Иван Франко. Панские забавки. Глава 7

7. ЗАВЕДЁМ  ШКОЛУ  В  СЕЛЕ


Что-то пан теряет волю


И началась от того дня
Между крестьянами и паном
Глухая скрытая война.
Впервой такая весть пришла нам,
Что пан чего-то запретить
В своём селе неймеет воли.
Ведь мы веками свыкли жить
Так, будто б ржи колосья в поле,
Туда клонясь, откуда дул
Могучий ветер панской воли.
Мужик бы вздумать не дерзнул
Пойти вразрез с господской волей;
Когда ж, забит крепацкой долей,
Совсем терпенье он терял
Сносить и рабство, и глумленья,
То всё кидал к чертям, бежал
В чужбину, да детей бросал
Ещё на бо́льшие лишенья.
Ан вдруг: не может запретить!
А значит, что-то есть такое
Над паном страшное, на кое
И он боится положить,
Чего не смеет преступить.


«Заведём школу в селе!»


Весь сельский мир, почуяв это,
Как будто наново воскрес.
Всю пасху шли по хатам здесь,
Клоко́ча, сельские советы:
«Нам надо всех детей учить,
Пан нам не смеет запретить, —
Вот так отважно заявляли
Кто так — ещё вчера — дрожали. —
Нам надо школу тут завесть!
Неужто ж мы такие черти,
Что впрямь должны и наши дети
Всю жизнь ярмо такое несть?»
Но — но чего греха таить, эй? —
Нашлись тут старше, башковитей,
Кто цыцкать стали свысока:
«Чего вы гвалт такой подняли?
Твердите всё, как попугаи:
"Не смеет!" Вот пождите-ка,
А он посмеет вам! Погнали!
Вы б лучше в тряпочку молчали,
Чтоб ваша грешная тушка́
Беды б не хапнула страшнее
За вашу дурость!»

                Помрачнели
От перспектив здесь смельчаки.
У многих всё ещё свербели
От панских палок синяки.
Ну, да волков коли бояться —
Так в лес, известно, не ходить.
Решили ж в город тут податься,
У комиссара посправляться,
Чтоб мог на пальцах объяснить,
Льзя иль нельзя крестьянской школе
Быть на селе без панской воли?


Комиссар-немец


Был немец комиссар у нас,
Немолодой уже немчишко,
Смешной такой. Нет-нет подчас
В село заедет — поздний час, —
В двор не заедет, хоть сколь близко,
А к мужику всё. Киселю,
Борщу, вареничков с сметаной
Поест, калякает. «Люплю
Руски мушик, — бывало, пьяный,
Так говорит. — Я руски клеп
Стес кушаю уш тесет лет
И полюпиль фас! Топрый лют,
Да пан стес сфолёчь. Фсе паскут.
Schlecht![1] Плёхо. Я фас саферяю:
Коль пан кнобить фас путет ист,
Ко мне итите, — уш я снаю,
Такой с ним шютк тохта зихраю,
Што путет с злёсти пальцы христ».

За что, не знаю, но до боли,
Свирепо, люто, всем нутром
Он не любил панов, — за то ли,
Что сам он не умел в их тон
Попасть вельможный; оттого ли,
Что чувствовал себя всегда
Между поляцкими панами
Чужим, как точно сирота
Между господскими детями?
Они ж на немца свысока
Глядели, да об чудака,
Куражась, ноги вытирали.

А то ещё тишком шептали,
Что был-де с ним такой конфуз,
Что как-то раз паны задали
Ему и боли, и печали,
И опозорили, и взяли,
Шутя, немчурку «на боюсь».
Был это слух, должно, правдивый,
Что пан один-де — шутки для —
Его за полбутылки пива
Чуть как-то в гроб не свёл с коня.


Панская забавка над комиссаром


То был ещё он молодым,
Недавно только дослужился
До повышенья, и к панам,
К ясновельможным их мосцям,
Тянуть всё ручку норовился,
Затем что в близких был с одним,
Который дочечку имели
Красавицу; была она
У ойчца с маткой[2] не одна,
Притом резва и шебутна,
И грациознее газели,
Стройна, гибка, и озорна,
И весела, зело красива,
К нему нисколько не спесива,
Короче, кралечка одна.

Пан комиссар, с отцом друживши,
Не раз у пана дома бывши
Сперва по делу, а потом
И гость как прошенный в их дом,
Нередко с паннами общался,
И хоть степенно всё держался,
Манюсе как-то раз признался,
Что счастлив был бы всей душой
Её своей иметь женой.

Манюся малость покраснела,
Чуть улыбнулась, онемела,
А после шёпотом, несмело
Ему в ответ произнесла:
«Помув пан з мамчон»[3] — и ушла.
Был комиссар один в гостиной.
Чуть позже поступью массивной
Сама помещица вошла.
«Вем, же пан ма щен до Манющи,
То бардзо добже, але мущи
Пан з ойцем мувичь, бо без него
Не децыдуен сама тего».[4]

Чрез полчаса уже сидел
Жених у пана в кабинете
И, дожидаяся, глядел
На круг гостей, что стол обсел
И шпилил в стосик и лабетик.[5]
Сидел и ждал часа так со́ два.
Вот, наигравшись вволю, кодло
Панов разъехалось. Тогда
К слуге пан дидыч обратился:
«А ну, Мыхайло, подь сюда!
Давай-ка, быстренько метнися,
Бутылку пива принеси,
Два стакана́, шмат колбасы,
Потом в конюшню сбегай рысью,
Найди там конюха Грыня,
Чтоб комиссарского коня
Скажи седлать велел немедля!»

Его слуга, ничуть не медля,
Тотчас исполнил, что ему
Его хозяин повелели.
Пан дидыч весело присели
Близ комиссара, да и ну
Калякать — будто б как без цели —
О том о сём. А гость за пивом
Молчал и пана слушал, ждал,
А пан, знай, пива доливал,
Но об том деле щекотливом,
Что комиссар начать дерзнул,
Ни словом не упомянул.

Пришёл слуга. Допили пиво,
Засим Мыхайло в свой черёд
Донёс, что «конь уже готовый».
Пан дидыч вежливо, но прёт:
«Но, пий, пан, ештше, до половы!»[6]
Гость выпил залпом всё и встал,
И, помолчав, вопрос задал:
«Но якже пан добродьжьей мыщли
В тей справе, цо мувила пани?»[7] —
«О проше, проше, товар тани!
Дьжьищь ештше, тераз зараз в ноцы,
Зажондзе вшистко, цо в мей моцы,
Быщмы на добре обай вышли».[8]

И, не сказавши ничего
Сколь-нибудь более того,
Хозяин с комиссаром вышли;
Пан дидыч гостя своего,
Под ручку взяв, до самого
Коня провёл и подсадил,
Похлопал по плечам, как друга,
Себе в нос буркнул что-то глухо,
И — тут же, без прелюдий прочих,
Крапивы маленький пучочек
Коню под хвост вдруг засадил.

«Но, до видзеня! З ласки бога!
Штшенщлива, пан комисаж, дрога!»[9] —
Сказал и свистнул. Конь вскочил,
Подпрыгнул и в галоп сорвался.
А комиссар и не крестясь,
И не молясь, и не простясь,
И даже не заматерясь,
А в гриву лишь коню вцепясь,
Как ураган, с двора умчался.

Мчал, пока мчал по ровном поле,
А как случился буерак,
С коня свалился австрияк
И изнемог от тяжкой боли.
Поу́тру там его нашли,
В телеге в город отвезли.
В тяжёлой пролежал горячке
И долго от последствий скачки
Ещё был вынужден страдать,
Зализывать свои болячки,
И кровью харкивал лет с пять,
Зарёкся близко подступать
До смерти ни к коню, ни к клячке
И женихаться лезть к полячке.


Комиссар бунтует


И с того дня на всех панов
Гнев комиссар имел таков, —
И лютый, и незатаённый, —
Что кушать так-таки не мог.
На панский не ступал порог,
Зато с панами, где лишь мог,
Вёл юридические войны.
А был он в округе большой
Авторитет и власть царёва,
И не было и дня такого,
До рук его чтоб не дошёл
Какой-то мутный и противный
Между панов и хамов спор.

А потому совсем не дивно,
Что был панам он как серпом
По одном месте, и к нему же
То мужики ходили дружно
Спросить совета. И чего
Паны уж не предпринимали,
Лишь бы избавиться его!
До губернатра самого
Дошли аж, пачкали, писали
Мильоны кляуз, верещали,
Что люд бунтует, что панов
Ни во что ставят, что готов
Хам чуть не резать им голов,
Не хочет барщины работать.
Да все те кляузы, злой шёпот —
Всё пропадало, не могло
Ни подкопать под комиссара
Сколько-нибудь глубокой ямы,
Ни даже запятнать его,
Ведь округ слыл за тихий самый
И на хорошем был счету;
Зато паны в губернском свете
Являлись лишь в дурацком свете,
А комиссар и в ус не дул.

Так вот к нему-то повалила ж
Община наша. Подскочил аж
От удивленья австрияк,
Как услыхал, что отчудил наш
Мужицкий ум. «Ja! Штройте! Так!
Не пойтесь, клёпи! Штройте смелё!
Пусть лишь Михуцки фаш пасмейт
Фам сапрешать кароши телё,
Тохта такоя паимейт,
Чефо неймель ишё таселе.
Ja! Штройте! Gut, versucht einmal![10]
Фить это кайзерска есть фоля,
Штоп ф каштой феси[11] биля школя,
Штоп кашты руски крамат сналь».

Его слова нам были, будто
Бы родниковая вода
Для жаждущего, — так, как будто
Христова божья благодать
Сошла в село. Народ воспрянул,
Начал сходиться, обсуждать,
На школу деньги собирать
И в общий их котёл скидать,
Как будто б впрямь и вовсе пана
На свете не было совсем.


Реакция пана


Да очень быстро стало всем
Понятно всё, и ощутили
Мы на своей на шкуре, что
Чрез ров да в ров перескочили!
Дознал Мигуцкий, обо что
В селе людишки взгомонили.
Человек двадцать пригласил
Зачинщиков и заводил
Того «зашкольного движенья»
К себе на двор для объясненья;
Сошёл, ни слова не сказал,
Лишь жестом властным приказал,
Чтоб всыпал каждому подпанок
По двадцать горяче́ньких палок.

Засим сказал: «А слышу я,
Что школу строите вы частно,
Господа хамы? Что ж, прекрасно!
Бог помощь вам, мои друзья!
И даже начали сбор денег?
Так вот аванс вам от меня.
Иль, может быть, мой вклад маленек?
Скажите! Вам добавлю я».
Сказал с усмешечкой, сквозь зубы
Цедя слова, но вдруг сбледнул,
Аж задрожал весь, сжались губы,
В глазах зловещий блеск сверкнул.

«А, хамы! — крикнул он. — Гадюки!
Вам школы надо? Знаю я,
Куда вы гнёте! Не азбу́ки —
Вам воли хочется! Змея,
Не хам! Мол, грамоте навчусь,
Читать, писать я наловчусь,
Так кто на барщину тогда
Меня посмеет гнать? Ступайте!
Ко мне на двор не попадайте,
Иначе будет вам... беда.
Ещё хоть раз про эту школу
Услышу что-то лишь, — ей-богу,
Уж просто так не отпущу,
Три шкуры   с   к а ж д о г о   спущу,
Что смерть отрадой станет вам!»


Глухая война между общиною и паном


Но в этот раз ошибся пан,
На сей раз выкусила Польша:
Он думал поркой запугать,
А раздрочил ещё лишь больше.
«Что ж, погибать, так погибать! —
Все стали мужики кричать. —
С рук не сойдёт ему всё это,
Не отречёмся от своей
Мужицкой правды!» И не медля
На пана жалобу — скорей —
За самовольные побои
Начальству подали герои.
Была комиссия, допросы,
И стали спрашивать вопросы.
Мигуцкий свирепел, бесился,
Да запороть нас, как собак,
Однако ж, больше не грозился.
И школу завели мы так.

Но всё ж заботы наши этим
Не кончились. Пришлось искать
Учителя, ведь поп давать
Не мог такие знанья детям.
А мы наймём лишь одного, —
Пан ни с того вдруг ни с сего
То в рекрута отдаст его,
То перекупит, переманит
И к своему двору возьмёт,
То запугает, закошмарит,
А то в учебный час пошлёт
Своих людишек, а подпанки
Ему уж делали подлянки
Или с занятий в панский сад
Гоняли попросту ребят —
Жуков, гусе́ниц собирать.

Мы тоже пану не спускали,
Всё в округ жалобы писали;
Здесь комиссар нам услужил.
Порядком пану насолил он,
И в пане том врага нажил он,
Ведь тот за всё вину валил
На «шваба». Долго клокотала
Меж них взаимная вражда,
Как вдруг однажды пожелала
Сыграть недобрая судьба
Над обои́ми злую шутку:
Свела их раз в чужом дому.
Увидя «шваба», в ту ж минутку
Мигуцкий подбежал к нему
И, до того как удержали
Присутствующие с ним в зале,
Ему пощёчину влепил.

Скандал был громкий, и не знать,
Как пан сумел его замять,
Но комиссар наш не забыл
Обиды, ждал поры, гнул спину,
Но всё ж обидчику отмстил,
Да так, что небо аж с овчину
Ещё и пану показалось.

Два года с этого промчалось,
А между тем в селе немало ж
Переменилось. Старый жид,
Шинкарь, издох, да свято место
Не может долго пусто быть:
Пришёл другой на его место,
Какой-то новый, и что бес твой —
Такой же хитрый. Он-то пана
Подговорил — своим крестьянам
Дешевле водочку пустить.
«Во-первых, будут больше пить,
А во-вторых, крестьянин пьяный
Не будет и бунто́в чинить».

И впрямь: довольно люду в эти
Жидовские попалось сети.
А жид в шинке на всякий лад
Поддатым клеплет: «Стыдно, брат!
Ей-богу, что вы все как дети!
Поп водит вас всех за нос. Дколе?
Зачем вам в школу слать детей?
Зачем вам пана злить? Тц, эй!
Упёрлася она вам, что ли, —
Н е х а й   й и й   б и с!  — от эта школа?
На что она вам? Чёрт бы с ней!»

И потихоньку поползла,
В шинке однажды зародяся,
Та алкогольная зараза
Из хаты в хату. И несла
С собою лишь раздор и горе.
Не стало уж согласья боле
В советах так, как было раньше,
Да и детей уже чем дальше,
Тем меньше, меньше в школу шло.
Казалось, будто всё село
Вновь онемело, пасмурнело,
Как будто вновь всё отупело,
Лишь пьяным хором люд басил
Да барщины ярмо тащил.
Казалось, этот благородный,
Возвышенный порыв народный
Иссяк и — умерев — остыл.



[1] Плохо! (нем.).
[2] Ойчец, матка (польск.) — отец, мать.
[3] Поговорите с мамою. (польск.).
[4] Знаю, что вы имеете чувства к Манюсе. Это всё очень хорошо, но вы должны поговорить с отцом, потому что без него я сама не решу этого. (польск.).
[5] Лабет — здесь: картёжная игра.
[6] Ну, пей, пан, ещё, до половины! (польск.).
[7] А что же милостивый пан думает об том деле, об котором говорила пани? (польск.).
[8] О, прошу, прошу, товар дешёвый! Ещё сегодня, нынче ж, сею же ночью, я распоряжусь обо всём, — так чтобы нам обоим было хорошо. (польск.).
[9] Ну, до свиданья! Божиею милостию! Счастливой дороги, комиссар! (польск.).
[10] Пробуйте, делайте! (нем.).
[11] Весь (устар.) — деревня, село.




7. «Заведімо школу в селі!»

 
«Щось пану не вільно»


І почалась від того дня
Поміж громадою і паном
Глуха постійная війна.
Се ж перший раз та вість прийшла нам.
Що пан у свойому селі
Чогось-то зборонить не сміє.
А то ми ось віки цілі
Жили й, мов жито на ріллі.
Туди хилились, відки віє
Могучий вітер панських слів.
Хлоп і подумати не смів,
Щоб проти панського бажання
Робити щось, а як не міг
Знести неволі та знущання,
То кидав все, в чужину біг,
Лишаючи дітей своїх
Іще на більше горювання,
Аж враз: «Не можу зборонити!»
Значить, є щось таке над ним,
Чого і він боїться, чим
Йому не вільно погордити.


«Заведімо школу в селі!»


Почувши се, ціла громада
Немов наново віджила.
Ще в свята по хатах ішла
Оживлена гуртова рада:
«Нам треба всіх дітей учити,
Пан нам не сміє зборонити, –
Отак відважно гомоніли
Ті, що ще вчора так тремтіли. –
Нам треба школу завести!
Або ж то ми такі послідні,
Що мусять наші діти рідні
Ярмо таке повік нести?»
Та – ніщо крити шила в місі –
Знайшлися старші, розважніші,
Що вцитькувати прийнялись:
«Чого ви так розрешетились?
Напам’ять слово те навчились:
«Не сміє». От чекайте лиш,
А він посміє вам! От краще
Мовчіть, щоб грішне тіло ваше
Не мусило відповідать
За ваш нерозум!»

                Посумніли
На тую мову смільчаки.
У многих ще таки свербіли
Від панських буків синяки.
Та годі знов було ховаться,
Не бувши в лісі, від вовків.
От і прирадили удаться
До города і розпитаться
В комісара, щоб він повів,
Чи можна буть громадській школі
В селі без панової волі?


Комісар-німець


Комісар німець був у нас,
Немолодий уже панисько,
Смішний такий. Було, не раз
В село заїде – пізній час, –
В двір не заїде, хоч як близько,
А все до хлопа. Киселю,
Борщу, вареників, логази
Поїсть, балакає. «Люплю
Я руська кльопа, – було, каже, –
Я руські кліп їм тесять літ
І полюпив вас! Топрий лют,
Та кепськії пани отут.
То кльопіт. Я вам повітаю:
Як пан вас путе туше тис,
То мене йтіть, я вше то знаю,
Такі йому контуші скраю,
Що путе з злості пальці хрис».

Не знаю за що, але люто,
Усею кров’ю, всім нутром
Він не любив панів, мабуть-то,
За те, що сам не вмів в їх тон
Попасти, чув себе між ними
Чужим, мов сирота яка.
Вони ж на нього звисока
Гляділи й жартами бутними
Принижували бідака.

А то потиху ще шептали,
Що мав оказію таку,
Що раз пани йому нагнали
І стиду, й болю, і ляку.
Була се вість, мабуть, правдива,
Що пан один із добра дива
Йому за півбутельки пива
Трохи не вкоротив віку.


Панський жарт з комісаром


Він ще в молодших був літах,
Щойно авансу дослужився
І все з панами руку тяг,
Бо до одного приблизився,
В якого донечка була –
Не одиначка, та вродлива,
Притім весела і жартлива,
До нього зовсім не спесива,
Отак фіглярочка мала.

Комісар, пана добре знавши,
Не раз у нього побувавши
За ділом зразу, а потім
І прошений як гість у дім,
Не раз з паннами забавлявся
І, хоч поважно все держався,
Манюсі якось раз признався,
Що рад би цілою душею
Її побачити своєю.

Манюся злегка запаліла,
Всміхнулася і заніміла,
А потім стиха відповіла:
«Pomów pan z mamcią» – і пішла.
Комісар сам був у покою.
По хвилі ступою тяжкою
Пані добродійка ввійшла.
«Wiem, to pan ma się do Maniusi.
To bardzo dobrze, ale musi
Pan z ojcem mówić, bo bez niego
Nie decyduję sama tego».

За півгодини вже сидів
Комісар в пана в кабінеті
І, дожидаючи, глядів
На гостей, що, обсівши стіл,
Сиділи мирно при лабеті.
Сидів і ждав зо дві години,
Аж по закінченні гостини
Пани роз’їхались. Тоді
Пан дідич до слуги озвався:
«Ану, Михайле, тут постався!
Бутельку пива принеси,
Дві склянки й кусень ковбаси,
А потім дай до стайні знати,
Там до стаєнного Гриня,
Щоб комісарського коня
Казав негайно осідлати!»

Слуга сповнив, що пан велів.
Пан дідич весело присів
Біля комісара й почав
Балакати про се й про теє.
Комісар слухав мовчки, ждав,
А пан, знай, пива доливав,
Але про діло те слизькеє,
Яке комісар розпочав,
Він ані слова не згадав.

Допили пиво, втім слуга
Доніс, що кінь уже готовий.
Пан дідич чемно наляга:
«No pij, pan, jeszcze do połowy!»
Комісар випив і устав
І, помовчавши, запитав:
«No, jakze pan dobrodziej myśli
W tej sprawie, co mówiᐪ pani?» –
«O proszę, proszę, towar tani!
Dziś jeszcze, teraz zaraz w nocy
Zarzၝzę wszystko, co w mej mocy,
Byśmy na dobre obaj wyszli».

І, більш не кажучи нічого,
Комісара аж до самого
Коня провів і підсадив,
По плечах поплескав приязно,
Потім щось муркнув невиразно
І моментально, без полики
Кропиви корчик невеликий
Під хвіст коневі вгородив.

«Ну, прощавайте! В ласці бога!
Щаслива, пане, вам дорога!» –
Сказав і свиснув. Кінь рвонув,
Підскочив і в галоп пустився.
А пан комісар не хрестився,
Не дякував і не прощався,
За шию лиш коня вхопився
І вихром із двора помчався.

Мчав, поки мчав по рівнім полю,
Та як притрафився рівчак,
З коня звалився неборак
І тут зомлів з тяжкого болю.
Уранці там його знайшли,
До міста возом відвезли.
Тяжкую перебув гарячку
І довго ще терпів від кольки,
Кахикав потім літ із п’ять,
Зарікся більше не сідать
Ні на коня, ані на клячку
Й не залицятися до польки.


Комісар бунтує


І відтоді на всіх панів
Нетайний і завзятий гнів
Комісар мав у своїм серці.
На панський не ступав поріг,
Зате з панами, де лиш міг,
Зводив він юридичні герці.
А був він у циркулі сила,
Трохи не старості рівня.
І не було такого дня,
Щоб рук його не доходила
Якась замотана й немила
Панів з хлопами колотня.

Тому не дивота, що много
Панам давався він взнаки,
І за порадою до нього
З всіх сіл ходили мужики.
І що то вже пани робили,
Аби позбутися його!
До губернатора ходили,
Писали скарги, голосили,
Що люд бунтує, що свого
Пани непевні, що готові
Хлопи вже до розливу крові,
Не хочуть панщини робить.
Та всі ті скарги пропадали,
Комісара не підкопали,
Ні навіть не могли сплямить,
Бо весь округ спокійний був;
Самі ж пани в губернськім світі
Являлись в кепській кондуїті,
Комісар ані в вус не дув.

Так от до нього-то вдались
Селяни наші. Аж підскочив,
Коли почув, що наторочив
Наш хлопський ум. «Путуйте лиш!
Не пійтесь! Хай лиш пан стріпує
Вам поронити, то почує
Таке, якого ще не чув.
Путуйте! Тож цісарська воля,
Шоп в коштій весі пуля школя,
Шоп коштий кльоп письменний пув».

Отсі слова були для нас,
Мов спраглому вода погожа,
Немов правдива ласка божа
В село зійшла. Народ нараз
Почав сходиться, розмовляти,
На школу вже й складки збирати,
Мов пана й в світі не було.


Пан реагує


Гай-гай, та швидко ми почули,
Що через рів та в рів стрибнули!
Дізнався пан, про що село
Загомоніло. Двадцять чільних
Провідників тих «рухів шкільних»
Прикликав, не сказав ні гич,
А лиш по черзі простирати
Велів і кождому вліпляти
По двадцять солених палиць.

Потім сказав: «А що то, чую,
Що школу вашмосці будують?
Що ж, гарно! Й дальше так робіть!
Вже почали збирати складку?
Так се від мене вам завдатку.
Чи, може, мало ще? Скажіть!»
Слова ті з усміхом, крізь зуби
Цідив він, але враз поблід,
Весь задрижав, зціпились губи,
В очах заблис зловіщий світ.

«Га, хами! – крикнув він. – Гадюки!
Вам школи треба? Знаю я,
Куди ви гнете! Не азбуки,
Вам волі хочеться! Змія,
Не хлоп! Мовляв: письма лизну,
То хто тоді на панщину
Мене посміє гнать? Ідіть!
Не попадайте в мої руки,
Бо лихо буде! Лиш, їй-богу,
Якщо про школу ту дурну
Ще раз почую, то такого
Вам всиплю бобу солоного,
Що замакітриться вам світ!»


Глуха війна між громадою й паном


Та помилився пан сим разом:
Гадав побоями злякать,
А роздражнив ще більш. «Згибать,
То згинем! – стали всі кричать. –
А не уйде йому се плазом,
Не зречемось ми правди свої!»
І зараз скаргу подали
За самовільнії побої
На пана. З уряду пішли
Допроси. Пан кричав, казився,
Та вже на буки не щедрився.
От так ми й школу завели.

Та тут наш клопіт не скінчився.
Прийшлось учителя шукать,
Бо піп не міг сам постачать.
Та що ми згодимо якого –
Пан незабаром шасть-не-прасть
То до рекрут його віддасть,
То перемовить та до свого
Двора візьме, то налякає
Погрозами, то посилає
Своїх людей в шкільні години,
Щоб школі пакості робили,
Дітей щоб гнали в панський сад
Хрущі, гусільниці збирать.

Та й ми теж пану не спускали,
Все до циркулу скарги слали;
Комісар нам в пригоді став.
Чимало пану досолив він,
Та й в пану ж ворога нажив він,
Бо той за все вину складав
На «шваба». Довго клекотіла
Вражда між ними, аж схотіла
Недобра доля раз закпить:
Звела їх раз в чужому домі.
Уздрівши шваба, пан в ту мить
Прискочив, руку відвернув
І, поки здержали знайомі,
Комісара в лице ливнув.

Скандал зробився, і не знати,
Як здужав пан його зам’яти,
Але комісар не забув
Образи, ждав пори, хилився
І таки за своє помстився,
Та так, що пан ще гірш почув.

Отак два роки колотилось,
А тим часом в селі змінилось
Чимало. Орендар старий
Умер, настав якийсь новий,
Та хитрий з біса. Він-то пана
Підмовив – своїм громадянам
Горілку дешевше пустить.
«Одно, що будуть більше пить,
А друге те: громада п’яна
Не буде й бунтів підносить».

І справді, в ті жидівські сіти
Людей попалося досить.
А жид у коршмі сюди й туди
Підпитим клепле: «Стид вам, люди!
Піп водить вас усіх за ніс.
Нащо вам в школу слати діти?
Нащо вам з паном задираться?
Що при тій школі упираться?
Нащо вам школа? Хай їй біс!»

І от поволі почалася
Зараза з коршми й потяглася
Із хати в хату. Не було
Вже згоди в радах так, як перше,
Ба вже й дітей чимраз, то менше
Ходило в школу. Все село,
Якесь німе, понуре стало,
Лиш співом п’яним, знай, лунало
Та панщини ярмо тягло.
Здавалося, що благородне
Оте зворушення народне
Пропало, порохом пішло.