Глава 5

Зарывают и сжигают мёртвых?
Вы не верьте, Бог, наш господин
На причале в трениках потёртых
варит нам ушицу из сардин

Всем живым и мёртвым без разбора
Он даёт на море новый шанс:
— Я из Пензы, ты из Бора-Бора… —
В океан уносит дилижанс.

Андрей Барабаш

В принципе, Меган была права, когда в Детройте крепкий пожилой джентльмен подошёл к трём неграм, катавшим по тротуару одного белого, они решили с ним не связываться:

— Ребят, у вас тут что, что-то подгорело? — Он отнял у них жертву, посадил незадачливого американского напёрсточника в машину. Ковбойская замшевая шляпа, галстук на шнурке, сапоги, этот парень ему был нужен.

— Чаки, — парень перетянул порезанную в драке правую руку. — Вы из ФБР?

— Я больше.

— Больше? С «Южным» Томми или с Джимми «Рубахой»? — Лоно бы положил и того, и другого за шесть секунд

— Я Грейвз. Давай на «ты», а то ухо режет! Я в свободном полёте, Чаки. Так сказать, фрилансер. — (Которого ищет весь профессиональный преступный мир США.) Чаки только что вышел от своего самого старого друга Пони, с которым дружил с детства, кентафурики, и который только что выкупил его долги у чёрного сутенера-гомосексуалиста Максвелла по кличке Бэби, владельца самого престижного голубого клуба «Секрет» в Детройте, мерзкий и противный, жир ниже живота, жопа до щиколоток, кольца, шорты и бейсболка, постоянно на фастфуде, подсел давно.

— Ты больше никому ничего не должен — Знакомый нам человек с дипломатом был там, хотел с ним поговорить «до того», скромно сидел за столиком в углу, Чаки попросил метрдотеля никогда не подводить к нему тех, кого он лично не знает, народ сейчас гнилой.

Пони был в приличном прикиде с браслетом и печаткой, за те семь лет, что Чаки провёл под небом в клеточку, сильно поднялся, свой хороший ресторан, проходишь через кухню, не легальная букмекерская контора, друг может простить то, чего банк не сделал. В тот день, как вы, наверное, уже догадались, за рулем был Пони, а не Чаки, погибли два подростка.

— Таким, как ты, я обычно говорю, мелочи нет, — пассивный рассмеялся, он любил хороший оральный секс, и тебе, и ему, партнера надо уважать, средние пальцы друг другу в задний проход, колени поджаты, мошонка твёрдая, там массировать по кругу кончиком этот набухший от напряжения кругляшок в  тоненькой перегородке между анусом и мочевым пузырем , сами рыбками, белой и чёрной в позе «69», инь-янь, ах, ты, противный! Перед этим друг друга помыть.

 — Давай раз на раз, получил, всадил в очередь? Единичка, нолик и полтора? У тебя большой, нет? Будешь мне рабом? Сосешь, дрочишь? — Мог и втроём, один в рот, один в зад, но реже, сам кончал простатой, уверял, раз в десять больше кайфа, чем  обычный оргазм, на порядок! — Один раз у меня кончишь, никогда женщину не захочешь больше, а ещё, по утрам крути себе соски, знаешь, как продирает? Сразу проснешься! Спать любишь голым, надеюсь? — Малыш был ещё и кросс-дрессером, любил чулки чёрные, блестящие, мама Африка в мужском варианте не для слабонервных, хорошие платформы, размер 43-44, многие любят у дам с яйцами большие ноги, их и пах брил.

 — Как насчёт дикого сражения на природе? Любриканты и презерватив с собой! Надо, я заплачу, и тебе не работать, и мне удовольствие, постоянный парень у тебя есть? — Он соблазнял, рабочие из сборочных цехов драли Бэби не за страх, а за совесть.

— Такая Вагина Клиторовна! 130 килограмм… —  Плюс помада и французский одеколон для таких, как он, «Ультра», в душе, как любой гей, Максвелл был полностью одинок, всем были от него нужны только деньги. И осторожен, мир дедушки Гомоса скользкий, часто там бывают не настоящие верхние и нижние, и не под своими никами, а те, у кого нет денег, не дают, таким нужно  только одно, бесплатный чужой зад иногда в извращённой форме. Много и просто не культурных, далеко не каждый там Элтон Джон. Могут и нарочно заразить СПИДом, хотя обычно предупреждают, пошлют в своих соцсетях контакту фото в язвах:

— Не возражаете? — Могут встретиться и фашисты, заманить, ладно, если обольют мочой, а то… Везде ямы!

— Чаки, говейный ты игрок! — Бэби всей тушей сидел на коленях у очередного любовника, тот начал задыхаться. Чаки гениально кидал кости, имел свой собственный хват кистью, обратный, обычно в игре не разрешён, всегда выбрасывал нужное число, научился сто лет назад в программе «60 минут», было такое шоу, фокусник с Бродвея. Хочешь две шестёрки, душешь, хочешь, екрёрт, один, один, змеиные глаза, хочешь, два арестанта, две пятерки, один в четырёх углах, что хочешь! На кураже мог с закрытыми глазами сказать, какая зара приземлится первой, сколько раз прокрутится, прежде чем выпадет столько, сколько разум уже увидел. Страшное напряжение!

— В приличные дома тебя не пускают! Понял? Больше сюда не приходи!  Тебе закрыли игры по большим ставкам. Почему все красивые ребята такие дураки? «По особому держит кости»… Махинатор! Я с тобой закончил.

— Я тебе деньги принёс, я же тебе должен… - Только что его подруга разыграла в гаражах неподалёку  постановку, достойную лучшей сцены, когда он катал, приехала за ним на машине, я тебе наконец нашла работу, скорее на интервью, для пущей убедительности смазала любимого по щеке перчаткой, говно ты, а не мужчина. С трудом, но уехали, 2000 $ с собой могло плохо кончиться.

Гостиная Максвелла тонула в роскоши, диваны, свечи, старинные канделябры и портьеры с большими шелковыми кистями, шампанское только для мужчин, небольшая модель Падающей Башни, оранжево-желтый цвет пацанских окраин сменился на упаднические буржуазные розовый, фиолетовый и синий. Накаченные парни в кожаных джинсах с широкими поясами и усами, чувственно прижимаясь друг к другу, танцевали на танцполе в обнимку танго, пока у них не начинали прорываться через крепчайшую ткань молодые эрегированные члены, кожа не мокнет, пятен от выделений при эрекции не было. То есть, были, но внутри.

— Уходи, хорошо? У меня от тебя одни убытки, получил восемь копеек с одного доллара. — 80 центов. — Когда тебе предъявят, тебя убьют.

— Пошёл нахуй, пидор! —  Переживёт… Чаки с его чёрной подругой Шантой, которая произнесла это, одетой по случаю в красно-полосатое, окружили жрецы любви, чёрные очки в темных помещениях носить вредно, сучки в фуражках.

— Не хочешь брать лавэ, прими ставку! С кем завтра играют «Крылья»? С «Рейнджерами»? Которые им в подмётки не годятся? На «Рейнджеров»!  Все!! Отказать не имеешь права!!! — По тюрьме Чаки знал, тот, кто тебе простил деньги, больше никогда не будет тебя уважать, станет относиться к тебе, как женщине, и все, кто про это узнает. (А они узнают.) Правило во всех кичах мира железное, должен, верни.

— Не имею понятия, кто это, — Чаки долго смотрел на фото Пони. Больше, чем ФБР.

— В натуре? — Грейвза его ответ сильно рассмешил, он привычно сдержался. С годами перестаёшь на такое реагировать, учишься изрыгать пламя, когда надо.— Один черт! Задавил пару малолеток, пристегнул товарища паровозом, тот, гудок сел, гудок вышел, а теперь за его спиной Людей дурачит, распространяет слухи, что он шулер, который за него сидел. В азартных игра главное добиться победы! Выиграть, а не доказать факт мошенничества. Берёшь уравнять? — Агент протянул ему неподсудный пистолет. За ручку, как велела великая Дитрих.

— Как две кости об асфальт, — особого выбора у Чаки часто не было, истинная цель никогда не совпадает с заявленной. Тем более он сделал не простительную ошибку, на улице озвучивал имена тех, кого обыграл, покрасоваться перед молодой. Рано или поздно ему бы прилетело, язык мой враг мой. Внезапно его попросили помочь наказать японцев, в игру вступил коварный Шеппард.

Эфемерное благосостояние особо никогда не интересовало Киллера, иначе он, наверное, стал бы коммерсантом, уж он-то знал, что мы все подвластны смерти, и помогал ей, довольно часто сам смотрел в её лицо. В тот момент, когда она приходит, все бесполезно, деньги, друзья и прочее, полезна только вера, душа уходит в неизвестное.

— Данунахуй… — Сорадуемся, друзья, что он это понял, солемнизировать Шаха, сделать его из-за этого торжественной звездой цели нет. После тебя останутся твои книги? Уверяю, всем на них будет глубоко насрать. Даже тебе!

— Погодь-ка, — когда они вошли в Башню, у Киллера начала кружиться голова, он оперся на колонну, обругал сам себя, старый дед. Есть здоровье, и в семьдесят лягнуть сможешь.

— Ты мне не погодькай, — сказала Инна. — Смотри, где нас тут всех за жопу схватят. — Шах начал обжимать кулак правой руки левой, в каратэ так делают, готовят, чтобы ничего не торчало, формировать на удар живой камень. Сила такого рукой обычного мастера достигает три, ноги пять, семь тонн. Инна расслабилась, в рукопашной сержант всегда был бесподобен.

На их с Олей глазах один раз сломал какому-то хачику с ножом копчик, развернул к себе спиной, дал под зад, тот на нем въехал прямо в сценические колонки, концерт панк-группы «Свидетельтво о смерти» был сорван. Они ушли, Киллер кинул музыкантам тысячу, рулон из стодолларовых купюр, перетянутый посередине резинкой, пока передавал, она порвалась, котлета рассыпалась, гитарист разинул рот в улыбке, Бог любит  музыкантов, чтобы поблагодарить, взял аккорд из песни конкурентов «Пластинка», ансамбль «Дурной вкус», ночью они уехали в Питер. Тогда она поняла, вот ты какой! Женщину кровь заводит. Самой стало страшно...

Хачик лежал на спине наполовину парализованный и орал благим матом, что он всех, кто любит такую музыку, накажет членом физически, потом обделался, обмочился, сдал кишечник, мальчишки в банданах с клёпками, ирокезами на головах обходили его, сморщившись и зажав нос, вонь.

— Что-то носатый сдох, потерял сознание что-ли? Тот с короткой стрижкой вкинул ему, что надо! — Поступок был высоко оценен, Шах исчез. Потом проходящие к выходу его ещё попинали, добавили:

— Пиzда тебе, гнида! — Кавказец неестественно скорчился, так умирают, когда их нечаянно повредишь и раздавишь, мелкие насекомые. Братвы не было, она с Шахом дралась редко, надоело ему проигрывать, хотя и спортсмены.

— Сколько вас? Трое? Скучно! — Когда бились за деньги, хотелось чистогана, Киллер иногда специально проигрывал, потом ждал соперника на улице или в раздевалке, реванш, он был не из тех, кто делает ставки, а кто принимает.

— Оставь деньги! — Вся сумма переходила к нему в карман. В общем, двигались, что когда-то срубало таких, как он, были не уличные бои, ночной образ жизни, женщины, на которые уходили почти все средства. Ас асом, полтора злоебучих года в горной стране снайпером без никакого наводчика на передовой на поражение, а батон, чай, у всех не железный, раз сорвёшь как следует сердце, считай, приехали, хорошо, обходился без наркотиков, с которыми у некоторых наемных убийц, говоря честно, были ситуативные отношения, вернувшись, втроём засыпали на широкой Серегиной постели, разве его покойные родители могли предположить? Что когда-то так будет? Хренасдва. Даже самый мудрый, встав утром с постели, не знает, где он окажется вечером. Это ладно, а то: пойдя ко дну, потащит тебя за собой.

В тюрьме к Сергею стали приходить мысли, он начал жить в прошлом. Что бы он ни делал, он всегда был один, уповать оставалось только на Господа, как-будто он пришёл в этот мир исчерпать свою карму, дожить до конца и уйти чистым в другой, новый мир, только, когда он умрет? Он не знал. Если бы знал конечный срок, было бы намного легче.

— Карма! — А, это не про меня, скажете вы. — Не делал я никакой кармы… — Тибетцы верят, с безначальных времен находясь в круге перерождений, мы сделали космические горы кармы. В том числе и той, которой в этой жизни не делали, например, насиловали свою мать. Не то, что вполне возможно, а точно, время-то какое! Все делали… В том числе и ту, которая нас в этой родила, она ведь раньше нас рожала? — Наставник Пахана временами был неумолим. Так, и только так, и всё. — Например, была война между США и талибами-афганцами, — в воздухе витал призрак Массариха, — если слышишь, что мусульман много убили, счастлив, это как раз тот случай, сорадование чужой негативной карме очень тяжелая своя. — Игорь заметил, что настоятель не привёл пример наоборот.

— Мы помогали Афганистану, — сказал он, — я в Москве много знал, кто там служил!

— Отличная позитивная карма. — Ну, было другое, начав жить в криминале, поэт перестал по утрам заставлять себя существовать, погрузился, не то, чтобы нашёл себя, не то, чтобы совсем, но; притом вокруг были гедонисты, боролись за каждый свой день, у кого  инфаркт, у кого инсульт, переживая новые моменты жизни, ой, смотри, я прочёл то, это. Со своей тонкой духовной организацией Арута ненавидел таких людей. Какая кому разница, что ты прочёл? Кого интересует твоё мнение? Или его? Его, например, как тонко организованного духовного человека, будущее пугало, жить для переживания каких-то новых ощущений, душевных или физических, он не хотел.

То же с коллегами по Литинституту, а раньше с одноклассниками студентами, сколько раз уходил с семинаров, возвращался домой один, под конец перестал с ними общаться. У него никогда ничего не было, кроме литературы, ни хорошей зарплаты, ни пенсии, такие смертельные игры. Когда ему стало около пятидесяти, он устал и уже не мог так, как раньше, справедливо протестовать против мещанского истеблишмента, пытаясь подорвать самые его основы, веря, что все ещё впереди, все изменится, и временами отчаивался, Бог запрещает это.

Каждый день у него становился напряженным поединком с самим собой, дожить его, прожить в той судьбе, которая ниспослана свыше, хотя знал, да, выдержит, но завтра ничего не изменится. Наступит новый трудный день, и так всегда. Поэтому встретил Шаха, когда тот освободился, и поселил у себя дома, на время потеряв из-за этого жену и квартиру, потом Оксана. Поэтому согласился начать мочить, начиная с китайца, хоть какие-то друзья и движение. Напрасно, придя в ОПГ, снова понял, и там он будет один, впрочем, как у интеллигента, Сергей полагал себя именно им, особых иллюзий на этот счёт у него не было, особая субкультура, к которой он не принадлежит, все знают друг друга годами или с детства, как они с Шахом, Заяц, Архип, Ляпа.

Относились  к нему не плохо, ни друзья, ни враги, потом, у поэта все-таки был не такой большой чин, чтобы стать лишним Человеком в криминале, Печорин из Люберец, он на подхвате у афганцев. И хорошо, что он, Вор в законе? Для этого надо было жить совсем другой жизнью. Второе, криминал давал возможности свести его старые счёты, показать, что он  мужчина, а не тварь дрожащая, шли против закона, который именно это не давал сделать, отношение, когда его кто-то по жизни облажал, а, насрать, исчезло ещё в школе, всех, кто ему сделал добро или зло, помнил с детства, терпеть надоело не оскорбления и унижения, а безнаказанность, то есть несправедливость. Раньше он жил в замке из слоновой кости, Киллер попросил его спуститься вниз, поэт долго жил в Тёмной Башне, понимаете? Дело было не в том, чтобы не сдаваться, не в том, когда это кончится, а в том, что слишком долго, у тьмы на пожизненном, никакого выхода, кроме вперёд ногами.

Конец пятой главы