В шалаше возле парома

В шалаше возле парома
от весны до кромки льда,
каждой капле рос знакомый,
жил грозой для забияк –
мужичонка одинокий.

Для него была семьёй
дымки ранней поволока
над рассветною рекой,
табунок ромашек возле
васильков в плену полей,
скрип поклажи и повозок,
матерок хмельной парней.

Неприкаянный паромщик,
окаянный балагур –
бессемейному попроще
околпачить сельских дур!

Мужики его не били,
старый конь для борозды –
сохраненье их усилий,
с полупьяни – полустыд!

Но когда был мост построен,
мужичонко вмиг зачах.

Выпьем, братцы за устои,
за семейный наш очаг!

Никому не стал он нужен
кроме безнадёжных вдов,
смаковать домашний ужин,
мог он разве что из снов.

Но когда, хмельного в стельку,
задавил его УАЗ,
так любой, знакомый мельком,
впал в молитвенный экстаз –
всей деревней хоронили,
собирали на венки…

Нешто спел он Эскамильо*
на лужайке у реки?
Нешто подносил патроны
пацаном в бою бойцу,
или, как во время оно,
в морду плюнул подлецу?

Этого никто не помнил.
Он непыльно прожил век…

Просто жалко, дядька помер…
Был хороший человек!