Беседа о здоровье и болезнях с М. Монтенем

«Если я заболею, к врачам обращаться не стану»
 (Ярослав Смеляков)

Недавно наш друг, независимый журналист М. Михайлов, озабоченный ухудшением состояния своего весьма изношенного организма, мысленно задал несколько вопросов о здоровье и болезнях своему любимому писателю и советчику Мишелю Монтеню.

Конечно, можно удивиться тому, что он обратился не в поликлинику, оснащенную современным оборудованием, не к нашим замечательным врачам, погруженным в экран монитора и владеющими последними достижениями современной науки, а к человеку, жившему почти пятьсот лет назад, когда медицина была в зачаточном состоянии.

Но удивляться не стоит: наш друг неоднократно посещал различные медицинские учреждения, потратил уйму времени, сил и денег, кое в чем ему помогли и подлечили. Однако, чтобы постоянно лечиться в районной поликлинике, после всех реорганизаций и оптимизаций, у него не хватает сил, а в роскошно оборудованных частных клиниках – денег.

А любимый писатель не раз его выручал: не таблетками, а трезвым и здравым взглядом на жизнь, помогающим успокоиться и принять ситуацию со смирением, избавив от лишних метаний и сэкономив остаток сил.  Ибо, как учил Будда, «Одно полезное слово, услышав которое, становятся спокойными, лучше тысячи речей, составленных из бесполезных слов».

М. – Уважаемый Учитель, Вы прожили довольно долго, не обращаясь к врачам и их снадобьям, в то время как в Вашем кругу было принято иметь своих докторов и следовать их советам. Почему?

М. М. – Я блюду свое здоровье, следуя без изменений привычному жизненному распорядку. Болезнь выбила меня из него с одной стороны? Если я доверюсь врачам, они выбьют меня из него и с другой, так что и волею обстоятельств и из-за медицинского искусства я окажусь вне своей обычной колеи.  А между тем больше всего я верю в то, что мне никак не могут повредить вещи, к которым я издавна привык.
Именно привычка сообщает нашей жизни ту форму, какая ей заблагорассудится.

М. – Действительно, я слышал и от современных врачей, что немолодым людям не стоит отказываться от всего привычного, если, конечно, это не пагубные пристрастия.

М. М. – В свое время я был в достаточной мере приучен к свободе и готовности менять свои привычки, но, старея, поддался слабости и стал усваивать определенные постоянные навыки (в моем возрасте переучиваться уже не приходится, надо думать лишь о том, чтобы сохранить себя в какой-то форме).  Теперь уже привычка к некоторым вещам незаметным образом так властно завладела мною, что нарушение ее представляется мне просто разгулом.

М. – Все-таки Ваше упорное нежелание обращаться к врачам вызвано серьёзными причинами?

М. М. – Если врачи не делают ничего хорошего, то они хоть подготовляют заблаговременно своих больных к смерти, подтачивая постепенно их здоровье и понемногу ограничивая их во всех жизненных проявлениях.

М. – Вы не любите, когда Вас в чем-то ограничивают, даже если это необходимо для лечения?

М. М. – И здоровый и больной, я всегда готов был поддаться обуревавшим меня влечениям. Я очень считаюсь со своими желаниями и склонностями. Я не люблю лечить одну беду с помощью другой и ненавижу лекарства, еще более докучные, чем болезнь.

М. – А Вы не думаете, что, не соблюдая врачебные предписания, рискуете ухудшить свое состояние?

М. М. – Мучит нас болезнь, мучит и режим. Раз мы и так и этак вынуждены идти на печальный риск, давайте, рискуя, получать хоть какое-то удовольствие.

М. – Мне это понятно: удовольствие поднимает дух, вселяет оптимизм и, вероятно, помогает организму справиться с недугом.

М. М. – Все, что мне противно, является и вредным для меня, как не причиняет вреда ничто из того, к чему у меня есть влечение и вкус. Никогда не приходилось мне страдать, если я делал нечто для меня приятное, и я всегда смело жертвовал врачебными предписаниями ради своего удовольствия.

М. – Думаю, Вы поступали правильно. Постараюсь следовать Вашему примеру.

М. М. – Когда я болен, то очень жалею, если у меня нет желания, удовлетворив которое, я мог бы получить удовольствие, и врачам было бы нелегко отвратить меня от этого. Так же обстоит со мной, и когда я здоров: самое лучшее для меня – надеяться и хотеть. Плохо, когда и желания твои слабы и хилы. Удовольствие – одно из главных видов пользы.

М. – Удивительно, но недавно я слышал, что истинность этого Вашего высказывания сегодня подтверждена наукой. Какой еще совет по борьбе с недугами Вы могли дать?

М. М. – Опыт научил меня и тому, что мы губим себя нетерпением. Беды наши имеют свою жизнь и свой предел, свои болезни и свое здоровье. Болезни обладают тем же строением, что и живые существа. Едва зародившись в нас, они следуют своей строго определенной судьбе, им тоже дается некий срок. Тот, кто хочет во что бы то ни стало насильственно сократить или прервать их течение, только удлиняет его, только усиливает недуг, вместо того чтобы его затушить.

М. – Мысль, возможно, небесспорная, но не лишенная основания. А Вам удавалось излечиться, следуя принципу непротивления?

М. М. – Пусть болезни проходят сами собой, и я нахожу, что они меньше длятся у меня, не вмешивающегося в их течение. Даже от самых упорных и стойких недугов я избавлялся благодаря их естественному прекращению, без помощи врачевания и вопреки правилам медицины. Предоставим природе действовать по ее усмотрению: она лучше знает свое дело, чем мы.  Сколько раз нападали на меня и сами собою проходили простуда, флюс, подагрические и сердечные приступы, мигрени, которые оставили меня, когда я уже почти примирился с тем, что надолго буду их жертвой. С ними легче справляться, потакая им, чем сопротивляясь.

М. – Однако, когда болезнь затягивается и лишает возможности нормально жить, иногда теряешь терпение.

М. М. – Мы должны кротко подчиняться установленному для нас самой судьбой закону. Ведь мы и созданы для того, чтобы стареть, слабеть, болеть, несмотря ни на какое врачевание.

М. – Многих людей страх смерти заставляет бегать по врачам, сдавать многочисленные анализы, проходить обследования и с трепетом ждать диагноза в надежде на излечение. Разве это не естественно?

М. М. – Есть ли у меня ощущение какого-то конца? Во всяком случае, не ждите, что я стану щупать себе пульс и изучать свою мочу, для того чтобы получить какое-нибудь неприятное предсказание; я уж успею почуять беду, и не предваряя ее страхом. Кто боится страданий, тот страдает уже от своей боязни.

М. – Мне это понятно: иногда спокойней оставаться в неведении.

М. М. – Прошло уже шесть лет с тех пор, как я достиг пятидесятилетнего возраста, который многие народы не без основания считали пределом жизни, не допуская даже, чтобы кто-либо его переступал.

М. – Действительно: средняя продолжительность жизни в Европе в Ваш век составляла 25–35 лет (если считать от рождения) и около 50 лет (если не принимать во внимание детскую смертность).

М. М. – У меня и теперь бывает вполне хорошее самочувствие: правда, оно продолжается недолго, но тогда мне бывает настолько хорошо, что я вспоминаю о здоровье и беззаботности моей юности. О силе и бодрости я не говорю: нет никаких причин, чтобы они оставались при мне в моем возрасте.

М. – Думаю, этим Вы обязаны удивительной силе духа, ясной голове и присущему Вам оптимизму.

М. М. – Я убежден, что эта сила души неоднократно поднимала и слабеющее тело: оно у меня часто в упадке, она же если и не весела, то, во всяком случае, полна ясности и покоя. В течение четырех-пяти месяцев болел я четырехдневной лихорадкой, совершенно исказившей мой внешний облик, дух же оставался не только спокойным, но даже радостным. Если я не ощущаю никаких болей, то слабость и истома не порождают во мне уныния.

М. – Довольно трудно оставаться радостным, если одолевает слабость.

М. М. – Я мирюсь с тем, что мне уже не бегать, – с меня довольно и того, что я влачусь, – и не стану жаловаться на естественный упадок своих телесных сил.
 
М. – Жаловаться некому – остается терпеть.

М. М. – Бог милостив к тем, у кого проявление жизни он отнимает постепенно: это единственное преимущество старости. Тем менее тяжкой и мучительной будет окончательная смерть: она унесет лишь пол или четверть человека.

М. – Это сомнительное преимущество.

М. М. – По правде говоря, при мысли о смерти главное мое утешение состоит в том, что явление это естественное, справедливое и что если бы я требовал и желал от судьбы какой бы то ни было милости в этом отношении, такая милость была бы чем-то незаконным.

М. – В этом отношении беспокоиться нечего – все мы смертны, но это слабое утешение.

М. М. – Мы слишком много требуем от природы, надоедая ей так долго, что она вынуждена лишать нас своей поддержки, оставлять наши глаза, зубы, ноги и все остальное на милость чуждых ей помощников, которых нам приходится умолять о помощи: устав от наших домогательств, природа препоручает нас искусству.
 
М. – Конечно, хочется надеяться на искусство докторов, но они не всесильны, и утраченное здоровье не вернуть. Остается держаться за то, что еще осталось.

М. М. – Самый ценный плод здоровья – возможность получать удовольствие: будем же пользоваться первым попавшимся удовольствием.
Я, похваляющийся тем, что так усердно, с таким упоением тешу себя всеми прелестями жизни, даже я, приглядываясь к ним повнимательнее, нахожу, что они – всего-навсего дуновение ветра. Но и мы-то сами – всего-навсего ветер. А ветер, более мудрый, чем мы, любит шуметь, волноваться и довольствуется теми проявлениями, какие ему свойственны, не стремясь к устойчивости и прочности, которые ему чужды.

На этой умиротворяющей фразе закончился разговор с любимым автором, и наш друг удалился обдумывать услышанное.