Таланту Льва Толстого. Сущность души. Любовь!

   « Россия не в Москве, она в сердцах её сынов!»
Мир мудрых русских  – он таков!
Так было и так будет
Тысячи тысяч веков! 
    
   На зарево первого занявшегося  2-го сентября пожара
с разных дорог с разными чувствами - на место, где стояла Москва,
смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва…   
Прекрасная Москва! Как же она была до вторжения врагов хороша –
Страны душа!..
     Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок.
Пропел петух далеко, откликнулись близкие петухи. 
Все спали...  опять прокричал через сени сверчок...
    Душа раненого князя Андрея была не в нормальном состоянии.
Конечно, думал он - временно.
Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно -
о бесчисленном количестве предметов, не обращая на каждого в отдельности особое внимание,
но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений,
на этом ряде явлений остановить всё своё внимание.
   Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается,
чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку,
и опять к своим мыслям возвращается и в своём размышлении опять скрывается.
   Все силы души князя были деятельнее, яснее, чем когда-нибудь они были с ним,
но они действовали вне его воли.
Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им.
    Иногда мысль его вдруг начинала работать и с такой силой, ясностью и глубиною,
с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии порою;
но вдруг посредине своей работы она обрывалась, терялась связь с ней,
заменялась каким-нибудь неожиданным представлением и не было сил возвратиться к ней.
    «Да, мне открылось новое счастье, неотъемлемое от человека, -
думал князь, лёжа в полутёмной тихой избе и глядя перед собой целыми часами
лихорадочно-раскрытыми, остановившимися глазами. —
Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви!
Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мог только один Бог. Но как?
Как же Бог предписал этот закон? Закон счастья в любви! »
   «Да, любовь (думал он опять с совершенной ясностью),
но не та любовь, которая любит за что-нибудь,
для чего-нибудь или почему-нибудь,
но та любовь, которую я испытал в первый раз,
когда, умирая, я увидал своего врага и всё-таки, забыв всё,
полюбил его ни за что, вне его души.
Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души
и для которой не нужно предмета.
Я и теперь испытываю это блаженное чувство.
Любить ближних, любить врагов своих не в их явлениях,
А любить — как всё любить, как любить Бога небесного во всех его проявлениях.
Любить человека дорогого можно человеческой, земной любовью;
но только врага можно любить любовью Божеской - неземной,  небесной любовью,
когда он окажется на небесах, словно  в лучших его, неведомых на земле  небесных снах.
И от этого-то я испытал такую радость,
когда я почувствовал, что люблю того человека - на небесах.
   Что с ним? Жив ли он...
Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти и измениться;
но Божеская любовь не может измениться. 
   Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить её – источник души.
Высшая любовь есть сущность души.
   А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни.
И из всех людей никого больше не любил я
и не ненавидел, как её, во всей своей жизни».
    И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе её прежде,
с одною её прелестью, радостной для себя;
но в первый раз представил себе её душу, заглянув будто в себя.
И он понял её чувство, её страданья,
стыд, раскаянье.
    Он теперь в первый раз понял всю жестокость своего отказа,
видел жестокость своего разрыва с нею – разрыва в любви  с того самого раза.
   «Ежели бы мне было возможно только ещё один раз увидеть её - отыскать.
Один раз, глядя в эти глаза, сказать...»
   Князь Андрей хотел вернуться к прежнему миру чистой мысли, но он не мог,
и бред втягивал его в свою область, как мог. 
   Князь Андрей собрал все свои силы, чтобы опомниться; он пошевелился
и вдруг в ушах его зазвенело, в глазах помутилось
и он, как человек, окунувшийся в воду, потерял сознание -
всё исчезло. в никуда провалилось.
   Когда он очнулся, Наташа, та самая живая Наташа,
с которой он только что желал рядом быть
и которую изо всех людей в мире ему более всего хотелось любить -
той новой, чистой Божеской любовью, которая была теперь открыта ему,
стояла перед ним на коленях – будто снова принадлежащая ему.
   Он понял, что это была живая, настоящая Наташа, и не удивился,
но тихо обрадовался.
  Наташа, стоя на коленях, испуганно, но прикованно (она не могла двинуться) глядела на него,
удерживая рыдания и не показывая слёзы счастья возле живого его.
   Лицо её было бледно и неподвижно. Только в нижней части его трепетало что-то.
Князь Андрей облегчительно вздохнул, улыбнулся и протянул руку,
Словно не видел больше года.
     Наташа быстрым, но осторожным движением подвинулась к нему на коленях
и, взяв осторожно его руку, нагнулась над ней лицом, держа её руками,
и стала целовать её, чуть дотрогиваясь губами.
   Простите! — сказала она шепотом, подняв голову и взглядывая на него. — Простите меня!
   Я вас люблю, — сказал князь Андрей.
    Простите...
    Что простить? — спросил князь Андрей.
     Простите меня за то, что я сде...лала, —
чуть слышным, прерывным шёпотом проговорила Наташа, ещё ближе поднося руку, 
и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать его руку.
     Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, — сказал князь Андрей,
поднимая рукой её лицо так, чтобы он мог глядеть в её глаза, очаровываясь ей.
   Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно
и радостно-любовно смотрели на него страстно.
Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво,
оно было страшно.
   Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза,
которые были прекрасны – эти любимые её  галаза.
   …
   Хотя вследствие теперь установившегося сближения
между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову - они опять влюблены
и в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены,
никто, ещё менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом:
нерешённый, висящий вопрос жизни или смерти
не только над Болконским, но над Россией
заслонял все другие предположения, витающие в мире о России
и о божественной любви к России.

__________

Л. Н. Толстой. Война и мир. Том третий. Часть третья
XXX
На зарево первого занявшегося 2-го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
XXXI
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва… 
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. 
Все спали... Сверчок кричал через сени, на улице кто-то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, и осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи.
    Душа князя Андрея была не в нормальном состоянии.
Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлении остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям.
Все силы души князя были деятельнее, яснее, чем когда-нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким-нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
   «Да, мне открылось новое счастье, неотъемлемое от человека, — думал князь, лёжа в полутёмной тихой избе и глядя вперёд лихорадочно-раскрытыми, остановившимися глазами. — Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мог только один Бог. Но как же Бог предписал этот закон? …»
   «Да, любовь (думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что-нибудь, для чего-нибудь или почему-нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все-таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить — любить Бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью Божеской. И от этого-то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он... Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но Божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз понял всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидеть ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать...»
Князь Андрей хотел вернуться к прежнему миру чистой мысли, но он не мог, и бред втягивал его в свою область. 
   Князь Андрей собрал все свои силы, чтобы опомниться; он пошевелился, и вдруг в ушах его зазвенело, в глазах помутилось, и он, как человек, окунувшийся в воду, потерял сознание. Когда он очнулся, Наташа, та самая живая Наташа, которую изо всех людей в мире ему более всего хотелось любить той новой, чистой Божеской любовью, которая была теперь открыта ему, стояла перед ним на коленях. Он понял, что это была живая, настоящая Наташа, и не удивился, но тихо обрадовался. Наташа, стоя на коленях, испуганно, но прикованно (она не могла двинуться) глядела на него, удерживая рыдания. Лицо ее было бледно и неподвижно. Только в нижней части его трепетало что-то.Князь Андрей облегчительно вздохнул, улыбнулся и протянул руку.— Вы? — сказал он. — Как счастливо!Наташа быстрым, но осторожным движением подвинулась к нему на коленях и, взяв осторожно его руку, нагнулась над ней лицом и стала целовать ее, чуть дотрогиваясь губами.— Простите! — сказала она шепотом, подняв голову и взглядывая на него. — Простите меня!— Я вас люблю, — сказал князь Андрей.— Простите...— Что простить? — спросил князь Андрей.— Простите меня за то, что я сде...лала, — чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать руку.— Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, — сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно-любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
    Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.