронулись бродить к толчку. Ванька подошел к водопроводной башне, вынул из ящичка сатинетовую красную ру¬баху, брюки, сапоги начистил ваксой, фуражку набекрень и стал прогуливаться. Молодежи было много: и господской и простой. Подходит пас¬сажирский поезд, паровоз устало охает, сморкается. Народ кистями валит из вокзала... Встречи, поцелуи. Ванька тоже начинает волноваться. Глядит на радостные лица,   улыбается. Будто сам ждет дорогого человека.
Встанет против вагона первого класса, смотрит: "Как там хорошо, уютно, чисто! Не "максимке" нашему чета. Хоть раз бы прокатиться ..." Чувствует любовь и зависть к барам. Но потом вдруг начинает злиться, мучиться... Уходит. В раздумье сунулся было он в дверь вокзала. Но жан¬дарм, похожий на толстую,   перетянутую бечевкой колбасу в фуражке, мягким брюхом загородил ему дорогу. Неспокойно, нехотя  ударил по ру¬ке ножнами:
– Ты к–куда? Не видишь – первый класс
Пришлось войти в третий. Но через минуту в зале  люди зашевелились, забегали и стали выпирать к перрону. С гулким грохотом, как будто рушился  вокзал, мелькнул против дверей шипевший черный  паровоз. Жалобно заныли тормоза, как дед Егор от ревматизма. Ванька вышел. Перед ним стоял вагон с дощечкой: "Ресторан". В окне за белым столиком сидела барыня. Помахивала веером, а по бокам двое мужчин: один рассказывал, другой, закидывая лысую голову, похожую на вымытый картофель, хохотал. Перед ними – черная бутылка с  толстым горлышком и три зелененькие бокальчика на  длинных ножках, как журавли...
Никогда шахтер не видел этого: поезд мчится, за окном плывут деревни, лес, поля, мосты мелькают, – а они сидят, как дома, – попивают, разговаривают. Вдруг Ваньку резнула мысль: "А что, если я  сам поеду с этим поездом?.. Дороги – сорок верст.   По третьему – копеек тридцать пять, не больше. Но зато сейчас же буду дома. В бане вымоюсь засветло..." И Ванька посмотрел в сторону паровоза. Его уже не было. Тут узловая станция была, и паровоз уполз сменяться. Поезд походил на червяка с оторванной головкой.
– А есть здесь третий класс? – спросил Ванька у очкастого проводника.
– В хвосте.
Ванька кинулся в вокзал – встать в очередь, но возле кассы не было ни души.
– По третьему до Марковки сколь стоит? Из окошечка ответили:
– Билетов нет!
– Ни одного?
– Только в первый класс...
Ванька покраснел и отошел. Но вдруг он повернулся, подбежал опять к окошечку:
– А сколько стоит в первый класс?
– До Марковки?
– Ага
– Восемьдесят шесть копеек...
– Дай один! – вздрогнул Ванька и с азартом,   будто шел ва-банк, сунул глубоко в окошко сложенную вчетверо десятку.
Кассир два раза глухо стукнул компостером, выбросил ему билет и сдачу.
Паровоза еще не было. По-прежнему гуляли люда, но Ванька уж не видел никого. Прохода мимо вагона-ресторана, он заметил облокотившегося на открытое окно давешнего лысого. Тот лениво курил папироску, щурился. "Надо и мне купить папирос... С махоркой неловко будет..." Ванька торопливым молодым бежком вприпрыжку подбег к палатке,  взял десяток папирос за три копейки – "Бостанжогло" и, вернувшись, подошел к очкастому проводнику. Тот даже не взглянул, а так, слегка, качнул фуражкой:
– В хвост !
– Зачем в хвост? – удивился Ванька. Проводник прищурился, как от изжоги:
– Неужели в первый класс такого?
– Как такого?
– Ну, катись! Чумазый... И отвернулся .
– Да у меня билет по первому.
– Иди! А то я покажу тебе по первому.
Ванька обозлился. Плечи заходили, вздрагивали:  ящичек в руке судорожно стал подниматься, ноздри и глаза насторожились. Он разжал потную ладонь и показал отсыревший по краям билет. Очкастый нехотя взглянул... и вдруг засуетился, начал поправлять очки. Переворачивал билет и так и этак... Потом поднял над прищуренными глазами, посмотрел на  свет, ехидно засмеялся:
– Где нашел, стерва?
– Не нашел, а на свои денежки купил
– Гм... А вон жандарма видишь?
– Вижу...
– Ну, об чем же толковать?
– Да ты пойми! – загорячился Ванька. – Не было по третьему, а мне скорей домой... Неужто ты закон свой не исполняешь? Раз я дал тебе билет, сади и все!.. По правилам...
Очкастый крякнул, посмотрел еще раз на билет и на жандарма, но по¬том махнул рукой, вздохнул:
– И надоумит же чумазого... И зло:
– Ну, куда тебя такого посажу?! Ты гляди, какой ты есть... А с нас ведь взыскивается...
Ванька был вполне согласен с ним. Он сам уже раскаялся. Но было поздно. Касса денег не вернет... "Лучше б на своем "максимке", со своими... И Егор теперь забеспокоится, начнут искать..."
Проводник, покачивая гладкой, как сковорода, касторовой фуражкой, поднялся в вагон. За ним, постукивая об дверь ящичком, пошел и неуклюжий Ванька. В коридоре не было слышно шагов... Ваньку удивило это. Посмотрел: под ногами мягкая ковровая дорожка, как мурава зеленая. Проводник, задумавшись, шея впереди, но вдруг вернулся, постучал в одну дверь и открыл:
– Извиняюсь... К вам можно – одного? В других купе места все заняты...
И к Ваньке грубо:
– Ид–ди !
Шахтер вошел и тут же остановился. У окна, друг против друга, сидели: толстый с бритой головой старик, похожий в сером костюме на лягушку, и молоденький красивый офицер во френче. Старик был – князь Ухтомский, управляющий угольными копями. А офицер, должно быть ... Ванька холодеть стал... но деваться было некуда. И сесть тут с ними – ноги не сгибались... Пахло едким запахом тлеющей тряпицы, и Ванька кашлянул. У старика между толстых пальцев, с золотыми кольцами, дымилась бурая сигара. Офицер уставился на Ваньку, не моргая, а управляющий откинулся на бархатную спинку мягкого дивана и оскалил засверкавшие в тени золотые зубы... Полный рот у старика был золотых зубов. Как будто выдыхал огонь... Старик достал из жилетного кармана круглое стекло в оправе, на шнурке, и ловко кинул в левый глаз. Стекло так и прилипло к глазу. Лицо у князя скосоротилосъ, и Ванька не знал: смеется он  над ним или со злости исковеркалось лицо... Холодный пот пополз у Ваньки из-под мышек. Он зачем-то стал одергивать одной рукой рубаху, смотрел на головки сапог, на край дивана. И вдруг устало опустился, сел напротив офицера. Тот внезапно брызнул хохотом. Погоны запрыгали, как будто ехал он верхом. Проквакал, задыхаясь:
– Очаровательно, очаровательно! Как вам это нравится, папа?
И хлопнул весело в ладоши. Старик ощерился на сына и сердито отвернулся, Загундосил в окно по французски. Он не смотрел на Ваньку, но тот чуял – жжет его старик французскими словами, жалит круглым стеклышком. "За шарманщика считают. Ну зачем меня нелегкая?.. – Но
раскаяние сменилось бурной злобой: – Что, не человек я, как они? – Важно достал пачку, сунул в рот папироску и взглянул на  кончик: – Так же, как у бар! Пускай глядят" Офицер пристальнее смотрел на Ваньку, как ребенок, исподлобья, еле сдерживая хохот, играл супериком с  мизинца. Золотой суперик с самоцветным камешком  переливался искрами. Ванька хотел закурить, похлопал по карману – спичек нет. Полез в другой – хоть выверни... "Должно быть, Левка спер... Или уронил ?"
И руки опустились... Пожевывал мундштук от злости.   Офицер заметил это и насторожился... Слышится  второй звонок. Ванька посмотрел в окно – у старика дымит сигара... Держит он ее любовно, осторожно. Синий дым нашатырным спиртом в глотку прет. И пепла на три пальца выросло... "Должно быть, скоро бросит..." Ванька кашлянул и к старику::
– Дозвольте прикурить...
И потянулся всем корпусом. Старик вытаращил один глаз на Ваньку и отставил руку с сигарой. Пепел ткнулся в окно и рассыпался. Оскалив золотые зубы, князь промычал сердито и с сожалением посмотрел на половину сигары. Как на свой отрезанный палец. Голова набухла кровью. Ванька громче:
– Дозвольте прикурить, ваше сиятельство!  – и протянул грозные пальцы к сигаре.
Старик сильнее засопел, как тормозной кран, и, задрожав, полез в карман жилетки. Кончиками мягких пальцев вынул из кармана трешницу и, не глядя на нее, подал Ваньке:
– Вот тебе на спички... Сбегай и купи!
Ванька, без раздумья, взял бумажку, поглядел, потом встал и спросил:
– И вам купить?
– Благодарю... Я всегда свои имею... – процедил старик. И отвернулся.
Офицер расхохотался. Тонким поросячьим хохотом. И сам он весь
был хрупкий, жиденький, противный. Как мокрица. Ванька посмотрел ему в глаза со злобой, заскрипел зубами. И готов был кинуться,   схватить за тоненькое горлышко и придушить здоровыми ручищами. Мешал он хохотом понять, в чем дело. И был куда зловреднее отца. Ванька растерялся, но подумал: "Надо поскорей купить спичек, а потом  все разъясниться… Бессознательно схватив свой ящик, который снова начал стукаться об дверь, об коридор, он торопливо вышел из вагона. Но в дверях услышал голос офицера:
– Ах, дурак, дурак!
В толпе, возле палатки лавочника, стояли дед Егор и Левка. Водили по толпе глазами. У Егора на руке висела связка баранок, а у Левки из кармана торчала сургучная головка бутылки. Как женщина в красном плат¬ке.
– Где ж ты, сукин сын, скрываисси? – увидел Ваньку дед Егор.
– Мы весь вокзал обшарили, а он тут с папиросками форсит! – сме¬ялся Левка. – Пойдем дерябнем перед праздничком...
И показал бутылку водки.
Ванька растерялся: "Говорить или нет?" А сам к прилавку лезет и сопит.
– Ты че задумал покупать? – спросил тревожно Левка. – Есть у нас закуска.
– Спички... Спичек нет ...
– Да вот же! Спичек сколько хошь... А папиросы у тебя откуда? – удивился он. – Чай, с девками тут снюхался...
– Потом все расскажу...
– Ну, дай-ка мне одну, – сказал Левка, зажигая спичку.
Ванька закурил изжеванную папироску, потом вынул изо рта и плюнул:
– Мне управляющий дал трешницу на спички...
– Как так управляющий? – попятился Егор.
– Ухтомский, князь ?! – высунул язык Левка,
– Да…
И Ванька начал врать:
– Иду возле вагона с этой папироской... Он сидит в окне, покуривает... Я к нему: "Дозвольте, ваше  сиятельство, подкурить..." А он мне р–раз из жилетки трешницу: "Вот тебе на спички... Сбегай и купи.,.
– Трешницу на спички?.. – выкатил глаза Егор, перекладывая баран¬ки с одной руки на другую. – Селитра бы тебя в куски разорвала!
– Ну да…
– Да это ведь издевка барская, – подумав, растянул старик. – Это он нарочно, чтобы тебя, дурного,   высмеять...
Старик забеспокоился, забрюзжал:
– Ну разве просят у господ подкуривать? Чунаръ ты желторотый. Нраву ихнего не понимаешь... Я бы не взял... Он и катенъку не пожалеет, выкинет... Но уж тебя, рабочего, затопчет в грязь...
– Ты думаешь, смеется? – взвизгнул Ванька.
– А то что же? Постесняется?7
– Тогда я... – вдруг рванулся Ванька из толпы. Но Левка ухватил его за руку.
– Постой, Куда ты ?.. Не х–ходи ! Пропьем их лучше, Ванька!
– Да отпусти... Пойду и в харю брошу!
– Подожди, дурило!
И схватил его в охапку, точно рак клешнями. Три звонка. Заверещал свисток кондуктора, и резнул дикий паровозный рев... Поезд втихомолку двинулся. Ванька с силой ткнул в грудь Левку, вырвался и со всех ног вдогонку за вагоном. Уже подбегал к нему, но проводник, стоявший на подножке, улыбался и грозил:
– Куда, чумазый? Я те вот!
И показал кулак. Прибавляя ходу, поезд весело затараторил коле¬сами и скрылся за порожними товарными вагонами...

                ***
... Была сибирская зима. Густая, мягкая, как шкура белого медве¬дя. В одно из сел был загнан белыми  красный партизанский отряд. В избушке, занесенной снегом, со свечой сидел штаб. Пять руководителей отряда. Худой, но широкоплечий, белобрысый, в середине за столом, ерошил волосы и тыкал крепким пальцев в карту на столе:
– А если здесь мы не прорвемся...
И переводил дух:
– Нам будет хана... Портков не соберешь...
– Нет, соберешь! И никакой ханы! – хрипато горячился рядом ко¬ренастый, плотный человек, обросший волосами. – Самая вернейшая доро¬га... Тут у  них левофланговый батальон... Здесь в лоб два... и сотня казаков...
– Но здесь мы не пойдем! Нам вот сюда, на Плаховку... Там они отсекли сорок человек у нас...
Коренастый засмеялся басом, оглядел всех, крикнул:
– Вот ты и возьми его за медный грош!.. А командир еще... Положение отряда было безнадежное... Прогнали белые от линии железнодорожной, а потом в кольцо зажали... И прорваться не было возможности. Мог спасти только случай.
– Пусть отряд сдается белым, а мы давайте друг друга постреляем, – предложил один.
Но это отклонили... Даже высмеяли. Нужно вырваться во что бы то ни стало... Путей и способов не находилось... Даже карта, под дере¬вянным самодельным подсвечником, казалась усеянной врагами... Командир морщил лоб, ерошил белобрысые, но с проседью виски. И снова начинал доказывать, а с ним не соглашались... Все умаялись...
Открылась дверь. С ворвавшимся в избенку седым паром вошел в дубленом полушубке партизан. Бороденка небольшая, ко как слиток серебра – кованая.
– Товарищ командир! – сказал он важно.
– Ну, – прищурился тот,
– Разъезд поймали...
– Где?!
– Возле хутора .
– А офицеры есть?
– Имеются.     Вот документы всех. Оружие отобрали...
– Ну, веди к нам офицеришку. Пожалуй, он скорей поможет нам... Штаб засуетился. Начали читать бумажки. Встали трое. Закурили...
Командир, в английском френче,   разогнул уставшую спину и завернул собачью ножку.
Под конвоем партизан вошел в лохматой папахе офицер. Одет он был в меховую шинель с башлыком  и в валенках. Издали глаза блеснули, как очки. Офицер был бледен, худ и с тенями на скулах, под глазами. Как нарисованный чернилами на белой бумаге. Перешагнув через порог, он торопливо, как мальчишка в церкви, снял папаху и задел рукой за полати. Голова была острижена, но с реденькими  волосами, как у тифозного.
Командир, покуривая, просматривал бумаги пленных. Морщился от дыма, попадавшего в глаза, и бормотал, читая полушепотом. Потом вдруг отодвинул свечку от себя, взглянул на пленного.
– Эг~ге ! да ты к своим попал? Тот молча оглядел сидевших.
– Мы приятели с тобой! – сказал весело командир. Офицер пожал плечами. Возле глаз морщинки  вздрагивали.
– Не узнал ты, что ли, ваше сиятельство? – рассмеялся командир, вставая. Он и был Ванька – чунарь.
Все смотрели и на офицера и на Ваньку.
– Князь Ухтомский? – спросил Ванька дружелюбно.
– Так точно, – ответил пленный.
– А мы твои шахтеры.
– Я не знаю,
– Ты не знаешь, верно... Ванька потупился.
– А папашенька сейчас где? – спросил он, точно не знал о чем заговорить.
– Умер...
Сзади к пленному подкрался дед Егор и с затрясшейся бородкой выкатил глаза.
– И правильно он сделал... Потчевал, покойничек, нас стражниками, селитра бы его в куски разорвала.
– А тебе завещал большевиков бить? – тихо сказал Ванька. И сел.
– Звезды вырезать! – захохотал хрипато Левка.
Офицер вздрогнул и, скосоротившись, выпалил как на параде::
– Расстреляйте, но не издевайтесь!
Все замолкли. Будто напугались окрика. Ванька  улыбнулся, вски¬нул глаза и с дрожавшей скулой:
– А за что расстреливать?
– Вы сами знаете, – тяжело дышал пленный.
– Мы ничего еще не знаем... Не допрашивали даже... Пленный звонким поросячьим визгом:
– Я вам ничего не сообщу... Готов на все!.. Ванька засмеялся.
– Ну и не больно надо…
– Что ты, как петух, – горластый? – вставил хрипло Левка. – Че¬го орешь? Спят тут люди...
Ванька деловито к пленному:
– Садись и успокойся... А мы поглядим бумаги... Пленного посадили на лавку. Рядом со штабными...
– Может, закурить желаешь? – прохрипел Левка, подавая пленному
кисет с махоркой.
Князь с недоверчивой усмешкой посмотрел опять вокруг.
– Я суръезно, не шутя! – оправдывался Левка.
– Курить хочу, – потупился тот
– Ну и жарь на доброе здоровье...
Пленный осторожно протянул озябшую тоненькую руку, и с мизинца брызнул искрами суперик с   самоцветным камешком.
– Да ты, брат, с кольцами? – засмеялся Левка. Повернулся к печке, прохрипел:
– Где там Марька ? Спит алъ нет ? Марька ! Нук, слезай сюда.
– Не надо! – гукнул Ванька, оторвавшись от   бумаг.
С печки слезла и несмело подошла к столу востроглазая девчонка с птичьим обликом.
– Сымай, князь! – сказал сердито Левка пленному.
– Пожалуйста! – ответил тот. Отставил кисет с бумагой, попробовал стащить суперик пальцами. Но  кольцо впилось в мизинец, не давалось.
Девочка со страхом следила за офицером.
– Ты зубами! – засмеялся Левка, – Та–ак!
Пленный сунул в рот мизинец, вытащил суперик и по-детски выплюнул в ладонь. Левка взял.
– Ну, хочешь, Марька? – спросил он, подавая на ладони кольцо. Та склонила набок голову, перебирала тоненькими  пальцами, как
вязала, и застенчиво мотнула головой.
– Нет, не хочу.
– Бери–и.
– Нет, не надо.
– Почему ?
– Я не хочу,
– Как так не хочешь? Я тебе дарю.
– А потом нас будут бить за это.
– Кто? – захрипел от смеха Левка.
– Они вот, белые! – сказала девочка и юркнула на печку.
– Ну, ты ладно с пустяками, – строго буркнул Ванька, оторвавшись от бумаг.
Но Левка не унимался,
– А ты че не куришь? – взглянул он на пленного. – Али жаль коль¬ца,    обиделся?
– Прошу не издеваться!      Расстреляйте! – визгнул тот опять.
– Ты не волнуйся, – тихо проговорил Ванька, – у нас здесь такой порядок: успокойся, а потом поговорим...
Левка засмеялся:
– Да он не умеет завертывать собачью ножку! Верно, что ли, князь?
– Да, не умею,
– Эх ты, папиросник... Дай уж заверну тебе последний раз... При¬выкли на готовеньком...
Дед Егор прокашлялся: –И. .в шахтах, чай, не знаешь как работаем?
– Будет! – огрызнулся Ванька. – Что вы как вороны?
И взглянул в глаза Ухтомскому. Узнал их сразу. Такие же, как тог¬да в купе. Морозом по спине подернуло шахтера.
– В каком чине состоишь?
– В документах сказано...
Ванька, не заглядывая в документы, продолжал, волнуясь:
– Ну ладно, скажем ротмистр... Так вот какое дело мы тебе должны сказать...
Все насторожились.
– В прятки нечего играть тут. Мы тебя убьем,  конечно... Прямо надо говорить... От нас ты не уйдешь... А вот я так тебе задам вопрос. Скажи нам откровенно: где тут можно выйти в тыл двум батальонам вашим?
Этим вот…
Дрожавшим пальцем Ванька показал на карту.
Офицер погладил лоб и сморщился. Но не смотрел на карту.
Ванька повторил:
– Выведешь нас – жив останешься...
– Я вам уже сказал... Не мучайте, а расстреляйте. Честь мундира я не запятнаю никогда!..
– Ты закури сперва, – ткнул его шутя в бок Левка, – а потом и про мундир.
Офицер дрожавшими руками взял собачью ножку, закурил от свечки. Затянувшись, он сначала обалдел, потом стал сильно, со слезами кашлять Засмеялись партизаны.
– До дна дошло!
– Не ярыкни, малый! – засмеялся дед Егор, поглядывая искоса на князя.
– Это тебе не дамский, а партизанский! – сказал из конвоиров кто–то сзади.
Пленный успокоился немного... Ванька не глядел  ему в глаза. При¬помнил поросячий хохот в первом классе. Из–под мышек снова засочился пот холодный. Стало тяжело, как чувствовал себя тогда. Но злости почему-то не было, и это даже осердило Ваньку.
– Так, ну? – спросил он наконец. Пленный встрепенулся:
– Я сказал, как вас назвать... товарищ.  Я честь мундира...
– Брось к такой-то матери мундир свой! – рявкнул Ванька, соскочив и стукнул кулаком. – Об жизни твоей идет речь, гад, а ты все дурачками нас считаешь?! В пепел, язвы, превратим вас всех и по ветру  раздуем!.
Пленный съежился.
– Какие части окружают нас? – добавил тише Ванька.
– Я не знаю.
– Сколько казаков и где они?
– Я ничего не знаю... Не скажу! – трясся Ухтомский.
Ясно стало, – офицер не скажет ничего… Ванька взъерошил волосы они встали петушиным гребешком. Он оглядел штаб. Хмуро:
– Ну ?
Левка протянул насмешливо::
– Чего ж тут. Зря махоркой угощал.
– Да брось ты ерунду свою! – рявкнул Ванька. – А остальные как, товарищ?
– Не сообщает, главно, ничего, – вздохнул дед Егор. Ванька поглядел на старика:
– Сколько там еще осталось?
– Трое.
– Привести сюда.
– А с этим ?
– Расстрелять...
Офицер осел вдруг. Опустился ниже за столом и осоловелыми гла¬зами смотрел на свечку. Будто видел на огне что-то интересное, неви¬данное. Или разомлел, пригревшись в душной хате. Обслюнявленный суперик лежал ребром в тени возле закапанного стеариновыми слезами деревянного подсвечника и будто так же, как и князь, задумался и ждал: вот его возьмут,
– Иди ! – сказал спокойно Ванька и стал дальше просматривать бу¬маги.
Князя увели. Ванька озабоченно пробормотал вслед:
– Гадина, какой упорный...
В сенях раздался визг. Как поросенка резали под  праздник.
– Что за канитель? – нахмурился Ванька. – Че вы там делаете? Дверь открылась. Вошел дед Егор.
– Просит расстрелять, а холода боится, сволочь! – возбужденно проговорил старик. – В хату просится, – добавил он.
– Ну, веди, – прошипел Ванька, сжав огромный кулак на столе. – Дер–рмо!
Князь вернулся без папахи. В глазах ужас, удавление. Такое же, как при появлении Ваньки на пороге купе.
– Что я должен вам сказать, товарищи? – ревел он и трясся. – Гарантируете жизнь, если я скажу?
Штабные нехотя:
– Конечно, будешь жить...
– Тогда не тронем..
– Что мы звери, что ли, зря?
Князь касался дрожащими пальцами лба, остриженных волос:
– Дайте мне минутку!.. Я подумаю... И со стоном приложил тоненькую руку к груди.
– Я подумаю секундочку. Вы понимаете, я не соображаю ничего.,. Мне надобно подумать...
– Ну, вали... Подумай, – перебил его Ванька. И добавил:
– Только поскорей... А то мы сами... Положение – вывертываться надо...
– Некогда тут рассусоливать с тобой, – добавил хрипло Левка.

1928 г.