Стихи о человеке отказавшемся от денег Роберт Серв

Тут олень четырёхрогий рядом с хижиной шатался
По долине до сегодняшнего дня;
Но я шёл за ним вдоль речки, я следил за ним по лесу,
И убил в горах далёко от жилья.
Вот поужинал лениво, на воде заката отблеск,
И серебряный лосось резвится в ней;
Я с початком кукурузы растянулся в полудрёме;
Полумрак, и далеки моря огней.

Далеки, как в дымке, блещут и бурлят Париж и Лондон,
Будто мне они привиделись во сне;
Далеки и гвалт и спешка, и пороки и волненья,
Далеки — а лучше б дальше, как по мне.
Все гребцы с галер Мамоны, надо мной язвят собратья!
Вместе с ними процветать и я бы мог,
Вырывая шанс из глотки, растоптав свои желанья,
Вечно душу продавая за кусок.

Ну, а здесь цветенье вишен и трава встаёт упруго,
А в траве гнездятся звёздочки цветов;
И поют лягушки радость, и звенит созвучно сердце,
И неважно здесь, а кто же я таков.
Над душистым мраком сосен в небе замки золотые,
Солнце пишет на холсте закатный свет.
Я могу зарыться в клевер, слушать речь воды ленивой,
Словом, лучше ничего на свете нет.

Вот форель плеснулась в речке, серый тетерев встряхнулся,
Выдаёт визит пантеры свежий снег,
Дрозд приветствует рассветы как неистовый влюблённый -
Здесь я счастлив, и не возвращусь вовек.
Я же сразу затоскую по бревенчатой избушке,
Где заря приходит прямо на порог.
И потом возненавижу всех и вся, кого я вижу,
Развернусь, и в гнусный Лондон не ходок.

И тогда на рынке денег объявите мне банкротство;
А оставьте мелочь, волю и покой.
Говоря: «Он отказался от богатства ради грёзы.
Он уже не наш — и пусть живёт такой.»
Я уже не ваш — а тропок, что не знали человека,
Буйных пиков и костров, что гонят мрак;
В путь пустился одинокий – говорю слова прощанья,
Ставлю подпись и печать. Да будет так.


***

The Rhyme Of The Remittance Man

There's a four-pronged buck a-swinging in the shadow of my cabin,
   And it roamed the velvet valley till to-day;
But I tracked it by the river, and I trailed it in the cover,
   And I killed it on the mountain miles away.
Now I've had my lazy supper, and the level sun is gleaming
   On the water where the silver salmon play;
And I light my little corn-cob, and I linger, softly dreaming,
   In the twilight, of a land that's far away.

Far away, so faint and far, is flaming London, fevered Paris,
   That I fancy I have gained another star;
Far away the din and hurry, far away the sin and worry,
   Far away — God knows they cannot be too far.
Gilded galley-slaves of Mammon — how my purse-proud brothers taunt me!
   I might have been as well-to-do as they
Had I clutched like them my chances, learned their wisdom, crushed my fancies,
   Starved my soul and gone to business every day.

Well, the cherry bends with blossom and the vivid grass is springing,
   And the star-like lily nestles in the green;
And the frogs their joys are singing, and my heart in tune is ringing,
   And it doesn't matter what I might have been.
While above the scented pine-gloom, piling heights of golden glory,
   The sun-god paints his canvas in the west,
I can couch me deep in clover, I can listen to the story
   Of the lazy, lapping water — it is best.

While the trout leaps in the river, and the blue grouse thrills the cover,
   And the frozen snow betrays the panther's track,
And the robin greets the dayspring with the rapture of a lover,
   I am happy, and I'll nevermore go back.
For I know I'd just be longing for the little old log cabin,
   With the morning-glory clinging to the door,
Till I loathed the city places, cursed the care on all the faces,
   Turned my back on lazar London evermore.

So send me far from Lombard Street, and write me down a failure;
   Put a little in my purse and leave me free.
Say: "He turned from Fortune's offering to follow up a pale lure,
   He is one of us no longer — let him be."
I am one of you no longer; by the trails my feet have broken,
   The dizzy peaks I've scaled, the camp-fire's glow;
By the lonely seas I've sailed in — yea, the final word is spoken,
   I am signed and sealed to nature. Be it so.

Robert W. Service