Quintum praeceptum

Я ударился головой об стену здания, и стал биться об неё до тех пор, пока та не начала крушиться подо мной. Я находился в квартале от дома Валеры, в переулке между кофейней и химчисткой, сбежав от парня так быстро, что был невидим для глаз наблюдающих. Так близко, так чертовски близко. Я снова и снова бился головой, будто мог таким образом обуздать свою жажду крови. Я почти убил его. Глупо, чёрт возьми, как глупо. Как долго, как думаешь, ты собираешься делать вид, будто ты человек? Ты – убийца, и это нельзя игнорировать. Яд начал попадать в мои глаза из ссадины на лбу, и всё же я не мог остановиться, снова и снова проклиная себя.

Я был так близок. Валерка открылся мне в Снооваалми, а когда я привёз паренька домой, то почувствовал его готовность и желание. Он был в моих руках, а затем его запах поразил меня, как удар кувалдой. В пределах его квартиры не оказалось места, куда можно было бы убежать, и от этого моё горло обожгло жаждой. Инстинкты охотника начали бороться с моим рациональным разумом. Я притянул Валерика к себе ещё ближе и услышал влажный звук его бьющегося сердца и кровь, танцующую по его венам. Не в силах остановить себя, я позволил своим губам спуститься вниз по его шее. Он обвил свои руки вокруг меня, и в невинном доверии хищник переборол во мне любовника. Вероятно, прошла всего одна минута, прежде чем я осознал, что поместил пацана в удобное положение для убийства, и в ужасе уронил его. Что он подумает? Подумает ли он, что я уронил его из-за отказа, а не от осознания того, что следующее движение попросту убьёт его?

Проклятье, будь проклята эта жизнь, если такой она должна быть. Я пытался за время всего своего существования отделить вампира от мужчины. Я никогда не позволял себе бессмысленные убийства; я убивал только худших из числа людей. Я всегда думал, что взял вверх над своей хищной природой. Но как обрушается карточный домик, так и моя жизнь развалилась, покорённая совершенным запахом Валеры.

Я прислонился к стене, сжимая кулаки и пытаясь думать. Но его запах всё ещё наполнял мой нос, и каждая клеточка меня ничего так не хотела, как развернуться и утолить мучившую меня жажду его ароматной кровью, обещающую такой столь сильный экстаз.

Но был и другой путь; мой выбор был навязан мне. Я мог бы бежать, далеко и быстро, как предложил Кай, пытаясь держаться всю жизнь и быть вегетарианцем. Но это никогда не даст мне достаточно силы, чтобы быть с ним. Я должен буду прожить свою жизнь без Валерки, зная, что он был где-то в этом мире, живя своей жизнью. Его человеческие воспоминания обо мне исчезли бы со временем, я был бы просто тенью в его мыслях, тенью странного опыта.

Принимая во внимание ясность вампирских воспоминаний, каждый день я бы видел его так же чётко, как вижу сейчас, вплоть до каждой детали, вплоть до арктических отсветов в его волосах и до количества ресниц, окружающих его тёплые васильковые глаза. И каждый день я бы знал, что должен был отпустить его.

Или...

Или...

Я знал, что существовал всего один способ, благодаря которому я мог бы оставаться рядом с ним. Это был тот же путь, с которым мне пришлось справиться в ту ночь, когда я спас его от тех головорезов.

Но это означало, что умер бы кто-то другой. Это значило, что чьё-то другое тело лежало бы у моих ног, что ещё одна душа была бы на моей совести, ещё одно имя добавилось бы к моей молитве. Это значило ещё больше месяцев или лет вдали от моей семьи, ещё больше времени в дороге, ещё больше часов, проведённых с открытым разумом, где можно было прислушиваться к мыслям испорченных и безумных. Было ли это шансом выиграть любовь Валеры, и стоил бы приз той цены в виде человеческих жизней, которую я должен был бы заплатить? Стоило бы оно этой цены? Стыд, который я чувствовал, становился всё глубже с каждым годом, и, как мои грехи становились всё более многочисленными, молитва становилась той цепью, что удерживала меня на поводу у ада. Был ли я готов добавить ещё больше звеньев к ней?

Я посмотрел в тёмное небо. Это была иллюзия, конечно же... иллюзия, что у меня был выбор. Ибо я выбрал самую уязвимую, хрупкую жертву, от которой должен был бежать, как ни от чего другого, созданного Богом на этой земле. И я не мог даже наверняка сказать почему, будучи уверенным только в одном - всё то, что я искал все эти годы, находилось в его руках. Какой бы ни была плата, я заплачу её теперь и в будущем, снова и снова.

Я выпрямился и вышел из переулка между зданиями. Я поднял своё лицу к ветру, который двигал горсть мусора вдоль тротуара, и начал охоту.

Я бежал по ночным улицам, направляясь к докам у береговой линии, открывая свои мысли. Я мог бежать достаточно быстро, чтобы мои передвижения стали невидимыми в тёмном городе, и я прислушивался к мыслям его жителей, проносясь мимо. Это должно быть быстро; чем быстрее я вернусь к Валерке, тем лучше. Возможно, я смогу ещё предотвратить тот ущерб, что нанёс.

Ничего нет в метро так поздно...
Я пойду, возьму кофе, ты хочешь?
Мама! Мама!
Давай, сука, ты знаешь, чего я хочу...
Лучше не позволяй твоим родителям поймать тебя...
Я убью тебя, ты знаешь, что я убью тебя...

Вот оно, изображение, которое я искал. Лицо, искажённое страхом, мысли, непоследовательно сменяющие друг друга, жертва и преступник смотрели друг на друга, балансируя на острие насилия. Это было сутью, из которой начиналось кровопролитие, когда запах грубости и жестокости наполнил пространство, и осознание смерти пришло к обоим участвующим.

Я петлял по улице и взбирался по зданиям, отчего мною мог бы гордиться и Человек-паук, цепляясь за кирпичные фасады пальцами, и легко проник через открытое окно в затемнённую спальню.

В соседней комнате молодой, отчаянный мужчина размахивал ножом перед старым астматиком, который кашлял и хрипел от напряжения.

- Дай мне их, старик! Где деньги?

Отвечающий голос был слаб и дрожал.

- Я не знаю, о чём ты говоришь. У меня нет денег.

- Ты, тупой говнюк! Прекрати лгать мне! – Раздался хриплый крик, когда молодой мужчина, вооружившийся ножом, полоснул им старика. Из моей тёмной точки я смог увидеть тонкую красную линию на испещрённой морщинами щеке старика. Он положил руку на своё лицо и отстранил её, смотря на кровь, что блестела на его ладони и пальцах.

Запах крови. Я глубоко вдохнул через нос, закрывая глаза и позволяя ей манить меня, в то время как живые картинки разыгрывались передо мной.

- Отдай мне их! – кричал молодой человек, тогда как старик, съёжившись, сделал шаг назад и, споткнувшись о ковёр, тяжело упал на пол.

Раньше я бы схватил преступника и сбежал со своей едой, чтобы жертва не смогла понять, как его обидчик был предан в руки Господа. Но сегодня, когда жажда крови билась во мне, запах Валеры пробудил её. Держа свои глаза закрытыми, я протянул руку и втащил молодого человека в тёмную комнату, подальше от глаз старика. Я услышал треск его ключицы и плеча под железной хваткой моих пальцев, и он начал кричать, намного громче и выше, чем старик. Своими пальцами я продирался сквозь сухожилия и мышцы, дробя трахею, его гортань теперь была бесполезна. Одна рука скользнула вокруг его торса сзади, его руки и ноги стали дёргаться, сбивая лампу и столик. Всё ещё сжимая нож, мужчина бесполезно махал им, оставляя длинный разрез на обоях. Я схватил его руку своей, сжимая её и чувствуя, как кости его руки сжимаются и крошатся, в результате чего нож упал на пол.

Его грудь тяжело вздымалась, движения замедлились, когда он начал задыхаться.
Я сделал два шага вглубь тёмной комнаты и развернул мужчину, прижимая его ближе к себе, грудь к груди. Я мог чувствовать запах его пота и страха, булькающие и свистящие звуки, которые он издавал из своего разрушенного горла, ускоренное биение его сердца и влажный, глухой звук его крови. Я прижал тело мужчины к своему и нежно поддерживал его голову своей левой рукой, пока глаза того не стали невероятно широкими.

Его борода щекотала мою щёку, когда я опустился к его горлу. Я услышал нежную, вкусную песню, когда мои губы прикоснулись к его шее, а зубы погрузились в нежное место чуть ниже линии челюсти, где мчалась его кровь.

Вот и она, кровь – горячая, сладкая, успокаивающая. Пульсирующая в моём рту с каждым ударом его сердца. Я перекатывал её на языке, пока пил, беспомощно смакуя, пока она подталкивала меня к тому состоянию, где в мире уже не было ничего, кроме меня и крови. Меня и крови, и быстро исчезающего звука бьющегося человеческого сердца. Гипнотическая и трансцендентная, богатая жидкость жила на моих губах, заставляя меня содрогаться от наслаждения.

Я закрыл глаза, всё ещё прижимая голову мужчины и укачивая его, как мать ребёнка, вытягивая из него последние глотки. Постепенно я расслабил руки, и тело человека соскользнуло на пол. Кровь пела внутри меня, я мог чувствовать, как она наполняет мои конечности. Восторг и наслаждение покалыванием расходились от моего горла, и я позволил своей голове откинуться немного назад и, шатаясь, отошёл, позволяя этим чувствам обернуть всего меня. Холодный огонь мчался по моим нервам, и я глубоко вздохнул, наслаждаясь вкусом и чувствами.

- Мой сын! Что ты сделал с моим сыном? – В дверях старик свалился на пол, растянувшись на нём. – Мой сын! – хрипло рыдал он, протягивая руку к телу на полу.

Я замер от удивления. Его мысли кричали мне. Это было его сын, его жестокий сын-наркоман, и, вопреки здравому смыслу или любым другим объяснениям, старик любил его. Он был единственным сыном старика, и я только что убил его почти у него на глазах.

Я почувствовал ужас старика, и он рос и крепчал вместе с моим собственным. Я посмотрел на тело молодого человека на полу; он был всклокочен и истощён, его внешний вид и аромат кричали, что он наркоман. Мужчина упал лицом вверх, одна рука была отброшена, а друга аккуратно лежала на груди, будто он дремал. Но его глаза были тусклыми, остекленевшими и широко распахнутыми, и страх его смерти всё ещё был в них.

- Джерри, Джерри, - рыдал старик, зовя своего мёртвого сына по имени. Слёзы бежали красными потоками крови по его лицу, смешиваясь вместе. Я был парализован нерешительностью и отвращением. В спешке я только что нарушил каждое из правил моей собственной этики по уничтожению человеческой жизни. Я не мог даже двигаться от отвращения, что чувствовал к себе.

Старик пополз по полу дальше, пока не прикоснулся к лицу своего сына.

- Джерри, - плакал он, проводя своими скрученными артритом пальцами по щеке сына. Он посмотрел на мою всё ещё неподвижную фигуру, скрытую темнотой и простонал: - Почему?

- Я... Я не... - Не было ничего, что я мог бы сказать. Ничего, что могло бы успокоить его горе от потери сына. За что он умер? Чтобы я мог быть с Валерой? С диким криком своего собственного горя и ужаса я схватил тело и выпрыгнул из окна, оставляя позади себя звук рыданий.

Я бежал по крышам, сжимая мёртвое тело в руках, как фигуру из картины «Плач Богоматери», пока не нашёл мусорный контейнер в нескольких милях. Я осторожно положил тело внутрь и развёл огонь, бросая бумаги и сломанные ящики, пока не убедился, что причину смерти никто не сможет установить. Если бы я думал, что это будет иметь хоть какое-то значение, я бы помолился, но ни одно ухо на небесах не прислушивается к моему виду. Я ушёл оттуда, когда неожиданно вновь застыл.

Его имя... Я не знаю его имени! Джерри? Джерри, а дальше? Я создал фарс из границ и правил, которые установил для себя. Но мне нужно было его имя для моей молитвы. Я должен был узнать его. Я не смогу жить с собой в противном случае. Я повернулся к контейнеру, но тот был объят пламенем, и вдали уже слышался звук сирены.

Я не мог снова встретиться с тем стариком.

- Я узнаю, Джерри, - прошептал я аду позади себя, где пламя теперь взметнулось выше десяти футов над контейнером. – Обещаю.

Я бросился назад в дом Валерки, не зная, что найду там. Да и ещё задавался вопросом, может ли убийца, которым я был, рассчитывать на что-то. Дом оказался тёмным, и я молча проник внутрь. Валера растянулся на своей кровати, его дыхание было спокойным и медленным. Я был уверен, что он спал, но неожиданно мальчик сел и посмотрел прямо на меня, хотя я и пробрался сюда без единого звука.

- Исмаэль, это ты?

- Да, Валерик.

Он потянулся к лампе, но я остановил его.

- Пожалуйста, не включай свет. – Я мог, конечно же, идеально видеть его, но в темноте он не мог видеть мои ярко-красные глаза.

Валерка медленно убрал свою руку на колено.

- Хорошо, - шёпотом согласился он. – Ты вернулся...

- Валер, я уже говорил тебе, что не могу находиться вдали от тебя, - мой голос был низким и сломленным. Я бы проходил через ад снова и снова, держался бы вдали от моей семьи, нарушил бы каждое правило и каждый моральный устой, только бы быть с ним.

Он сидел на кровати, одна нога под другой, его волосы смешно торчали ёжиком. На нём была пара хлопковых шортов, пояс которых спустился немного ниже талии. Его глаза были красными и слегка опухшими; он плакал, прежде чем я пришёл, и я пнул себя за собственное бездушие. Его запах снова поразил меня, но жажда крови оставалась в клетке, а я облизнул свои губы после недавней еды.

- Я не понимаю, почему ты здесь? Ведь миллионы парней ждут где-то там. – Он вдохнул и покачал головой. – Я... Почему я?

- Валер, ты не видишь себя таким, каким вижу тебя я. Я искал повсюду. И я знаю, что нет никакого мира для меня. Только с тобой. – Мне хотелось бы, чтобы я смог заставить его увидеть. – Только с тобой, - повторил я шёпотом.

- Почему тогда ты ушёл? – спросил он, и я мог слышать неопределённость и боль в его голосе.

- Мне очень жаль, - прошептал я. – Быть с тобой для меня сложнее, чем я думал. Я должен был... предпринять кое-какие меры предосторожности.

- Я думал, что сделал что-то не так, - неуверенно произнёс он.

- О нет, Валерка, - я сделал шаг и упал на колени перед ним, когда он сел на кровати. Наши лица оказались почти на одном уровне. – Это я. – Я позволил одной руке упасть на одеяло рядом с ним, сжимаясь в кулак, сражаясь с желанием прикоснуться к шелковистой коже бедра передо мной. – Это так неправильно, что я прошу у тебя твоей любви, но я не могу справиться с собой. – Его голубые глаза были большими и влажными, и я мог упасть в них, и это было бы похоже на падение с края обрыва.

Он положил руку мне на лицо. Я закрыл глаза от теплоты его ладони.

- Для меня могло бы быть неправильным дать её тебе, - прошептал он, и моя грудь, казалось, сжалась. – Но, похоже, что я и сам не могу справиться.

Валера положил вторую руку на моё лицо и обхватил его, наклоняя своё лицо к моему и сладко целуя меня в губы. Тёплые и сладкие, и мягкие... такие невероятно мягкие. Эта мягкость взывала ко мне, как и неподвижное, покрытое туманом озеро, имя которому было его ум, охваченное хаосом.

Порыв восторга наполнил меня. Я боролся с желанием прижать парнишку к своей груди, бросить его на кровать и сорвать одежду с него. Я бы взял Валерку так медленно, как он бы захотел. Медленно и осторожно – это было бы так хорошо. Я должен был бы быть осторожен с ним, таким хрупким и нежным в своей человечности.

- Ты дрожишь, - прошептал он, соскользнув с кровати, чтобы присоединиться ко мне, коленопреклонённому, на полу.

- Я буду в порядке, - пообещал я ему, позволяя своей руке обвиться вокруг его спины, и осторожно притянул мальчишку ближе.

Он погладил моё лицо, исследуя его своими пальцами в темноте.

- Ты теплее.

Кровь, которую я выпил, подняла температуру моего тела на несколько часов, пока мои ткани будут усваивать её.

- Да, - ответил я, находя руку Валеры и кладя свою поверх его так, чтобы наши ладони соприкасались. Мои пальцы были длиннее его на дюйм, тогда как его казались тонкими и изящными, ногти были короткими и обработанными. Несмотря на разницу в размере, моя рука подошла ему, как странник, вернувшийся домой. Никогда ещё моя рука не чувствовала себя так комфортно и естественно. - Не такой тёплый, как ты. - Рука, которой я обнял его за талию, почти что горела там, где я прикасался к нему, тепло его тела легко проникало через тонкую рубашку.

Валерка поднял руку и, положив её мне на плечо, мягко погладил мою шею пальцами.

- Твоя кожа такая гладкая, - сказал он удивительно проникновенным голосом. Парень исследовал меня своими руками, и ощущения заполнили мой разум.
Движения его тела заставили футболку, в которую он был одет, задраться, и теперь последние два пальца моей правой руки касались его эластичной кожи на спине. Я мог чувствовать, как мышцы перекатывались под его кожей, когда он немного изменил своё положение, я же остро осознавал каждый миллиметр, где наши тела соприкасались.

Я смотрел в его фиалковые, широко распахнутые и доверчивые глаза. И я почти рассказал ему; желание поделиться с Валеркой всем было почти непреодолимым. Что сдерживало меня – беспокойство за него. Его отношения с Господом были так важны для него; как я мог просить его порвать с ним ради меня? Что если он решит не присоединяться ко мне в этой теневой жизни? Это было бы равносильно смертному приговору, поэтому я сдержался, и это губительное решение было принято, чтобы затем вернуться и преследовать меня.

Но вместо этого я наклонился, сокращая расстояние между нами, и поцеловал его. Губы Валеры были такими удивительными, мягкими и уступчивыми. Они двигались напротив моих, создавая острые ощущения, пронзавшие каждый мой нерв, приводя в восторг всё моё тело. Его дыхание стало короче, а сердце забилось быстрее, и я почувствовал, как моё тело отвечает его телу.

Паренёк обвил рукой мою шею, погрузив свои пальцы в мои волосы, прижимая нас ещё ближе друг к другу, плавясь рядом со мной. Я мог чувствовать очаровательную мягкость его груди напротив своей, это ощущалось даже через ткань нашей одежды, и я позволил своей руке медленно спуститься к его бедру, встретившись с бархатистой кожей его талии.

Валерка сделал небольшой вдох, разрывая наш поцелуй.

- Мне нужна минутка, - сказал он, отстраняясь от меня и поднимаясь на ноги. Воздух, заменивший тепло его тела, был как холодная пощёчина, и я опустил руки на колени, боясь, что они заживут собственной жизнью и потянутся вперёд, чтобы вернуть его.

Он позволил своей руке скользнуть по моей щеке.

- Я сейчас вернусь, - прошептал Валера, а затем вошёл в прилегающую ванную. Я отвернул голову, когда увидел вырвавшийся свет, когда он вошёл.

Я провёл рукой по волосам. Они ощущались грубыми, как солома, по сравнению с изысканностью его кожи. Я посмотрел на свои руки, сжимая их, неожиданно борясь со страхом, что они могут как-то предать меня и причинить ему вред. Внезапная паника окатила меня. О чём, чёрт возьми, я думаю? Я могу раздавить его в порыве неконтролируемой страсти.

Я вскочил на ноги, начав быстро ходить по комнате, прислушиваясь к человеческим звукам, причиной которых был Валера по ту сторону двери. Это безумие. Я мог бы убить его. Я почти уже сделал это. Неужели это стоит того, Исмаэль? Прошло уже так много времени с тех пор, когда у тебя был партнёр. Что если ты не так уж хорош в человеческом сексе? Что если ты испугаешь его?

Незащищённость наполнила меня, и я застыл в смятении. Затем дверь ванной начала открываться, и я отпрыгнул, держась подальше от света. Валерка выключил его и осмотрел тёмную комнату.

Я должен был спросить.

- Валер, ты уверен, что всё хорошо? Мы не должны делать этого сейчас, если...
Он повернулся ко мне; я был уверен, что едва виден при слабом освещении уличных фонарей, свечение от которых проникало в комнату.

Парализованный нерешительностью, я смотрел, как мальчик поднял свои руки к затылку, отчего его юношеская грудь под тонкой тканью рубашки приподнялась в наиболее увлекательном способе. Он расстегнул застёжку своей цыпочки с крестиком и совершенно сознательно снял его с себя, а потом положил на комод.

- Если это грех, - прошептал Валера, - тогда позволь нам быть в грехе вместе. – И после этих слов я оказался в его руках.

Лето умчалось вприпрыжку
За мечтами о вечной весне,
Солнце уехало в лесные дали,
Луна поселилась на другой стороне.

Пустые обои и краски не те,
Горишь в путеводном листе,
Замки на сердечных делах,
Крапивой изъята педаль.

Пропишет пилюлю от хвори
Свободный художник один,
Пройти на поклон к господину,
А имя его "Мистер Никто".

Жить предстоит в ближайшие недели,
Как в подземелье со множеством ходов,
Падаем в неизвестность и жарим огонь,
Бродим по лабиринту, где выхода нет.

Чернее пустоты и мрака глаза
Не видящие собственных ошибок,
Осенью по волосам и разум пыток,
Прощай тепло и голос вновь охрип.