Вид снизу

В любое утро можно не входить.
В конце концов, маршрут определяет
не спутницей дарованная нить,
а водка, щедро сдобренная чаем,
поэтому - о чем тут говорить,
когда курей по осени считают?

Ты мог бы, безусловно, стать собой,
использовав как помощь стан и губы,
назначенные, кажется, судьбой,
что обещала все, кроме погубы,
но ты не стал. Ты нервною рукой
из стоса фактов, в общем-то, не любых

достал свои. Ну… всякому бывать.
Свет мил, да вот холодные рассветы
кому-то нужно телом прикрывать,
и, если вместо джокера - валеты,
то вряд ли стоит плакать иль страдать
от разрешений, вскормленных запретом.

Порочный вид на нечто без греха,
уже собой себя же вдохновляя
на странный ритм такого же стиха,
дарует ощущение предрая
на фоне чуть кривого лопуха,
что между роз легко произрастает.

Где время - парк, там нету суеты
истасканных для вечности мгновений.
Там нет широт, что ищут долготы
как формы состоявшихся явлений,
и нет языкознанья пустоты,
дарующей возможность новой лени,

в которой все по сути и срослось
в тугой набор бессмысленных расчетов.
Ты кренишься, с тобой земная ось
меняет траекторию полета
уставшей третьей. То, что не сбылось,
останется волной у края грота,

где дух пророчеств, выйдя из себя,
заглохнет напрочь. Новый ветер с юга,
о севере потерянном скорбя,
подует дальше, став отрезком круга,
и где-то в небе трубы затрубят,

сомкнув почти невидимые вежды
земных несчастных. Старость как покой
предложит безразмерные одежды.
Случайный дирижер взмахнет рукой,
и тот, над кем расплакалась надежда,
вернется в мир - прекрасный, но не свой…