Встреча с братьями - рассказ А. И. Завалишина

                А. З А В А Л И Ш И Н
                В С Т Р Е Ч А  С  Б Р А Т Ь Я М И

Только что я вырвалась из белого плена.
Попали мы к белым вдвоем с мужем Тимофеем, под Царицыным. Забрали нас и тут же разлучили: Тимошку угнали на тяжелые работы, а меня заставили кухарить в лазарете. Покухарила я им, так, с недельку, огляделась, да и утекла. Была ранняя весна. Дороги непролазные: слякоть, дождь, а утрами молочные туманы. Идешь по  голой степи — будто темным лесом; того гляди заплутаешься. Шла в свои сальские степи долго и с опаской. То и дело приходилось врать выпутываться, прятаться.
Не успела появиться дома, занимают белые нашу станицу Платовскую. Будто следом шли, проклятые. Заняли да подзадержались.
В нашу хату поместили восемь казаков и офицера. Казаков — на кухню, офицера — в горницу. Повесили ему там телефон, большую карту
и заняли мою кровать. А напротив нашей хаты, у попа, стоял их
главный генерал. Его часто вызывали к телефону. Бывало, придёт он
в горницу, запрётся и кричит один. Офицеры, казаки толпятся в кухне, в сенях, ждут приказов. И вот тут-то мне частенько приходилось  слышать от них самые похабные слова — про братца своего... Никому из белых в голову не приходило, что я, хозяйка хаты, — красная партизанка и родная, кровная сестра воронежского крестьянина — батрака Семёна Буденного. Белые ругательски его ругали, называли немцем, армянином, говорили, что он рыжий — с длинной бородой...
Но, бывало, иной раз, без офицера, казачишки разговорятся с нами
по-хорошему. Рассказывают про свои домашние дела, про семьи.
Даже спорить дозволяли: кто за что воюет? Спрашиваем, бывало, их:
— Почему вы, станичники, такие грязные, оборванные и лошади у вас плохи?
— Потому, что наши офицеры пьют в тылу.
— А у красных командиры впереди.
— И все трезвехоньки.
— Города в руках у красных, а мы только по станицам шляемся.
Откуда же одеже быть?
Лягут казачишки спать и в темноте негромко запоют. Протяжно и
тоскливо:

Тише вы, братцы, тише,
Чтоб Буденный не слыхал.
Как услышит нас Буденный,
Тогда бой у нас пойдет.
Как засыплет с пулемёту,
Вы поверьте, нельзя жить,
Будут ранены лежать:
Тот у руку, тот у ногу,
Тот с разбитой головой...

Запоют вот так, — меня самое слеза берёт и гордость: про Буденного поют, про брата Сёму. С ним вдвоём когда-то мы батрачили в именьях, экономиях, у купца Яськина. Помню, как сейчас, меня однажды искалечило телегой, ободрало бок. Сёма с испугу облил мои раны водкой. Я ору от боли, а он уговаривает: «Только матери не говори, Таня. Пройдет».
И вот теперь чуют гибель казачишки и поют.
Как-то раз старший урядник нарисовал брата чертякой с рогами и повесил на дверь. Хохочут казаки:
— Смотри, хозяйка, какой есть настоящий Будённый. Сатана с рогами!
Ну, что скажешь дуракам? Ляпнуть правду — разорвут в куски.
Молчим и терпим. Будет праздник и на нашей улице. И вот, гадаю раз на картах, — казачишка пристает ко мне:
— Об муже стосковалась? Не вернётся... Лучше погадай-ка мне.
Подошли другие. Старший крикнул:
— Перво-наперво пусть погадает мне. Я—старший урядник, а он— сопляк.
А этот доказывал своё:
— Давай вперёд испробуем, Терентьич. Умеет она или нет? Угадай, хозяйка: женат я или холостой?
Говорит казак, а сам завертывает тугой черный ус в колечко.
Я балуюсь с картами, а сама по виду казака смекаю: должен быть
женатым и детей иметь. Раскинула карты — говорю задумчиво:
— Да, ты женат. Двое детей...
Все так и ахнули:
— Узнала, стерва! Истинный господь, узнала!
Загалдели, а которому гадала — прохрипел от удивления:
— Как в руку положила... Двое... Обе девочки.
Старший урядник долго думал, потом кашлянул и боязливо приказал мне:
— А ну, кинь на революцию. Чья возьмёт?
Притихли, будто что-то страшное должно случиться. Я разложила
всю колоду, думаю: «Чёрт бы вас подрал: как вам складнее сказать правду?» Посмотрела на урядника, сильно интересуется — чья возьмёт?
Глаза кошачьи горят, усы рыжие топорщатся, а я нехотя спрашиваю:
— Верно говорить или врать?
— Верно говори, — вздыхает урядник.
— Ничего не будет мне за это?  — Ни капельки... Только правду режь...
Подумала я для виду, говорю:
— Тут и гадать нечего, — возьмут красные! ,
Как я это сказала, загалдели казаки. Урядник зарычал:
— Дать ей тридцать пять нагаек!
Я на него сама:
— Хоть сто дайте, ваша не возьмет!
Он схватил было меня за руку, я вырвала:
— Как падает карта, так и говорю!
— Врёшь, — ты нарочно гадаешь, как тебе желательно.
— Хоть убейте, будет советская власть!
Казачишка, которому я гадала про детей, увидел на столе бубнового короля:
— Смотрите, ребята, сам Буденный вышел!.. Гляньте. В полной парадной... Баба не виновата...
Прошло, так, с неделю времени. Чувствуем — тревожнее становится.
По народу краем уха слышим — наступают наши. Белым с каждым
днем становится все туже, туже... Суетятся. Офицеришки на карту
чаще смотрят, говорят насчет подвод. А мы радуемся молча, говорим
глазами и прислушиваемся: не грянут ли орудия, не ворвется ли наш
Буденный с кавалерией. Сколько раз нежданно и негаданно являлся
к белым: и в Великокняжескую, и в Платовку, и в Таракановку, бил их, выручал своих от смерти...
И вот раз, поздно вечером, вызывают к телефону генерала. В это время я возилась с самоваром. Офицеришка велел мне дождевой воды
согреть — голову помыть. У нас — родниковая вода, жесткая... Входит
генерал. Небольшого роста, толстый, рыжеватый с проседью, волосы
зачесаны назад и смотрит гордо, головой мотает по сторонам, будто
смотрит на свои широкие погоны. А глаза усталые, как у заморенной
лошади. Прошел в горницу, а дверь оставил приоткрытой. Я прислушиваюсь, но не понимаю, потому что он мало разговаривает, — все «да» да «нет», «ага»... Потом спросил вдруг:
— Коврино?!
Я чуть не вскрикнула. Коврино — село в двенадцати верстах от нас...
«Так уж близко наши, красные?!» — обрадовалась я.
— Сейчас же лошадей... Будьте наготове, — приказал генерал толпившимся офицерам, а сам опустился мешком на стул и захрапел.
Офицеры разбежались, а который жил у нас — заторопился, кричит мне:
— Давай воды скорей голову мыть! Скорей воды!
Я налила в кастрюлю кипятку, разбавила холодной водой, поставила перед офицером на пол таз, а он приказывает:
— Лей на голову... Скорей!
Я поливаю, а сама все думаю о Коврине, о красных.
— Ну, куда ты к чёрту торопишься? — бурчит сердито офицер, намыливая голову, — Поменьше лей!
Я смотрю на его седой намыленный затылок, наклоненный прямо передо мной, и хочется схватить весь самовар и опрокинуть на него, с углями вместе... А тут ещё — спит генерал. Я и думаю: „В сенях висит безмен. Долбану сначала этого, а потом того...
Выбегу во двор, в сарайчик, как-нибудь спасусь до красных... Прибегут свои, — четыре брата..."
Думаю вот так, сама креплюсь, а руки уж не слушаются...
— Ещё полей! — торопит офицер.
Я быстро налила воды, плеснула ему на голову, он как вскрикнет:
— Что ты, сволочь, обварить хочешь?! — И выпрямился. Генерал проснулся:
— Что такое?
Посмотрел на нас, опять уснул.
Я попробовала воду — чистый кипяток! Скорей добавила холодной, говорю:
— Виновата, я поторопилась.
— Радуешься, гадина, свои идут?! — шипит офицер.
— Что мне радоваться? — говорю я. — Муж мой служит вам.
— От страха все вы так врёте...
Я вынесла таз с водой, начала подтирать пол тряпкой. Офицер вынул из чемодана голубое мохнатое полотенце и уставился на меня.
Будто в первый раз увидел:
— Пойдешь с нами проводником за Маныч?
Я обомлела.
Уведут, значит, — конец. Погибнешь самой что ни есть позорной гибелью.
Ну, почему я, дура, их сейчас обоих не ухлопала! Не обидно было б умирать от пули, с честью... Струсила? Да нет. Минуту лишнюю продумала о своих... А надо было дело делать. Это же звери!
Триста шестьдесят два человека порубили они наших, платовских, за сутки. От страха и решимости не даться им живой я выпалила офицеру:
— Вы не имеете права брать меня. Я — жена офицера...
— Офицера? — удивился он. И насмешливо: — В каком это полку служит твой «офицер»?
— В шестом кубанском.
Я слышала про этот полк, когда была в плену у белых.
— А чем ты подтвердишь?
— Чем угодно.
Говорю, сама не понимаю, почему так говорю. Спасаюсь. Он взглянул на стену, — спрашивает:
— А есть карточка с твоего мужа?
— Есть.
— А ну, покажи... Посмотрим, что за офицер.
Если бы я вынула из сундука портрет мужа своего — Тимошки, не поверили бы, что он офицер. Лицо крестьянское, простое. Поэтому я вытащила новенькую карточку своего любимого братца, Семена Михайловича  Буденного. И смело подала. На этой карточке Семен Михайлович был ещё молоденьким, красавцем, при полной царской форме. В мундире с пуговицами и кисточками, в погонах, как настоящий офицер ихней породы... Но, сгоряча, я подала и тут же спохватилась. Забыла, что на обороте карточки была надпись:
«Дорогой сестре Татьяне Михайловне от любящего брата Семена Буденного»...
Вошли другие офицеры, начали расспрашивать — в чём дело, смотрят. «Наш» офицер глядит то на меня, то на карточку.
— А почему он на тебя похож?
Я совсем запуталась:
— Потому, что, — бормочу я, — когда нас венчали, батюшка еще сказал: «Вы похожи, как брат с сестрой...»
Офицер расхохотался и перевернул карточку.
Я взглянула с ужасом, смотрю... А карточка с обратной стороны заклеена газеткой. И вспомнила, как я сама заклеивала тестом по краям, чтобы мухи не загадили надпись.
В это время офицеры собрали чемоданы, весь багаж, а один подошёл к генералу, тихо говорит:
— Вы спите, ваше превосходительство? Наши отступают... Кавалерия Буденного идет.
Генерал встал, хрипло говорит
— Ну, что ж. Давайте двигать.
И быстро выкатились все из горницы...
Не помню, сколько времени прошло. Минуты в это время очень длинные. На кухне — суета, содом: и казачишки собираются. А у них варился ужин. Кур понатаскали, варят и ругаются. Одни за то, чтобы ужинать, другие — утекать без ужина. Монатки складывают, шарят по углам — спереть чего-нибудь. И в это время — стук в сенях. Дверь в сенях была незапертой — зачем стучат? Я выбегаю.
— Кто там?
— Танька, открывай!
— Кто?
А сама по голосу узнала...
— Свои: Дениска, Ленька, Емельян...
Входите! Дверь открыта!
Появились мои братцы на пороге, — видят: полна хата чужих людей.
— А это кто такие?
— Белые...
— Так что ж ты не предупредила?
Денис показал гранату им да спрашивает:
Ах, вы здесь, голубчики!
Казачишки перепугались. Некоторые вылазят из-за стола и поднимают руки вверх — с ложками. Урядник как-то стыдливо говорит:
— Расстреливайте поскорее!
А Емельян смеётся:
— Зачем мы вас будем расстреливать?.. Отправим в штаб, посмотрите на Буденного, на Ворошилова.
Весь ужин остался нашим... Вскоре я увидела и Семена Михайловича и Ворошилова. Рассказала им, как числилась женою брата. Хохотали.
И больше белых в Платовке никогда не было.
И не будет...

1936