Русский Париж

      «В конце концов – судьба любая
       Могла бы быть моей судьбой...»
                Георгий Иванов   

Это было и будет
В городской суете:
Вновь за окнами люди,
Только люди не те.

А за гулом народа
Слышен прошлого гул –
Двадцать первого года
Сумасшедший разгул.

Пустота, неизбежность...
И пронзает виски
Петербургская свежесть
У французской реки.

Петербургская свежесть,
Голубая вода,
Пустота, неизбежность...
За годами года

Пролетают незримо,
Будто вещие сны,
От Парижа и Рима
До минувшей весны.

И за дымкой вчерашней
Брезжит новый рассвет.
И не то чтобы страшно –
Просто выхода нет.
 ______________
* На снимках 1920–х годов – русские эмигранты 1–й волны,
    унёсшие из советского мордора память о великой погибшей стране.
      
«Этот маленький рассказ принадлежит классику английской литературы 20 века, великому острослову и непревзойдённому стилисту Ивлину Во. Принято считать (и об этом говорили советские литературоведы), что Ивлин Во с презрением и даже с ненавистью относился к русским, к России. Но вот прочитав приведенный ниже рассказ, написанный в 1929 году, понимаешь, что это не так (как, впрочем, было многое "не так" в утверждениях советских идеологов). Ивлин Во с уважением и большой долей сочувствия воспринимал Россию и то, что с ней случилось после революции, а вот СССР и всё советское у него вызывали вполне понятное отторжение». Алексей САВЕЛЬЕВ, писатель, историк, главный редактор журнала «История».

Ивлин ВО
(1903 – 1966)

ХОЗЯИН «КРЕМЛЯ»

Историю эту рассказал мне в Париже одним очень ранним утром владелец знаменитого ночного клуба, и я склонен верить в её правдивость. Не буду приводить ни настоящие имя и фамилию этого человека, ни название клуба, потому что такую рекламу он бы не одобрил, поэтому дам ему имя Борис, а клуб назову «Кремлём».

«Кремль» – заведение известное. Пальто и шляпу у дверей у вас забирает прямо–таки настоящий казак зверской наружности; он в сапогах со шпорами, а та часть лица, что не скрыта бородой, вся в шрамах, как у немецкого довоенного студента. Интерьер – ковры и вязаные красные полотнища, имитирующие стены и крышу шатра. Играет или очень хороший цыганский оркестр, или очень хороший джаз–банд, когда людям хочется потанцевать. Официанты, подобранные по росту и одетые в великолепные российские наряды, разносят круглые пламенеющие жаровни, на которых между кусками мяса шипит лук. Большинство из них – бывшие офицеры царской армии.

Борис, достаточно молодой человек шести футов пяти с половиной дюймов ростом, одетый в русскую шёлковую блузу, шаровары и высокие сапоги, ходит от столика к столику, чтобы убедиться, что в его заведении идеальный порядок. С двух ночи и до зари «Кремль» всегда полон, и американские гости, задумчиво глядя на счёт, частенько говорят, что Борис «делает на этом хорошие деньги». Так оно и есть. Мода на Монмартре меняется очень быстро, но, если нынешняя популярность клуба продержится ещё один сезон, у него появится возможность отойти от дел, снять виллу на Ривьере, чтобы жить там до конца своих дней.

Как–то субботним вечером, точнее – воскресным утром, Борис удостоил меня особой чести: сел за мой столик и выпил стакан вина. Именно тогда он и рассказал свою историю.

Его отец был генералом, и войну Борис встретил в военной академии.
Слишком юный для службы, он оставался в тылу и своими глазами видел крушение Империи. Потом наступил период Смуты, когда Великая война закончилась и разбросанные по стране остатки царской армии, которых с неохотой поддерживали бывшие союзники, вели обречённую на неудачу борьбу с большевиками. Борису уже исполнилось восемнадцать. Его отец погиб, мать сумела эмигрировать в Америку.

Военная академия закрылась, и Борис с несколькими друзьями–курсантами решил присоединиться к армии Колчака, которая сражалась с большевиками в Сибири. Странная это была армия: безлошадные кавалеристы, матросы, оставившие свои корабли, офицеры, чьи подразделения подняли бунт и перешли на сторону большевиков, тыловые гарнизоны и адъютанты, ветераны русско–японской войны и юноши вроде Бориса, ни разу не нюхавшие пороха. Помимо них в армию входили части Антанты, посланные быстро меняющимися правительствами и благополучно забытые; английские инженерные части и французская артиллерия плюс связные офицеры и военные атташе при Генеральном Штабе. Среди последних был французский офицер–кавалерист несколькими годами старше Бориса. Для большинства образованных русских до войны французский считался вторым родным языком. Борис и французский атташе стали близкими друзьями. Они вместе курили и вспоминали довоенные Париж и Москву.

Шли недели, и в армии росло осознание того, что кампания Колчака может закончиться только катастрофой. В конце концов офицерский совет решил, что остаётся только одно – прорваться на восточное побережье и попытаться отплыть в Европу. Был сформирован отряд для прикрытия отхода основных сил, и Борис вместе с его французским другом оказался в его составе. В ходе последующих боевых действий маленький арьергард полностью окружили. Только Борису и его другу удалось вырваться из окружения, но оба оказались в отчаянном положении: их багаж пропал, они остались вдвоём на огромных просторах, контролируемых врагами и населённых дикими азиатскими племенами. В одиночку француз бы не выжил, но форма русского офицера еще что-то значила в глухих деревнях. Борис отдал французу свою шинель, чтобы скрыть мундир иностранной армии, и вдвоем они шли сквозь снег, пытаясь добраться до границы.

В итоге прибыли на территорию, контролируемую японцами. Здесь на всех русских смотрели подозрительно, и уже усилиями француза им удалось беспрепятственно добраться до ближайшего французского консульства.
Борис стремился уехать в Америку, к своей матери. Его другу, как человеку военному, пришлось вернуться в Париж. Они расстались. Тепло попрощались, пообещали друг другу встретиться вновь, когда жизнь более–менее наладится, но глубоко в душе каждый сомневался, что такая встреча состоится.

Прошло два года, и весенним днем бедно одетый русский оказался в Париже, с тремя сотнями франков в кармане и всеми своими пожитками в вещмешке. Он сильно отличался от жизнерадостного Бориса, который ушёл из военной академии, чтобы присоединиться к армии Колчака. Америка, как выяснилось, ничуть не походила на страну возможностей, какой он её себе представлял. Его мать продала драгоценности и личные вещи, которые привезла с собой, и открыла небольшую швейную мастерскую. Борис же не смог найти постоянную работу, два или три месяца перебивался случайными заработками, а потом нанялся матросом на корабль, который отправлялся в Англию. В последующие месяцы работал официантом, шофёром, танцором, докером и дошёл бы до крайней степени истощения, если б случайно не встретил давнего друга отца, бывшего первого секретаря посольства, а теперь парикмахера. Он–то и посоветовал Борису отправиться в Париж, где уже сформировалась большая русская колония, и дал денег на дорогу.

Елисейские Поля только начали одеваться в молодую листву, кутюрье показывали весенние коллекции, а Борис в видавших виды обносках один– одинёшенек оказался в очередном незнакомом городе. Всё, на что он мог рассчитывать, это тридцать шиллингов, и поэтому, не зная, что станет с ним завтра, Борис решил хотя бы поесть. Англичанин на его месте произвёл бы скрупулезные подсчеты, чтобы растянуть имеющиеся деньги на максимально долгий срок, и приступил бы к поискам работы, но то англичанин. У Бориса же, пока он смотрел на эти жалкие деньги, которые держал в руке, в голове будто что–то лопнуло. Как ни экономь, такой малости хватит разве что на пару недель, а что потом? Без работы и с пустыми карманами? Так какая разница, потратить их прямо сейчас или за полмесяца? Он же попал в Париж, о котором читал и слышал так много. Вот и решил хоть раз вкусно поесть, а потом положиться на волю случая.

Его отец в разговорах часто упоминал ресторан «Ларн». Борис понятия не имел, где он находится, поэтому поехал на такси. Вошёл в зал, сел на стул с обивкой из красного плюша, не обращая внимания на подозрительно разглядывавших его официантов, огляделся, стараясь не привлекать к себе внимания. «Ларн» выглядел тихим и чопорным местечком в сравнении с большими ресторанами, мимо которых ему доводилось проходить в Нью–Йорке и Лондоне, но одного взгляда в меню хватило, чтобы понять: бедняки сюда вряд ли заходят. И вот начал Борис заказывать… Официант, до этого момента смотревший на эксцентрично одетого молодого человека едва ли не с пренебрежением, понял, что его советы по выбору… блюд или вина не понадобятся.

Он поел свежей чёрной икры, и перепёлок, вымоченных в портвейне, и блинов «Сюзетта»; выпил бутылку марочного кларета и бокал очень выдержанного шампанского; перебрал несколько коробок сигар, прежде чем нашёл идеальную. Закончив трапезу, попросил счёт. Он составил двести шестьдесят франков. Двадцать шесть франков Борис дал официанту на чай, четыре – гардеробщику, который взял у него шляпу и вещмешок. Такси обошлось ему в семь.

Полминуты спустя он стоял на бордюрном камне с тремя франками в кармане, но не сожалел об этом: хоть поел отлично. И пока стоял, размышляя, как жить дальше, его руку сжали чьи–то пальцы. Борис обернулся и увидел модно одетого француза, который, вероятно, только что вышел из того же ресторана. Он узнал своего друга, военного атташе.
Вместе они пошли по улице, говорили, говорили и говорили. Француз рассказал, что вышел в отставку, когда подошёл к концу срок его службы, и теперь у него процветающая автомобильная фирма.

– И ты, я вижу, в порядке. Я так рад, что всё сложилось у тебя как нельзя лучше.
– Как нельзя лучше? На текущий момент всё мое состояние – три франка.
– Мой дорогой друг, люди, у которых только три франка, не едят чёрную икру в «Ларне».

И только тут он заметил потрёпанную одежду Бориса. Раньше он видел его исключительно в военной форме, тоже видавшей виды, и поначалу вообще не обратил внимания на внешний вид друга. Теперь же осознал, что устроившиеся в жизни молодые люди так не одеваются.

– Мой дорогой друг, прости меня за смех. Я сразу не понял… Давай пообедаем сегодня у меня и поговорим о том, что можно сделать.
– Так я и стал хозяином «Кремля», – закончил Борис. – Если бы я не пошёл в «Ларн» в тот день, мы бы почти наверняка никогда не встретились. Мой друг сказал, что готов выделить мне долю в своей автомобильной фирме, но уверен, что человеку, который может потратить последние триста франков на икру и шампанское, сам Бог велел идти в рестораторы. На том и порешили. Он дал мне денег, я позвал нескольких давних друзей. И теперь, как видите, жизнь наладилась.

Последние гости заплатили по счёту и нетвёрдой походкой направились к выходу. Борис поднялся, чтобы попрощаться с ними. Дневной свет проник в зал, когда они, выходя, откинули полог. Внезапно, в этом новом свете, я увидел, что обстановка насквозь фальшивая и безвкусная. Официанты спешили к служебному выходу, чтобы переодеться.
Борис понял, чтО я чувствую, и сказал на прощание:
– Я знаю, русского тут ничего нет. И в том, что тебе принадлежит популярный ночной клуб, тоже ничего нет, ЕСЛИ ТЫ ПОТЕРЯЛ РОДИНУ.

Перевод с английского В.Вебер, 2011