Вышвырок

«Вышвырок»

На обратном пути у одного из флигелей над общей баней заметили скопленье и галдеж. Уходящий после представленья люд столпился вновь гурьбой, но уже с тревогой о чем-то меж собою толкуя. Царица в любопытстве послала часового, разузнать в чем дело…
- Ваше величество, ваше величество, матушка царица! – кричал, возвращаясь, стрелец, закидывая ружье на спину. – На заднем дворе у погребов нашли корзину, а в ней сверток был холщевый…
- Ну и что же в ней – золото, аль серебро, аль расписные яйца? – на пухлых щеках царицы заиграл румянец. Она кокетливо подбила кумач кокошника, взглянув на Корба.
- Младенец, матушка царица… - растерянно молвил часовой, подбираясь к башне.
- Аист, чай, опять принес?..
- Да припозднился… - вырвалось у стрельца уж у ворот.
- Что? Как это понять?
Тот развел руками, видимо желая, чтобы царица во всем разобралась сама. Та недовольно хмыкнула, пронзив стрельца бархатным, но колким взглядом.
Толпа покорно расступилась при виде матушки-царицы, заморского посла, царевен и служивой дворни. На сосновом пне у самого обрыва стояло круглое лукошко плетенное наклонным рядом. Обод ручки и края покрывала пожелтелая холстина.
- И что в сем коробе таёмном?
- Младенец, матушка царица, - отвечала тучная матрона, засланная из сенных вперед разведать.
- Да слыхала уж, слыхала… - царица подходила ближе. – Ничего, и этого приютим – служка новый будет. Чай, не объест уж нас и этот, хлеба хватит и ему… - Прасковья Федоровна шла к лукошку, но дворня пропускала с неохотой, будто бы собираясь что-то сказать, но не решалась. –Снова, чай, подкидыш не крещенный?..
- Да поздно уж крестить, благодетельница праведная, поздно… - заохала, перекрестившись пухлою щепотью, сенная.
- Что ж ты мелешь, грешница такая?! – шикнул на бабу Карион Истомин. – Креститься-то не поздно никогда. И у смертных врат Бог примет покаянье.
- Так он уже… То есть – она…
- Что – уже?.. – теряла терпенье царица.
- Ну… Это… Во врата вошла… Дохкур сказал – пять иль шесть часов тому назад…
Окоченелый детский трупик лежал, зажавши кулачки, наморщив лобик, подкорчив пухленькие ножки к животу. Запекшиеся кляксы крови на синеватой коже облепили мухи.
- Очередная мать-кукушка… - вздохнула глубоко царица, крестясь, нашептывая «Господи, помилуй… Все святые молите Господа о милосердии нашем…» Анна выглянула из-за рясы Кариона, с примешанным к таинственному страху любопытством, разглядывая кончик языка и ало-бурую прорезь между ножек…
- И кто же эта блудная чертовка, прости Господь за сквернословье?!.. – подался возглас из толпы людей. – Поддеть бы за ребро на крюк, да подвесить бы на воротах…
- И хоть подкинула бы к храму, аль к лекарю тому же на крыльцо… И живо бы дитё осталось…
- Да больно чешется ли ей?! Нагуляла, выпердела, выбросила по дороге – и свободна… Не впервой уже, поди…
- Ну, Бог ее накажет, коли люди не узнают тварь!..
- Да покуда Бог накажет, дитя уже мертво…
- За то душа его в раю…
- Ну да, в раю…
- А то ж от матери такой, черт знает, что бы уродилось… Глядишь, такая ж сучка бы была…
Царица уж не стала слушать дальше воздыханья. Дав знаки сенной дворне и гостям, она направилась домой к обеду.
- Страстные, батюшка, картины видишь здесь у нас, прости, уж, ради Бога, нас за них… - обратилась она под поклоны зевак к Корбу.
- Да и у нас, ваше величество, таких вышвырков вот хватает… Не смущайтесь понапрасну… - Иоган приподнял локоток царицы, на который ниспала букля парика при поклоне.
- Как? «вышвырки» вы сказали?.. – поинтересовался сзади Карион, уводящий за собой царевен.
- Ну да, младенцы сгубленных надежд…
- Да, сколько же надежд в малютках, умерло, не сбылось… - подхватила сенная матрона, в кружевном чепце.
- А грех – на матери-кукушке… - подхватила другая помоложе, в пышной робе из царского комода.
- А на отцах младенцев разве нет греха, на ваше разуменье? – строго оглянулся Карион.
Матроны смялись и зарделись.
- Да, святый отче, будто есть… - следовал смущенный ответ после короткого молчанья. – Но странно, что ты и мужика хулишь, он, как-никак, все ж брат твой по природе…
- А что ж, коль я мужского роду, так и грехи их должен покрывать?!..
- Просто-напросто, по пониманию мужика, женщина, чтоб быть счастливой, исполнять свое предназначенье, должна непременно замуж выйти и в браке нарожать детей как можно боле, - не двух, не трех, а шестерых, десятерых… и далее рожать до изнемоги, до бессилия... Тогда она исполнить божие предназначенье по божьему завету… - перепрыгнул на пригорок Корб, чтоб дать простор для царской юбки серебристого сукна.
- А разве, батюшка, оно не так?.. – улыбаясь, грациозно ухватилась за протянутую руку посла Прасковья Федоровна.
Они почти уже вошли под сень осин и сосен, где все еще стенали хрипло цапли, стоя на одной ноге в высоких гнездах, и проносились кабаны, ища опавшие каштаны. В средине рощи, в вырубке и был широкий двор, ведущий в терем.
В сердце Анны бушевало смятенье и тревога. «Вот бы с этою малюткой поиграть, особенно, когда она была еще жива… Уж конечно, было б интересней, чем с фарфоровой, али с тряпичной куклой…» - подумала она, глядя на пруд у волчьей рощи.
- Что ж ты так вгрызаешься ей в сердце? – Уф качался на дрожащем легком и наблюдал за Эн.
- Да жрать хочу я, Уфик, жрать!.. – его подруга всасывалась в вену. – Четыре века, почитай, не ела, голодала…
- Но так сердечко в камень превратится скоро, иль в сухую щепку… - Уф отщипнул крупинку мяса и положил себе на зуб. – А мы еще недавно, ведь в нее вселились, да и дитя еще она совсем… Дай повзрослеть, царицей станет, людишек вот терзать начнет, тогда уж и вгрызайся во всю силу – глядишь, поинтересней будет, повкуснее мяско-то с душком, чем молодь без прожилин… - Мышъ с наслажденьем смаковал сосуд.
Царевна в это время вздрогнула – ей больно закололо сердце и бросило в озноб…
- Ну, дай хоть почку надкушу, да пару капель соку выпью… - прошипела, сглотнув слюну самка Нахцерера, и, не дожидаясь ответа, вонзилась зубками в похожую на половинку сердца ткань…
- Ай, мамочка родная… - вскрикнула средняя царевна, хватаясь за правый бок. Она почти повисла на руках матроны в кружевном чепце, идущей позади нее…
- Ах, что же с вами, ваше высочество, царевишна?!.. – сенная рухнув на колени, принялась обмахивать ей побледневшее лицо подолом юбки.
- Ах, Господи тебя помилуй! – взмахнул орарем, вышитым желтым колосным крестом по белой полосе, Карион. – Царевна, при падении потянула рукав его стихаря, и он тотчас присел над ней. – Анна Иоанновна, дитя мое, очнись…
- Ах, что случилось, что случилось?.. – залепетали остальные бабы, собираясь вкруг.
- Ну, что еще там?.. – повернулась, недовольно вопрося царица, вынужденная оставить руку Корба и их занятные сужденья и отойди назад на пять саженей к отставшей дочери.
- Ничего, матушка, кажется, уже проходит… - увидев мать, приподнялась царевна.
- Ах, вечно хлопоты одни с тобой да недоразуменья!.. – выпрямилась Прасковья Федоровна.
Не желая понапрасну беспокоить мать, Анна встала с помощью сенных и Кариона и улыбнусь. – Прошу меня простить… - она шепнула еле слышно детским, но уже грудным по-женски, голосом.
- Анна, Аннушка, Бог Спасе! – поддерживал ее за плечи Карион.
- Ох, уж этот мне монах Истомин!.. – зубки Эн заскрежетали.
- Да. Пакостный для нечисти старик… - сплюнул жилку Уф в желудок Анны.
- Ну, иди уж что ль со мною рядом… Уже немного до дворца… - скорей из показной заботы, чем от тревог за дочь, царица потрепала еще бледную ланиту и прижала к расшитой золотом колкой оборке…
- Видишь, что ты творишь проказница? – пожурил подругу Уф, поглаживая трепещущее сердце.
- Ну, что ж такого? - надменно фыркнула она, подымаясь к нему на верхнюю вену. – От матери ей больше боли, нежели от нас. – оттерла губы Эн.
- Тем более – пощади пока дитя…
Не многие заметили конфуз царевны. Процессия продолжала путь. Уже остались позади и лукошко на пеньке у обрыва, и у флигелей зеваки…

(Из моего романа Анна Иоанновна)

поэт-писатель Светлана Клыга Белоруссия-Россия