Четыре зуба Часть 3

«Четыре зуба»
рассказ

Часть 3.
«Зуб номер три»

- Переходим к удалению ещё одного зуба. Его почти нет , только колышек торчит, как рыбья кость. - говорит врач, рассматривая верхний зуб.

 «Точно-думаю я — это Наталья, женщина с рыбьей фамилией!»
 
      Даже если бы его не удалил стоматолог, я бы вышла на улицу, ближе к помойке, открыла бы рот широко-широко, чтобы вороны  его склевали.

   Так омерзительна мне эта старая женщина, бывшая учительница русского языка и литературы.  С неё началась травля меня, как личности, как человека и как писателя.
   Пишу этот рассказ, чтобы все знали через что я прошла. Понимаю, что скоро меня не будет, мне уже за семьдесят лет, могу умереть в любую минуту,  и  уже не смогу рассказать о своих переживаниях никому, но может быть кто-нибудь прочтёт эти мемуары.

    Когда она пришла в литературное объединение, тут же решила, что она самая главная после Портнягина, руководителя лито и ячейкой Союза писателей. Думаю, это комплекс каждого преподавателя.
   Учитель всегда знает больше его учеников, но мы не были её учениками. Мы были соратниками по перу. Но она привыкла командовать и преподавать, а ещё она привыкла к тому, что её все слушаются. Она советской закалки, когда профессию учителя уважали и, действительно, боялись учителей.  Тем более я.

 Я всегда боялась воспитателей в детском саду, учителей в школе, а ещё больше директора школы, преподавателей в техникуме,  начальника на работе, а особенно директора завода.   Я боялась читать свои стихи со сцены, потому что, когда я волнуюсь, то до сих пор начинаю не выговаривать букву «р». Из-за этого начинаю до дрожи в коленках  стесняться.  Это у меня на генетическом уровне.
   Моя мама, финка по национальности,  в детстве пережила блокаду Ленинграда, затем репрессию по национальному признаку,  одиннадцать лет ссылки в Сибирь, где я и родилась в пятидесятиградусный декабрьский мороз. После реабилитации в тысяча девятьсот пятьдесят третьем  году она со мной уехала из Сибири в маленький городок на Волге. Она боялась людей, боялась признаться, что она финка, хотя, все об этом знали и не общались с ней.  Я маленькая была не понимала этого, но чувствовала, что надо людей бояться.

  Конечно, со временем, взрослея, имея много талантов, понимая, что я не хуже  других, самоутверждалась, но иногда во мне просыпалась дочь репрессированной финки и я склоняла голову перед натиском наглых, самоуверенных нахалов.

    Такой и предстала передо мной Наталья, зуб номер три.
 Так как она была учителем русского языка и литературы, её попросили редактировать ежегодный городской альманах, который недавно начал выпускать город с поддержки отдела культуры.
   С её лёгкой руки или ума, меня в этот номер альманаха не включили, забыли,  она забыла.
  Меня, которая с четырнадцати лет пришла в редакцию газеты и стала полноправным членом литературного объединения, потом была секретарём, литконсультантом, вела «Поэтическую мастерскую», учила детей писать стихи. Отдала всё детство, юность и зрелость литературе, а мои стихи  новая баба с рыбьей фамилией просто забыла внести в книгу, в которой были даже новички, два дня назад заявившие о себе.
   Боль моя была невыносима, но я даже не знала, что ждёт меня впереди. Впереди было ещё хуже.
   Вышел огромный фолиант со стихами и прозой всех писателей города. И туда она меня забыла внести.
  Слава Харитонов, старейший член литературного объединения, хороший человек  и поэт, который был её помощником,  в последний момент, тайно от неё, внёс несколько моих стихов о войне, которые я когда-то присылала ему для военной книги. И это всё.
   А её подружки, которые пришли всего год назад, и которых я только что вырвала из своей судьбы в виде гнилых зубов  у стоматолога, представлены в этом фолианте десятками произведений.
  Особенно много Наталья, используя служебное положение, напечатала своих стихов. Все её стихи до единого унылые и скучные, как и она сама.

  Авторский экземпляр мне всё-таки дали. Смотрю на эту огромную книгу и понимаю, что вся моя литературная жизнь растоптана и уничтожена, вряд ли я после этого восстановлю своё честное имя.
   Против меня учитель русского языка и литературы, а у меня даже в школе была двойка по русскому языку.  На сочинениях я увлекалась фантазированием, писала много. Если одноклассники писали сочинение на одну страницу, я успевала написать три листа и, естественно,  делала много ошибок.
   Смотрю на эту важную для всех  книгу и понимаю, что это конец, что мне жить не хочется, что редактора надо судить за доведение до самоубийства. Покончить бы с собой и оставить записку: «В моей смерти прошу винить Н.О».
   Но в тоже время понимаю, что она именно этого и хочет, моей смерти. Нет, я буду жить и буду писать стихи и рассказы, романы, и повести для детей и для взрослых, потому что я писатель!
  В память о моей многострадальной маме я напишу книги о её жизни в блокадном Ленинграде, в Сибири и о том, как ничтожные люди ведут себя на этой земле. Я выживу!

  Вышел в этом же году календарь   «Писатели сызранского края». Меня там тоже нет. Стало ясно, что меня выживают из коллектива. Выживает трёхголовая гидра: три женщины.
   Не понимаю до сих пор, что я им сделала?  Вывод только один: зависть. Или ревность к главному руководителю, которого, видимо, они хотят, как мужчину. Но я-то его не хочу! Он для меня руководитель и всё.   Спросили бы меня и , может быть, не было бы этого издевательства над моей душой.
 
  А я ведь восхищалась Натальей , её исполнением романсов, её голосом, её проникновенным чтением стихов. Чем я могла не угодить ей?
С наивностью, я верила, что талантливые люди хорошие и их, действительно, много, но есть среди них и такие, как эта рыбья кость. Я никогда не видела её весёлой. Губы её всегда сжаты, взгляд подозрительный.
   Она заняла моё место, стала секретарём литературного объединения, но люди по-прежнему несли свои стихи мне, советовались со мной. Когда я говорила им,  что с этим теперь надо идти к Наталье Окуневой, поэты смущались и шептали мне на ухо: «Она даже не слушает нас и отворачивается, будто мы ей противны! Вы же всегда улыбаетесь, всегда выслушаете и подскажете, если что не так!»
  Хорошее отношение авторов ко мне её раздражало и это стало ещё одной причиной выживания меня из литературного объединения.

- Осколышек, рыбья косточка, а удаляться не хочет — удивляется стоматолог.
- Хочет мне навредить напоследок — подтверждаю я.
- Вырвем! - успокаивает мужчина.
- Вам не больно? - спрашивает медицинская сестра и подаёт мне стаканчик, чтобы сплюнуть кровь.
- Нет, рвите же , наконец, эту рыбину!
- Уже! - воскликнул стоматолог, вздохнув облегчённо. Вот она!
 И показывает мне «Наталью», скрюченную гнилую кость.





На фото меня нет.
Я пришла в это литературное объединение в 1967 году
и до 2015 года не знала, что я не писатель
сызранского края.


 
Продолжение следует.
Фамилии изменены.
Всякие совпадения случайны.