Ригодон XVII века

Ригодон XVII века

Стэфан Рамбург величаво проскользнул в бархатных туфлях по ковру в мраморную нишу у камина. Расстегнув несколько нижних пуговиц кафтана, дарёного самой царицей с плеча мужа своего, он откинул его полы и изящно прыгнул на расшитый пуф. Раскрыв и подперев крышку инструмента с изображением поющей пэрри и англов с кифарами вокруг нее, он призадумался – плотный обед призывал скорей ко сну, чем музыцированию, но долг обязывал и служба призывала. Стэфан достал из-под тангента невмы и развернул их пред собой.
- Ну-с, светлейшие царевны, что изволим танцевать? – взбитые букли парика отлетели на спину, подняв облако духов заморских.
- Я б хотела Контрданс… - запрыгала на цыпочках Праскева.
- А я б Куранту станцевала… - подобрав фижмы французского пенье, Катенька пошла кружить по залу…
- Ну-с, а вам, что танцевать угодно, Анна Ивановна? – обратился с тайною надеждой на спасенье к средней царевне Рамбург, зная, скорые движенья ей не по нутру. Однако же ответ изумил и вызвал смех и у него:
- А я бы прилегла поспать, иль выехала на охоту… - прикрыла кружевной манжетой свое глубокое зеванье Анна, и загляделась на ворону, севшую в сей миг на ветку сливы под окном. Вервь покачивалась на весу под старой – судя по сизым концам перьев, и тяжелой птицей, грозя кому-то длинным, крючковатым пальцем распростертой лапы...
Сестры прыснули вперед учителя и остановились.
- Сыграйте ей «Лягание коровы» иль «Журавлиный шаг» - Гальярду… - подкралась к ней на пальцах младшая сестра, и встала позади, согнув под платье ногу…
- Нет-нет, Павану - «Моя матушка гусыня»… - старшая пошла, качая фалдами из фижм, изображая названную птицу.
- Тогда уж лучше «Ифигению в Авлиде» - Чакону, быть может?.. Кхе-кхе-кхе… - прокашлялся Рамбург.
- Да-да! Ее, ее, ее – фигню в повидле!.. – запрыгали вокруг сестры царевны под россыпь клавикорда.
- Уф, давай и мы с тобою потанцуем… - затопала остренькими каблучками, вырезанными из бараньего рога, по верхней аорте сердца Анны Эн.
- Ох, да что же это снова-то? – схватилась за гофрированную рюш над грудью средняя царевна. Ее сердце вновь пронзили ледяные иглы, а в горле будто бы из снега нарастал комок, который невозможно было ни сглотнуть, ни сплюнуть… Анна оперлась на подоконник. Черная ворона становилась серой на глазах и заискрилась разноцветными огнями, как фейерверки дядюшки Петра…
- Что… Что с тобой, сестрица? – подбежали к ней царевны, на миг забывшие о шутках.
- Лекаря! Немедля лекаря зовите! – поспешно хлопнул крышкой клавикорда Рамбург.
- Ах, Энни, не хочу… - Мышъ вылезь из нутра царевны и примостился на скользкой тафтовой ткани ее плеча. – Да и не умею я…
- Так давай я научу тебя, любимый… - кружилась, теперь уж на предсердии, в башмаках, усыпанных осколками алмазов, самка Нахцерера.
- Ну, сказал же, не хочу!.. – неслышно поглаживал побелевшую кожу девочки Мышъ. – Не дергай нерв ни мой и ни царевны! Дитя еще совсем, ведь, аль не видишь?! Пощади… Уморишь, ведь, до срока – историю изменишь – что тогда?!..
- Не умеешь, аль не хочешь?.. – не унималась Эн. Ее уж начали бесить излишние вниманье и забота об их жертве ее друга.
- И то, и другое. Угомонись, тебе сказал! – зашипел внутрь существа царевны Уф.
Эн молча со всей силой вилась в верхнюю артерию зубами. Царевна вздрогнула и обмерла на руки подоспевшего Рамбурга. – Да лекаря же, лекаря зовите! – Стэфан Стэфанович осмелился похлопать противоположную от Уфа щеку…
- Уймись… Как танцевать без музыки-то будем?!.. – попытался вразумить увещеванием и спокойным тоном разошедшуюся подругу Уф. – Уморишь сейчас – урок прервется…
- Так ты согласен танцевать?.. – в улыбке скрипнула ставшими белыми и ровными, как отборные жемчужины, зубками Эн.
- Да, назойливая кровопийца… Но говорю же – не умею…
- Так враз тебя я научу... – выпорхнула из царевны Анны самка Черного Мыша на плечо.
- Зелена еще учить меня, на полтысячи лет тебя постарше… Ну, да что с тобой поделать, бестия?..
- Не надо лекаря, мне лучше… - почувствовав и вправду облеченье, просила слабым голосом царевна. К тому же, вспомнила она, что может появиться мать, от чего ей делалось еще дурнее, чем от внезапной боли в сердце.
- Скажи уж просто, без затей, что танцевать не хочешь… - опустила шлейф из серебристой нити, которым обмахивала сестру, Екатерина.
- Да-да, не хочешь, не хочешь… - пристукивание увесистых, широких каблучков Праскевы по начищенному, недавно положенному в их танцевальной паркету, отдавалось болью в слухе Анны. – Да, я бы выехала на охоту… Иль помолилась, на худой конец…
- Ах, что вы говорите, Ваше высочество? – видя, что царевне в самом деле лучше, и не желая вызвать возможные слухи, что его занятия уморили племянницу Великого Петра, он усадил ее на лавку у окна, усланную ковром. – В святых писаниях и молитвах и тех упоминают танец, пенье, Господу угодны… Возьмите, к примеру, ум… - Рамбург щелкнул на ходу перстами, припоминая. – Псалом 149 предпоследний «Пойте Господу песнь новую; хвала Ему в собрании святых», «да хвалят имя Его с ликами, на тимпане и гуслях да поют Ему»… Или в 150-м мы находим: «Хвалите Его со звуком трубным, хвалите Его на псалтири и гуслях, Хвалите Его с тимпаном и ликами, хвалите Его на струнах и органе. Хвалите Его на звучных кимвалах, хвалите Его на кимвалах громогласных»...
- Ах, увольте, увольте, месье Стэфан Стэфаныч… - заверещали, хныча, вставшие в пару старшая и младшая царевны. – Божественного писания нам сполна хватает ото всех и всюду. Сыграйте что-нибудь повеселее… - и, спохватившись, что их могут уличить в богоотступлении иль в бесовстве, старшая, Катюшенька, прибавила: - Пободрее, как дядя-батюшка наш Питэр любит…
- Извольте… Но Божественное пенье и писанье угодно Господу, а значит, всем нам, и всегда!.. – предусмотрительно добавил Рамбург, раскинув в стороны полы кафтана и подняв крышку клавикорда. – А играть мы будем то, что Анна Ивановна сейчас изволят пожелать… Итак?.. – он вопросительно взглянул на Анну, которая совсем уже оправилась, также скоро, как потеряла чувства миг назад, и наблюдала за другой вороной, подлетевшей к первой…
- Что-нибудь небыстрое и гладкое, учитель… - очнулись Анна от ворон.
- Но так, чтоб не заснуть, - залепетали вместе сестры.
- Тогда – Ригодон…
Музыка посыпалась жемчужинами о пол из-под клавиш инструмента… Звонкие горошины то сыпались горстями, то ударялись о дощечки по одной… Стук каблучков царевен сливались в тон с неравным тактом. Они то расходились, то сближались, то брались за руки, то кланялись друг другу…
- Рааз, два, два, прыыыжочек… Рааз, два, два, поклон… - нашептывала Эн невидимому другу, кружася хороводом подле них…
- Уф, уф, уморишь… Уф, уф, закружишь, разбойница меня… - пыхтел неслышно Черный Мышъ при приближении к ее уху…
- Рааз, два, два, поклон… Рааз, два, два, прыжок… - упорно твердила самка Нахцерера. И вдруг он стал слышать, как в мерную россыпь инструмента вкрапливаются украдкой слоги, а потом слова:
- Не хочу другого зверя,
Хочу, чтоб вечно рядом был.
Не становись моей потерей
При свете суммарных светил...
Врасти в меня единой хордой,
Все песни мне свои провой;
Трись о живот колючей мордой,
Все тайны зверские открой; - при этом Эн прижалася так плотно, что казалось мелкие щетинки его щек и впрямь пробивая, врастают в бархатную кожу ее ланит.
- И нареки своею самкой, - продолжала нашептывать, пьянящим голоском, подпрыгивая, Энни. –
И утащи в свой скрытый кров;
И окольцуй своею лямкой,
Что тянет в мир людей-рабов...
- Ну-с, еще какие пожеланья?.. – повернулся Рамбург в залу, отпустив последнюю клавишу верхнего регистра. Он понял бесполезность обращенья к Анне, вновь переведшей все свое вниманье на окно, и направил завитой клинок бородки на ее сестер.
- Менуэт, пожалуйста, силь вуль!.. – скомандовала Катенька.
- Нет, Контрабас! – запрыгала на пальчиках Праскева.
- Быть может, Контрданс?.. – поправил снисходительно француз. – Боюсь, что Контрабас не осилить нам в подъеме…
- Ага… Его, его!..
- Остановимся на Менуэте… - заметив сдвинутые колоски бровей Екатерины Иоанновны, заключил Рамбург, едва заметно подмигнув своей старшей ученице. Та оживилась и встала в реверанс.
- Ну, вот… Опять ход черепаший… - надула тонкие уста Праскева и к веждам подвела зеницы.
- А после Контрданс станцуем… - уверил подопечную учитель. – Право ж, нужно разогреться для его подъема…
И снова звуки разлились по залу, залив его звенящим ароматом…
- Рааз, два, два, поклон… Рааз, два, два, восемь… - раздалось в ухе у Нахцерера.
- Уф, уф… - вздыхал воскресший тлен, едва скрывая удовольствие, с блаженством прикасаясь к ее щечке. – Уморишь ты меня сегодня, Мышка…
- Давай, неповоротливый… Давай… - то ли шептала, то ли шипела Энни. Он старался поспевать… И кланяться на повороте, и в такт переходить… Наконечники свечей кололи взор, узоры на коврах и росписи на стенах сливались с выплесками света и растворялись в мареве звучанья. Все вокруг плыло, кружилось…
- Давай, пузатенький… Давай… - нашептывала бестия…
- Да не пузат, я вовсе, погляди… - Мышъ прижал к себе подругу и втянул живот.
- Ах, ничего, живот достоинство высокого сословья на Руси… - подтрунивала, вонзаясь коготками в черный бархат, Энни.
Нахцерер хотел что-то возразить, как вдруг в легкие искрящиеся ноты вновь закрались слоги и слова:
- Поражу своей любовью,
Лаской уязвлю тебя,
Искуплю своею кровью,
И спасу, навек губя...
Исцелиться не пытайся,
Не пытайся убежать –
Иль на щит клади, иль сдайся
Или – в плен, иль обруч в рать!
- Эн, не засыпай меня стихами! Сейчас от них я очумею!.. – из последних сил доплыл до конца Менуэта Уф. – К тому же, слог явно не из этого столетья, а из будущих веков!.. Вечно время ты торопишь, стремясь историю изменить!.. – пытался он хоть как остепенить подругу.
- А ты, все тормозишь, ханжа! Макушка уж расплавила пятак, а все никак ты не поймешь, историю мы творим, как реки вспять воротим волею своею! – остренькие зубки впились в хрящ его уха. Мышъ вздрогнул, но противиться не стал – легкое и жгучее дыханье вновь опоило негой, и он забыл про язвы ее зубок…

(Из моего романа Анна Иоанновна)

поэт-писатель Светлана Клыга Белоруссия-Россия