Любят значит, ссорятся

Любят –  значит, ссорятся

***

Про мясорубку

– Феля! Феля-а… Филипп!!!
– Чего орёшь, лахудра?
– Я не ору. А зову – так иди.
– Занятый я.
– От твоей занятости кресло до пола просело. Иди, говорю, сюда.
– Ну пришёл, чего?
– Чего-чего, мясорубка не крутит.
– Опять жилы на шнек намотала. Говорил, сперва плёнки, жилы срезай и наматывать не будет. Готово, давай заводи. Смотри, язык туда не намотай.
– Да пошёл ты, профессор кислых щей.
– Во-во, как сделал – так пошёл. Ни тебе ни здрасьте, ни спасибо.
– Спасибо заработаешь, когда воду в ванной сделаешь. Два месяца я тебе уже говорю, и три месяца ты мне обещаешь.
– Да ладно два месяца. Там и дел-то пустяк.
– Вот и сделай. Хоть загар свой зимний смоешь.
– Счас сделаю.
(Прошло две минуты.)
Настя! Настя-a! Настя!!!
– Ты чего орёшь? Не глухая.
– Не глухая, так отзовись. Ты не видела водопроводный ключ?
– Видела. На прошлой неделе в строймагазине встретились.
– Ой как смешно.
– Вот он здесь на кухне под тумбочкой.
– А что он там делает?
– Тебя ожидает: или ты его возьмёшь, или я его в мясорубке перекручу.

***
Про кофемолку

– Феля, ты же кофе любишь?
– Бегу, Настенька, лечу. Покажь, какой купила.
– Хороший, хороший. Ты абы какой не пьёшь, хлёбала несчастный. “Лаваццу” купила.
– Так давай мели. Ох и выпью чашечку. Дай я тебя, Натусик, обниму и поцелую.
– Обнимай, а целовать – когда купишь кофемолку.
– Так вот же ж она на плите – на тебя любуется, хозяюшка моя.
– Сдохла, померла, преставилась да богу душу отдала, калоши откинула. Я тебе на той неделе сказала: посмотри, что с кофемолкой. 
– Так точно, наказывала. Так времени всё нет. Вот через полтора месяца в отпуске всё и сделаю. Обещаю!
– Ой!
– Ну ты даёшь. Чего ты её об пол грохнула?
– Ну уронила – бывает. Не будет тебе кофе, пока новую не купишь.
– Постой тут – я мигом. Где ключ от подвала?
(Через минут 10.)
Фу, запыхался. Вспомнил, в кладовке деда ручная – сам мастерил. Во, бери и накручивай.
– А накручивать – что? Настя будет?
– Так же ж легко. Смотри, Настёна, ложку сюда, ещё, крышку закрываем вот так и вертим. У гадость тяжелая…

Да не идёт она к чёрту! Палец побил. Хрен её знает, поржавела вся, колесо, вишь, перекосило. Сейчас, плоскогубцы возьму – поправим. Чтобы Филипп Матвеевич да кофемолку не починил. 
– Подожди уносить, Филя. Дай мне попробовать. Ой!
– Какой нахрен ой?! Ты её нарочно об угол дерябнула.
– Нарочно? С сегодняшнего дня спишь на диване. Будет машинка – тогда   посмотрим.
– Ну Настя, ну Настя, и зловредная ты баба. Чуть что – спи на диване. Хорошо, Настасья Кузьминична, ты у меня посмотришь.
– Посмотрю, посмотрю. Ты куда сорвался? Филя, куда? Ужинать сейчас будем. Во прохвост – взял и умотал.
(Минуло с полчаса.)
Ты куда это бегал? Сорвался вдруг ни с того ни с сего, оглашенный.
– Во, Нюсь, держи. Новенькая тебе игрушка.
– Надо же. Это ты уже в магазин слётал? А хорошенькая какая, голубенькая. И впрямь, как игрушка – жужжит тихо-тихо. 
Иди за стол, котлеты стынут.
– А спать я буду где?
– Где хочешь – там и спи. 
– Ну тогда я в кровати.

***
Про папку

– Нюсь, слышь, Нюсь. Иди сюда, чего расскажу.
– Не могу, я на кухне. Иди ты сюда.
– Слушай – обхохочешься.
– Подходит… ты знаешь Григория Марковича? Не, ну и не надо, ты слушай – наш технолог. Подходит, значит.
– Извините, Филипп Матвеевич, не оставил ли я здесь папку с документами?
– Какую папку? – спрашиваю.
– Синюю такую. Кожаную.
– А Вы, Григорий Маркович, уверены – синюю?
– Ну что Вы, Филипп Матвеевич, я папки своей не помню? Уж с десяток лет мне служит. Ну да что папка – документы срочные. Так не видели?
– Синюю нет, – отвечаю, – а вот жёлтую кто-то оставил. Вон на тумбочке.
– Так я же её и ищу.
– Вы же сказали синяя.
– Ну как же так. Я сказал жёлтая, что я что папки своей не знаю? Она мне уже двадцать лет служит. Спасибо Вам, Филипп Матвеевич. И пошёл довольный. Вечно что-нибудь забывает. 
– Ну так что? Каждый может забыть что-нибудь. 
–  А я нет.
–  Ничего? А когда у Инги день рождения?
–  У какой Инги?
–  Забыл? У доченьки нашей Инги.
–  Не, я ж думал ты про Ингу в магазине.
– В каком это?
–  Ну в нашем. Винный бутик.
–  В бутике, в бутике… В водочном! Откуда я знаю твою Ингу? Я что? Хожу туда? Во, бля… Курву какую-то он помнит, а… Я ничего не забываю. Сегодня её день рождения, ты хоть позвони, подравь доню.
–  Сейчас позвоню. Я не забыл. Это я так, а ты сразу… лишь бы обидеть хорошего человека.   

***
Про попугая

– В субботу люди придут на твой день рождения, Филя. Ты попугая убери куда к соседям. Научил его матом лаяться, стыдно перед народом.
– Ничего я его не учил, это он от тебя, когда меня охаиваешь ротиком красивым.
– Тебя охаешь. А дети приедут, внуки малые: они ему: ой какая птичка, а та птичка… Вот сраму-то. Убери Тяпу, я сказала, а не то суп из него сварю.
– Ну ты того, не заедайся. Суп сварю. А дети чего и на Новый год не приедут.
– А кто их знает. Обещаются. То у них времени нет, а как отпуск, давай им заграницу. А так хочется с внуками помиловаться. 
–  Я тоже. Масяня просил рыбок, так я ему приготовил аквариум и рыбок дам.
–  Он же ещё мал за рыбками ходить, ты сперва Галю с Василием спроси, хотят ли они.
–  А чего он мал? Мишка не мал, ему четыре.
–  Мишеньке, Филипп Матвеевич, три года и один месяц.
–  Ну так а я о чём? Всего 11 месяцев – и четыре.

***

Про стоянку

– Феля, обед тебе оставила, поеду к сестре – она просила.
– К какой сестре?
– Как к какой? 
– Ну к Марии или Гале?
– А. К родной – Гале.
– Так, значит, поедешь к Гале. Далеконько-далёкочко топать-шлёпать.
– Ты чего? Злишься?
– Наоборот – веселюсь. Поедешь на чём?
– Феля, я  тебя не понимаю.
– Я говорю, поедешь ты на чём? В окно посмотри. Машина где?
– Я её вечером оставила у подъезда.
– Угнали машину-то.
– А… Уворовали!..
– Почему ты её на стоянке не запарковала? Кто-то позвонил, и эвакуаторы угнали. 
– Во гады.
– Ага, гады. А ты самая умная.
– Не глупее тебя.
– Да? Скажи мне, что ты сделала в жизни сделала самое глупое?
– Самое-самое?
– Самое-пресамое.
– Вот вчера забыла машину поставить на парковку.
– Как это забыла? Хлопнула дверью и… в глубокой задумчивости задумалась о том, что парковаться можно где хочется?
– Да ладно тебе. Ты мне скажи о самой большой твоей глупости.
Филипп Матвеевич посмотрел на жену оценивающим взглядом, открыл рот и… ничего не сказал.
– Ах ты, сучий сын. Это ты так обо мне?! Спи на диване.

***

Про окно

– Феля, тебе не холодно в доме? 
– К скандалу артподготовка? Ты от ругни на меня закипаешь.
– Ты этого только и заслуживаешь. Тысячу раз говорила: закрой окно.
– Это как?
– Глаза пьяные открой и посмотри. Когда ставил зимние рамы, наружную открытой оставил.
– Во хреновина, как это я просмотрел?
– Вот возьми и сделай.
–  Сей секунд, Настенька.
(На другой день.)
– Феля, я тебе вчера наказала закрыть окно. Сегодня суббота, вставай и сделай.
Филипп Матвеевич накинул на пижаму куртку и так в тапочках перебежал в соседний подъезд к Демидовым одолжить у Павла Ивановича складную лестницу. 
Через два часа Демидовым позвонила Настя и сказала Миле Георгиевне гнать Фелю закрывать окно.
– Потолковать с человеком не даёт, – занюхивая солёным огурцом, удивился Филипп Матвеевич: – И откуда только доведалась где я? Я же ей ничего не сказал. Во зловредная баба. – И пошёл домой с лестницей за  молотком и клещами на случай всякий.
В гостиной Филипп Матвеевич подошёл к окну и прищурил глаз на работу. Нужно было подобраться к месту и толкнуть раму до щелчка. Всего-то?!
Переодеваться Филипп Матвеевич не стал, мигом взобрался на второй этаж и прихлопнул раму. 
– И всего-то делов, – подумал он, – а ей невтерпёж. Побегу я, однако, домой. Босиком и раздетому в одной куртке – так и воспаление схватишь. 
В подъезде Филипп Матвеевич подышал на посиневшие ладошки, сунул их в неглубокие карманы, только ключи там не объявились – выскочил ведь только на пару минут. Подышал ещё, отогрел палец, кнопку придавил, и предмет заверещал.
– Филя, открой дверь, – гаркнула Настасья  с кухни.
Филипп Матвеевич надавил сильней.
– Филя, я кому говорю, в дверь звонят
Филипп Матвеевич надавил на дверь и стал колотить по ней руками и ногами тоже – холодно ведь человеку.
– Филя, у меня блины на четырёх сковородках. Дверь открой, идиот. Ты что оглох?!
Филипп Матвеевич упёрся в дверь головой и завыл.
– Чтоб тебя разорвало, – рявкнула Настасья Кузьминична и пошла открывать.
Из распахнутого проёма на неё упал заплаканный и примороженный благоверный.
– Вы поглядите на него, – взъерпенилась удивлённая половинка, – я ору и ору “дверь открой”, всю глотку порвала, а он, люди добрые, в декабре на прогулку вышел без штанов и в тапочках.

***
Про звонок

– Что это такое! Звоню-звоню, человек с работы голодный, а ты не открываешь. Хорошо хоть тарабан мой услышала.
– А ключи на что?
– А. Да утром куртку лёгкую надел – тепло стало, ключи не переложил. Забыл.
– А когда звонил, ничего больше не забыл?
– А что – ничего.
– Ты каким пальцем звонил?
– 21-м звонил. Какая разница? Трезвоню-трезвоню, а ей к двери лень подойти.
– А как же я, суженый мой суженный, услышать могла, что ты звонишь?
– Не оглохла ведь, как звонок не слышать?
– А ты его починил с прошлой недели?
– Тьфу, чёрт. Совсем забыл. Сейчас поем, Настусик, и отремонтирую. Жрать давай мне слона. Работал без обеда – голодный аж ноги трясутся.
– Иди, макароны и суп на столе. Сейчас компот налью.
– Какие макароны… 
– Твои – по-флотски. Чего ты морду перекосил – не нравится… Головой не мотай, изверг. Не нравится?!! Смотрите, люди добрые! В понедельник жрал макароны за уши не оттащить, во вторник макароны хвалил. Позавчера и вчера по полной тарелке макарон умял, а в пятницу ему, видите ли, не нравится – макароны... Иди и хлебай суп с компотом – вот так! Забегу на минутку к Гале, долг отдам и сумку –  брала.
Ну как, нахлёбался? О, и макароны зачистил за милую душу?! А теперь чего?
– Пойду Мишке позвоню, как у него там с Катей. Может, родила уже. 
– Ага, ты бы к ней повивальной бабкой, а звонок?
– Ох прости, Настуся, опять из головы вылетело.
– Далеко не улетело – дверь да окна заперты. Иди делай.
– Ты куда?
– Будто не знаешь – на кудыкину гору. Звонок чинить.
– А пробки забыл?
– Да чего там пробки, звонок какой-то – я мигом.
– Смотри, чтоб ёпом не токнуло.
– Ой смешно-то как – прощай, жена, ухожу. Не поминай лихом.
(Минут проскочило не много, что-то около трёх-четырёх.)
Нахмурилась, напряглась Настасья: Шум какой… Драка, что ли? Ан никак Филя с кем на площадке сцепился?! Ну-ка…
– Ты чего, Филя, задом площадку согреваешь? Трясёт тебя чо? Таки токнуло?!  Вставай с цементу. Будешь знать. Предупреждала ведь. Небось хватил голыми руками за провод?
– Да не, я ж не дурак – руками; зубами хотел тока кончик зачистить, а он как шмякнет, аж зубы зашатались.
– Ой, говорила мамка: не бери, Настасья, Филю в мужья – а не послушалась я-страдалица.
– Да, мама у тебя была умница. Жаль, что ты её не послушалась.
– Ой, держите меня, люди добрые. Ты думаешь, что нашёл бы лучше?
– Не знаю про лучше, а хуже не бывает. 

***

Про аквариум

– Чего опять припозднился?
– У Василиски Подгоровой был. Позвала.
– Эта падла-то… Чего и зачем?
– Попросила аквариум посмотреть - рыбки дохнут. Завела недавно – не получается. Подошла вчера, говорит, мол, у тебя, знаю, рыбок с малолетства содержишь. Посмотри – научи маленько.
Хорошо, говорю, Вася (мы её так по работе зовём), после работы заскочу. А Колян чего? Не винтит?
– Да куда там, – смеётся. – Ему дай экскаватор разобрать – за милую душу, а что по дому – я в дому мужик.
– Гутен морген, – отвечаю так по-японски, – я его обучу.
– Не обучишь. К мамке уехал огород копать. Не завтра вернётся.
– Ах ты, сука бестыжая, мужик туда, а хахаля сюда, – всплеснула руками Настасья Кузьминична.
– Уймись, Настя, у тебя сразу всё одно и то же. Нахрен она мне нужна вобще. Ты дальше слушай.
В дверь звоню-звоню – тихо. Во, – думаю, – как же ж так можно – уже обратно на лестнице стою, дверь сзади отворяется: Матвеич, кричит, заходи, извини пожалуйста, я тут замешкалась чуть-чуть. Думала, Николай вдруг чего рано повернулс, так я...
Зашёл, аквариум по делу, а внутри всё не так. А пока из спальни слышу как кряхтенье что ли, натуга какая, и мебель, вроде, передвигают. 
Кто у тебя там, – спрашиваю? – Ща посмотрю, – отвечает, и споро так юрк туда да дверью щёлкает – прячет будто.
Долго нет, только шума больше и ругни под шёпот. Эй, – зову, – Вася, ты мне здесь нужна – выходи что ль. 
Высовывает голову – вся красная. Подь сюда, Матвеич, помощь нужна. Я на отзыв, а из под кровати голова да плечо амбала эдакого торчит. Как он в эту щёлку вковырился – мне не понять, а вылезти не может. Кряхтит, ползёт, как черепаха, и кровать на нём ползёт тоже. Я, конечно, кровать выше вздёрнул – выкарабкался мужик, спасибо, говорит, браток. Это я штанами там зацепил чего ли. Ну я пошёл – прощайте.
И всё.
– Во, сучища. Чтобы ты к ней больше ни ногой. Зоомагазин есть – пусть справляется.

***
Про зеркала

– Чего я тебе расскажу, Филь, это что-то. Ты в нашем техникуме был – был.
– Да, домик хорош. Чисто барский. Лепнина какая! Уж лет сколько ему, а не отвалится ни кусочка.
– Ну, допустим, отваливается. Ремонтируем, жаль такую красоту терять. Ты в мужском туалете ж был?
– Посетил, а как же без того. Зеркала так прямо в золочёных рамах – в музей. Я бы такое в спальне нашей привесил – красотища. 
– Так я вот про эти-то зеркала. Там их три…
– А в прихожей у нас одно.
– Филя, я кому говорю – стенке? Для твоей красоты любое зеркало – вражина. Твой хариус только в комнату страха людей завлекает.
Так вот, в женской уборной три такие же зеркала, и студентки повадились – накрасит губы и зеркало целует.
– Для чего?
– А кто их знает? Балуются так. А уборщице стереть помаду со стекла – очень отвратно. Она к директору. Он разговоры за разговорами, и угрозы всякие – ноль внимания. Уволилась уборщица. Без неё плохо – а новую где сейчас найти? 
Недели полторы назад к нам новую директоршу прислали.
– Хорошая?
– Дельная баба, дельная, только ты меня не перебивай. Ей доложили, и она в день нашла уборщицу. Та, как увидела, какую работу ей эти зеркала набавляют, к директорше. Нина Аврамовна: или – или. – Решим, Идалия Петровна, – отвечает та, – сегодня же и решим. Преподаватели хмылятся: что ж ты им сделаешь, грозная?
Командует Нина Аврамовна: студенток в туалет. Собрались, ждут. 
– Идалия Петровна, начинайте, пожалуйста, – директриса говорит уборщице. 
Та берёт тряпку, в унитаз окунает и зеркала обмывать ею начинает. Окунёт и потрёт, потрёт да окунёт… 
Спасибо, Идалия Петровна, – говорит Нина Аврамовна. – Это, девочки, всё – возвращайтесь к занятиям, – и ни слова больше.
Я тебе потому не сказала раньше – ждали аж до пятницы – всё!
– Что всё?
– Всё значит всё, ты балда, Феля?
– Я тебе сейчас как дам щелка… Слово тоже нашла…
– Вот за это, Филиппочек мой, я тебя и ценю.
– Это за что такое.
– За знание классической русской литературы, Балда мой рукастенький.

***
Про одежду

– Во-во, опять по магазинам шлялась. О какой баул припёрла.
– Но женщине надо же одеваться. Посмотри в чём я? Полностью обносилась. Вещи порядочной нет на люди показаться. Да и чтоб тебе стыдно не было, а то скажут: муж начальник электроцеха, а жена ходит побирушкой.
– Ага, люди скажут, напялила на себя в будний день три мужние зарплаты, вот что скажут люди. Настя, я же не жалею; согласен, жена должна одеваться красиво, но у тебя же уже некуда одежды девать, и всё равно: ой, мне надевать нечего.
Скажи мне, Настя, чего это вон там в бауле сбоку выпирает?
– Это?
– Это.
– А, так это вешалки, наконец-то купила, а то всё забывала.
– Так ты же говоришь, одеть нечего.
– Ну да, нечего. И то, что купила, повесить надо, а вот это на книжной полке, в спальне на полу, в кладовке не повернуться, хоть ты пристройку делай.
– Во-во, а одеть так нечего.
– Ай, Филя, чего ты к словам цепляешься? Делать больше нечего? 
– А что?
– Тогда сядь сюда, а я хочу, чтоб ты мою кофточку оценил. 
– Хорошо, Натька, давай, только по-быстрому.
– Я быстро обратно, только кофточка.
Филя, Филипп, куда ты смотришь? Смотри на меня? Чего ты скривился? Нехорошо мне?
– Так мала же. 
– Ну немножко в подмышках, жалко было не купить – такая нарядная. Сдавать не буду, я лучше похудею. Тогда подожди, я тебе юбку покажу.
Ну как?
– Так тебе короткая. 
– Ничего не короткая, ты просто не понимаешь. Вот смотри сейчас, я в платье выйду – мой цвет, малина с огурцом.
– Ну это ещё ничего.
– Вот видишь, даже тебе, Филь, понравилось. И это со скидкой. Пойду приберусь.
Настасья выходит и возвращается.
– Во, Настька, вот это то! 
– Ты чего?
– Платье это. Это тебе лучше всего.
– Филя, миленький. Так это же два года моё платье. Я же в нём из магазина пришла.

***
Про кровать

– Филя, ты чего? Болен иль напился? Отвечай, не мычи. 
– Нихарашо.  
– Чего, чего? О боженьки, первый раз тебя таким вижу. Ты где был?
– Отмычали.
– Что отмечали? Ты никогда таким не был.
– Спиртом шутка.
– Так ты же только пиво пьёшь. Ты что – спирт пил?
– Медисинскай Колька по-по-шутил.
– Колька налил? А ты зачем пил? Ты же знаешь себя, Филя, боженьки мои.
– Колька вады сказал дал.
– Ой, горе моё. Колька налил спирту, сказал, что вода. Господи, хоть бы беды не было. Стакан спирта! Ты же отравиться можешь. Иди ложись в постель. Идём, я тебе помогу.
Затих Филипп Матвеевич. Почивает мирно, только свист изо рта вместо храпа. Настасья Кузьминична на кухне орудует.
Поздним вечером Филипп, кряхтя и икая, оторвал голову от подушки. Посидел, свесив ноги, на краю постели, обдумал международную ситуацию на Ближнем Востоке и зашатался в туалет. Вернувшись, он ли споткнулся, или не хватило ног, Филипп упал подле кровати на пол и смиренно да вдруг отключился.
Настасья потерзала супруга – куда там – неживой, махнула рукой, затолкала ему под голову подушку, накинула одеяло и пошла спать. Ночью пробудилась от того, что упал на пол ночник, что что-то громоздкое елозило по полу толкало стул и двигало тумбочку.
– Филипп, это ты? Чего ты там делаешь? Плохо тебе?
– В туалет хочу, – отвечал Филипп.
– Ну так иди себе, кто тебе не даёт?
– Так я с кровати слезть не могу. Где тут ноги спустить?

***
Про букет

– Кто это тебе, Настасья, букет приподнёс?
– Не приподнёс, а купила. Красивый?
– Красивый. А куда ты так мажешься?
– Я же говорила тебе. Нина Сергеевна позвала на Катин девичник.
– А ужинать мне? Человек с работы, а она девичник.
– Ужин на столе. Иди жри. Только отцепись со своими глупыми вопросами.
– Иду. А чего там? 
– Я сказала, на столе. Что дала, то и ешь.
– Что дала… Кисть малярную я б тебе дал и ведро краски.
– Филя. Филлип! Я кому кричу? Ты меня слышишь?
– Я занят. Дай покушать.
– Иди сюда, говорю. 
– Я ем, сказал ведь.
– Поди на минутку.
– Ори, я слушаю.
– Посмотри, какой цветок мне к лицу?
– Какой, какой. Искусственный.
– Хамила.

***
Про ковёр

– Ну как тебе новая квартира Аркадия?
– Хорошая квартира, удобная.
– Как Аркадий?
– Знаешь, его Нина и раньше была с тараканами в голове, а сейчас у неё крыша совсем поехала.
– Что так?
– Купили они иранский ковёр, так она всех просит снимать обувь.
– Ну так так же многие делают.
– Да, но ковёр же они на стенку повесили.

***
Про охоту

– Что там у вас с Колькой случилось? Его, говорят, убить хотели.
– Кто тебе, Настасья, эту брехню сбрехал? 
– Соседка его, Катерина Львовна. На охоте, говорит, пили и кто-то в него бабахнул из винтовки.
– Во люди, во барахло. Где они это берут!?
– А что, не так было? Рассказывай, Филя, рассказывай. 
– Во-первых, на охоте – правда, на зайцев поехали. Пили – так на то и охота; выпили всего-то по бутылке на брата. Никто в него не бахал, а был Митька Береговой; и не из винтовки, а ружья дробового по банке. И не убил, а так пару дробин в плечо. Колька за деревом на случай всякий стоял.
– Ого, по бутылке. После бутылки я бы и в слона промахнулась.
– Ну так Митька и промахнулся. Делов-то. Только в Кольку и попал.

***
Про гостей

– Да, Настенька, вот такая была наша молодость, гостики вы мои нечастые. Сейчас приберу со стола, чаю-кофею попьём.
– Катя, а где вы с Мишей познакомились, помнишь?
– А нигде. Работали на одном заводе, там и познакомились. А кто вас с Филиппом свёл?
– Кто нас с Филиппом свёл? 
– Филя, я что-то подзабыла. Кто нас с тобой познакомил, помнишь?
– Как же – кто-то из моих врагов – это точно!
– Ну вот, Катюша, с кем мне приходится жить. Был у него желудок слабый.
– Это когда меня пронесло?
– Грубиян, за столом, в гостях. Так я ему сварила крепкий куриный бульон, а он…
– Не, Катя…
– Ты хочешь сказать, что неправду?
– Да не, всё вправду. Только сначала твой суп, а пронесло меня потом.
– Ты, Филипп, не ценишь свою жену.  Она же у тебя клад настоящий. Или уже разлюбил?
– Какое?! Смотри, Катерина. Когда клад любви я выкопал, в нём было 40 кг очарования и смеха. Тройка лет в заботах о сохранности фигуры приносит доход в 20 кг звонким серебром любви, итого 60 кг весом ценным. Пара-другая диет, на которых любовь растёт и ширится, – и чистым золотом я имею прибылью 80 кг живого веса. Скажи, где мне взять бриллиантов, чтобы украсить любовь в 100 кг? 
– Болтун, Филя, ты же не видел мой вес. 
– Я его слышал, когда треснуло платье, что ты примеряла перед походом сюда.

***