Одесса. Коммунальная квартира

Старший лейтенант Петров пришёл после дежурства домой, в квартиру, где была его комната и принёс усиленный паёк, и где, также, по комнатам жили Роза Самуиловна с Мариком, отец которого был дядя Зяма из Винницы, напротив - Сара Абрамовна с Сёмой. Ещё в одной комнате жил Рубен Лазаревич Михельсон, человек непонятного возраста, имевший непонятный род занятий – то ли ювелир, то ли антиквар, но всем говорил, что он правовед и почти что адвокат. В судах, он, конечно, бывал, но только по мелкому хулиганству и в качестве обвиняемого. Но с появлением в доме командированного оперуполномоченного уголовного розыска Петрова, Рубен Лазаревич очень редко стал выходить из комнаты, и вообще старался с ним не сталкиваться в узких коридорах дома, туалете, ванной и кухне хотя его и звали попить вместе чаю. В самой большой комнате, по соседству с Рубеном Лазаревичем жила семейная пара из трех человек: татарин Русик Рашидов, грузин Жорик Батурдия по прозвищу Гоша Вангог и молдаванка Рада Бойко. Русик был законным мужем Рады, а от Жорика Рада была на сносях, и понятно, что он был законным будущим отцом. Эту комнату так и звали – дружба народов или третий интернационал или интернационал трёх. Как это всё случилось – отдельная история. Но если коротенько, то Рада вдруг неожиданно получает известие о том, что ейный муж, гвардии капитан Руслан Рашидович Рашидов геройски сгорел в танке со всем экипажем, и пусть доблестная вдова не беспокоится, таких героев много, не ей одной такая честь, и к ордену он, конечно представлен, разумеется посмертно. Ну, а что? Генеральное наступление по всем фронтам! И Берлин на горизонте! Поубивалась, значит с горя Рада неделю, соседки поутешали, как могли, Марк даже Шопена на скрипке выучил и играл под дверями Рады вечерами, чем доводил молодую женщину до исступления. И решила Рада Бойко заказать портрет своего гвардии капитана, геройски погибшего мужа. Вроде как явился он ей во сне и говорит: «Хочу, Рада, портрет я свой геройский, чтоб с орденами и медалями, да на танке!». Ну тут в один голос Роза Самуиловна да Сара Абрамовна – подхватили идею и даже скинулись по рублю. Художника только одного знали–Жорика из кинотеатра, по прозвищу Вангог. Его так прозвали, из-за отсутствия одного уха – на фронте осколком гранаты оторвало. Как-то командир прознал, что Жорик хорошо рисует, а то что он тощий и в кустах не заметен – так это и так видно. И отправили его в тыл к немцам срисовать позиции и другие нужные детали. Жорик так увлёкся своим любимым делом, что не заметил, как фрицы сзади почти по плечу его хлопают. А боец, который должен был его охранять - прикорнул в теньке. В общем, одна, вторая, граната. Ноги- то Жорик унёс и другие части тела, а вот ухо отсекло, а товарищ его бой принял да так не вернулся. В штабе вначале хотели его расстрелять, чтоб уж совсем не мучился без уха, но потом Жорик по памяти нарисовал всё до мельчайших деталей, потому как планшет он посеял по дороге. И ему разрешили медсанбат и спирту, а потом даже комиссовали, потому как Жорик после этого ещё и косить начал одним глазом. А кому косоглазый солдат нужен? Только патроны переводить. Но рисовать не бросил – закроет один глаз, и портрет за полчаса наваяет. Так и работал в кинотеатре – рисовал афиши, да портреты. А тут и войне скоро конец, попёрли фильмы трофейные! Только и успевал Жорик красивых мадам рисовать да джентльменов в шляпах. И приходит к нему Рада, так и так, портрет геройского мужа хочу, славного танкиста, вот только карточка есть свадебная, вы уж как ни будь сообразите военного сделать. Смотрит Жорик на Раду один глазом, а вторым на фотокарточку одновременно, ну а что? Косоглазие, контузия. Сделаем, говорит, по какому адресу занести шедевр? И через два дня Роза Самуиловна открывает двери, а там стоит Жорик с большим портретом в деревянной рамке в одной руке и бутылкой вина в другой. Уж такой она ему устроила допрос прямо на пороге, что он сразу вспомнил спецотдел, где его мучили воросами. Портрет Раде понравился: на фоне танка стоял полковник в орденах и медалях, в общем-то почти похожий на Русика. На вопрос - почему столько медалей и полковник, Жорик ответил, что еле-еле удержался от генерала и Звезды Героя. Ну это слишком! Возразила Рада, он, конечно герой, но не на столько, на том и порешили, пусть будет полковник. Портрет был водружен на комод, бутылка вина была выпита. Жорик начал приходить в гости, нарисовал Марика со скрипкой на сцене консерватории и Сёму на Красной Площади. В общем, расположение Сары Абрамовны и Розы Самуиловны было завоёвано. Таким образом к весне сорок шестого Рада была рада своей беременности, которую было явно заметно, а Жорик довольный переехал к ней в комнату.

Как вдруг.

Апрель.Утро. Воскресенье. Звонок в дверь. Жорик пошел открывать.

Вы помните какая у Жорика фотографическая память? Он был на Красной Площади всего один час, но помнит её до каждого кирпичика и камешка, и может нарисовать хоть сейчас. А зал консерватории? Да он помнит сколько там рядов вдоль и поперёк и какого они цветом! И понятно дело, когда он открыл двери, то он узнал со скоростью летящего снаряда в обожженном лице товарища майора не кого-нибудь, а покойного мужа Рады! И с такой же скоростью он захлопнул дверь! Он знал, что единственный его рабочий инструмент это его руки и некосящий в сторону глаз, и если ему сейчас переломают руки и выбьют глаз, то, пожалуй, он не сможет зарабатывать на жизнь любимым делом.

-Её нет дома! – сказал, что первое пришло на ум.

- Кого нет?

- Никого нет! – ему стало плохо и глаза разошлись по сторонам ещё больше.

Опять позвонили, более долго и настойчиво. Из комнаты вышла Рада в халатике, выпирал маленький животик.

- Ты чего не открываешь, Жорик?

- Там… это.. портрет приехал… живой…

- Кто? Какой портрет?

- Ну, полковник, только он не полковник а майор, морда всмятку, а медалей столько же….

- Кто……..? - Рада кинулась к дверям, но потеряв чувства, повисла на рука Жорика. Уложив её на пол, Жорик и повинуясь судьбе, которая уже стучала в двери сапогом, видимо, сорок седьмого размера, обреченно открыл дверь…

… уже был обед, но из комнаты где жили Жорик с Радой, а до этого Рада с Русиком доносились вопли, плач, стоны, хохот, бьющаяся посуда, глухие удары, двигалась мебель, рвалась материя, два раза из дверей вылетал Жорик, больно ударялся, но опять заходил в комнату. Роза Самуиловна и Сара Абрамовна сидели на кухне тихо и немного боялись. Боялись, как бы этот воскресший танкист не поубивал сгоряча всех. Выйти они не могли, так как Русик им запретил выходить, двигаться, тем более вызывать милицию, пригрозив наградным оружием самого генерала Соломатина, а оно стреляет без осечки!

И вдруг…

Тишина.

Из комнаты на кухню послышались неуверенные шаги. Женщины втянули головы в плечи и зажмурились.

- Дайте десять рублей, - голос Жорика звучал странно и шепеляво: обе губы вздулись, запеклась кровь, синяк, глаза смотрят ровно, косоглазия не было.

- Жорик, зачем тебе деньги?

- За водкой пойду, герой мириться хочет.

И дойдя до дверей радостно сказал:

- А у меня контузия прошла! Майор знает куда бить! Танкист!

До вечера все сидели на кухни пили и решали как быть. Пригласили Рубен Лазаревича, вроде как правовед, адвокат, хоть уголовник мелкий, может посоветует чего. Ни минуты не думая Рубен Лазаревич ответил:

- Вам надо жить втроём…, - как тут же получил кулаком в лицо от совсем не настроенного шутить товарища майора. Брякнувшегося под стол, его, без чувств, отволокли в свою комнату. Жорик ещё раз сбегал за водкой, потом еле сходил, потом его самого унесли. Решили отложить спор до утра. Потом ещё до утра, потом до следующей недели. Потом через месяц. Потом как ребёночек родится.

А портрет майор склеил. Сам. Сильно он ему понравился. Проникновенный.

…старший лейтенант Петров пришёл после дежурства домой, в квартиру, где была его комната, и принёс усиленный паёк. Но все уже спали. В Одессе была ночь.
Дверь в квартиру отворилась в пять утра. Человек в длинном плаще с чемоданами и узлами тихо зашёл в коридор.

- Эх… При НЭПе было лучше,- сказал он негромко и поставил в углу вещи. Слышно было как из разных комнат сквозь тонкие стены и перегородки доносились храп и сопение: из дальней – глубокий, размеренный без переливов, явно молодой человек, с чувством выполнено долга и чистой совестью, так спят чекисты и милиционеры - подумал приехавший. Из соседней – тихий и негромкий, ну, тут явно молодая мать с ребенком в постоянном беспокойстве за детёныша даже во сне. Ещё из-за одной стенки доносилось нестройное трио – человек не удивился, но понять не смог: то ли взрослый сын с отцом и матерью, то ли сестра с двумя братьями. За ближайшей дверью он услышал немолодое мужское покряхтывание. Своим четким слухом человек понял, что так пугливо может спать только какой-то гражданин, а не товарищ, и конечно этот беспокойный гражданин был Михельсон Рубен Лазаревич. За последней дверью был достаточно сочный храп со свистом и второе тихое-тихое подвывание на полувдохе. Человек прислушался:

- Таки моя Розочка еще жива и в теле? А этот плод любви Марик дышит на ля-бемоль и не понимает, что его папаша стоит от него в пяти мерах. Нет, ну надо же! Я их ещё не обнял, а уже хочется уехать!

Он окинул квартиру взглядом.

- Эх… При НЭПе было лучше…

Приехавший был дядя Зямя - Зиновий Ицхакович Шляцекофер, только что освободившийся по амнистии.

Дядя Зяма прошёл на кухню и закурил в открытое окно, Одесса ещё должна была спать целых полтора часа, но не тут то было. Он докурил папиросу, и со словами: «Шо то вы мене сегодня грустно спите, господа нэпманы», достал из своих вещей медный духовой инструмент. Выйдя на кухню, вздохнув полной грудью и закрыв глаза он заиграл «Рио-риту». Проникновенно. С душой. Громко. Первым в коридор выбежал из своей комнаты взлохмаченный оперуполномоченный Петров с наганом в руке, вторым выскочил контуженый танкист Русик в танковом шлеме и с наградным маузером. Оба в одинаковых синих трусах и белых майках, посмотрев друг на друга, молча пошли на кухню, взведя курки. Увидев двоих с оружием, дядя Зиновий Ицхакович очень удивился и прекратил играть.

- Скажите, любезные, а теперь в Одессе каждому поцу выдают шпалера возле Дюка? Или их можно за недорого купить на Привозе?

- Вы кто такой и зачем так рано играете в нашей квартире музыку…

-…на трубе, - подсказал Русик.

- …да… на трубе…

- Судя по вашей интеллигентной морде, вы родом благородных кровей - не можете отличить трубу от флюгельгорна. Но по тому, что вы грамотно ставите вопросы и не палите патронами как скаженный, да к тому же аккуратно подстрижены, скажу вам, что вы - не поц, а гражданин с органов. А судя по вашей злобной улыбке басурманина, - он обратился к Русику, - и непонятному головному убору, скажу, что вы, контуженный герой войны, и таки могёти сделать во мне дырку как за здрасьте, и хочу вам заметить, грозный воин, я сильно против.

Дядя Зяма поднял флюгельгорн и заиграл «Прощание славянки». Тут и Петров и Русик невольно вытянулись во фрунт и опустили оружие. На припеве проснулись все, на кухню пробралась Роза Самуиловна и со слезами кинулась на шею дяде Зяме, Марик в таких же трусах и майке как у старших соседей смотрел на всё с любопытством. Прибежала Сара Абрамовна с Сёмой, не было только Рубена Лазаревича и Жорика с Радой. Кухня стала мала. Женщины обнимали и целовали дядю Зяму.

- Столько лет…

- И хде ж ты был, Зяма?!

- Хде был …хде был.. Вообще-то я хотел быть в Палестинах, но был я в лагерях…

- Как в лагерях?

Зиновий Ицхакович достал из внутреннего кармана документ:

- Нет сомнений, гражданин начальник, подлинник об амнистии. Хотя между нами говоря, Рубен Лазаревич, а кстати, где этот мелкий мошенник? Так вот, Рубен Лазаревич сделал бы эту ксиву гораздо качественнее и быстрее, понимаете? Быстрее! А не четыре года, как мой начлаг Ёонас Эвович Ясс.

Все эти слова были обращены к оперуполномоченному Петрову.

- Рад за вас, дядя Зяма…

- Зяма! Как? За что? – Роза Самуиловна держала его двумя руками за щёки и тресла.

- Ну за что…. за что… если бы один шлемазл не выменял флюгельгорн на патроны от немецкого вальтера, а товарищ старший майор случайно их не нашёл, а если бы это всё было дома, а не за границей на гастролях в Болгарии – ничего бы и не было! Ни лагерей, ни Интернационала на морозе. Вот скажите, зачем нашему скрипачу патроны от немецкого вальтера? Он что, чемпион Мордовии по стрельбе? Нет. А если бы нашли патроны от Папанинского маузера? Что, дали бы орден? Нет. Хотя, возможно. А так дали срок и по морде. Дикая случайность, которая мне вышла крайним боком. Хотя, как посмотреть…

- Какие патроны, Зяма? Ты бандит?

- Розочка, не тряси мне мой мозг в голове. Я не бандит, я жертва обстоятельств и случайностей.

- Хорошие случайности – присесть на пятилетку!

- Марик, - он повернулся к мальчику и подозрительно спросил, - шо то ты сильно стал похож на мою фотокарточку в детстве.

- Зяма, я шо то опять плохо не поняла, - у Розы Самуиловны в голосе появилось напряжение, - тебе снова таки кажется, шо Марик не твой сын? Или ты что-то как обычно имеешь ввиду?

- Ой, Розочка, да разве я тебе ни разу не говорил, шо такое чудо сотворить мог только я и ещё несколько красивых людей? – он погладил Марика по курчавой голове.

- Вот только не надо за несколько людей! Я их не знаю! Может они и красивые. Но я знаю только тебя! Хотя твоя морда и похожа на жамкнутый сапог - мальчик удался!

- Ой, Розочка, ну Розочка! Ну вспомни за свою молодость! У тебя было страсть как много людей! И все на подбор брюнеты как Аполлон!

- Зяма! Побойся Бога! Хде моя молодость и сколько лет Марику! Если ещё раз скажешь, шо ты не папа, или за то, что я могу подумать, я сделаю плохое сотрясение с твоим мозгом! Будешь контуженный и ходить в шлеме от танка как Русик, причем круглый год!

- Не при детях будет сказано, но Розочка в молодости была шипкой красавицей! Эх… при НЭПе было лучше…

- Да, Зяма… а какой ты был кавалер, аж Вася Гущинский завидовал красоте твоего голоса и кудрям… да…прав ты Зяма, хоть и поц - при НЭПе было лучше…

- Марик, - дядя Зяма повернулся к мальчику. - Сделай себе специальность зуботехника. С такой профессиональностью можешь работать хоть где. Даже в тюрьме не пропадёшь, хоть завтра садись, будешь там уважаемым человеком. Уж поверь, я знаю.

- Зяма, ты наполовину дурак стал? Или с рождения на четыре третьих, как твой папаша-биндюжник? Такое ребенку советовать?

- Сесть в тюрьму?

- Нет! Пойти в зуботехники! Мальчик хочет стать кандидатом наук за медицину!

- Розочка, дорогая, ещё нет название болезней, которыми ты придумаешь себе заболеть, чтобы Марик тебя лечил на старости лет.

- А давайте за встречу, - на пороге кухни появился уже одетый Петров с бутылкой вина.

Тут все зашумели, захохотали, начали собирать на стол, доставать рюмки и тарелки.

- А не рано пить ли? - спросил Русик в трусах, шлеме и с наганом.

- Русик, дорогой, сегодня суббота, можно начинать с самого утра, - и Сара Абрамовна обняла и поцеловала Русика. Тут в коридоре появилась беременная Рада с Жориком.

- Ой, Русик! Целую тебя прямо на глазах твоей жены с отцом твоего ребенка! Ну, это я от радости, Рада! – Сара Абрамовна задорно рассмеялась и продолжала хлопотать у стола.

Через час, когда уже на столе дымилась вареная картошка в кастрюле, была нехитрая закуска из огурцов и синеньких, солённой рыбы и зелени, все сели за стол и налили вина. Первым сказал тост Зиновий Ицхакович, он уже успел принять ванну и сидел мокрыми кудрями в мятой но чистой рубахе.

- Дорогие мои родные и незнакомые мне люди! Я счастливый человек! Я очень счастлив, что попал в лагерь…

- Как?

- Ты что?

- Ну, Зяма…, - раздалось из-за стола.

- …пааапрашу! …не перебивайть!... Я счастлив, - продолжал он, – что мне пришлось играть Интернационал зимой в лесах под Омском, а не дойчетмарши в летних лугах под Краковом. Поэтому я хочу выпить за сто семьдесят шестую, которая мне жизнь спасла!

- Хулиганство… – прокомментировал оперуполномоченный. Выпили.

- Первый раз пью за уголовный кодекс, - проворчал Рубен Лазаревич, его кое-как вытащили из комнаты. Он не любил компании, боялся всегда сказать лишнего. Тем более, здесь был Петров, а это всегда для него было тяжело и подозрительно.

- Зяма, ты там пилил дрова? – спросила Роза Самуиловна.

- Дрова… скажешь… там валили лес, а я был дирижером оркестра лагеря! И каждое утро глядя на восход Солнца, я вскидывал свой флюгельгорн и играл подъём. Благо наш начлаг Ёонас Эвович Ясс любил это дело.

- Восход Солнца?

-Музыку! Розочка! Музыку!

- Ты голодал?

- Нет, иногда я ел даже колбасу за виртуозное выступление.

Дядя Зяма предложил тост за восход Солнца.

Хмыкнули, но выпили.

- Я вспоминаю, как мы вкусно жили при НЭПе,- сказала Роза Самуиловна,- я всегда приносила с работы разные деликатесы и подкармливала свою соседку с завода.

- И где же вы работали? – поинтересовался Петров.

- Дети! Закройте уши! Мама скажет одну вещь! Вы знаете… ну, не то что бы это было богоугодное заведение, но я была там нарасхват… вина, триппера и денег нам хватало всегда. А некоторые комиссары были таки гораздо симпатичней белогвардейской контры. Ой! Что-то я разболталась за повспоминать…

- Рубинчик, дорогой, скажи мне как родному, почему ты до сих пор не в кутузке? С твоими способностями к мелким пакостям в виде поддельных дензнаков.

Рубен Лазаревич густо покраснел и посмотрел вначале на Петрова потом на дядю Зяму и сердито сказал:

- Зяма, скажи, а почему тебя там случайно не расстреляли? Не пришлось бы говорить на приличного человека.

- Рубинчик, дорогой, я тебя знал до НЭПа, при НЭПе, и после НЭПа, и твои дензнаки получались только всё лучше и лучше. Неужели ли ты живёшь на адвокатские гонорары с разводов бедных колхозниц и их забулдыг-мужей?

- А чего-то это они так терпеть друг друга не могут? – шепотом спросил Петров у Розы Самуиловны.

- Таки я вам расскажу эту историю, которая длится уже сорок лет…

- А вот не надо шептаться! Я сам расскажу эту историю, которая длится уже… сорок один год. Только надо вначале хорошенько выпить! Предлагаю тост за Рубинчика –изрядного мастера своего дела и такого же подлеца! –сказал дядя Зяма. Пока все выпивали-закусывали Зиновий Ицхакович достал пачку папирос «Казбек». Побросав вилки-ложки, все оживлённо потянулись к пачке:

- Ого!

- Ну, дядя Зяма!

- Однако!

- Сёма возьми маме папироску!

- И я не откажусь!

- Одну и про запас две!

- Русик, вы не татарин - вы еврей!

- Я тоже возьму!

- А ты куда? Беременным нельзя!

Даже Рубен Лазаревич взял две.

Пачка опустела. Дядя Зяма смял пустую пачку и как фокусник вытащил вторую, но это была уже «Герцеговина Флор». Под общее изумление он ловким щелчком кинул папиросу в рот закурил и пустил кольца. Марик и Сёма засмеялись захлопали в ладоши.

- Ты где такие дорогие папиросы достал, дядя Зяма?

- В лагере. Я там мог достать почти всё, кроме свободы и газет… это ж вам не сельпо…

Все рассмеялись.

- Ну, рассказывай, как ты поссорился с бедным Рубинчиком, - дыхнула дымом в лицо дяде Зяме Роза Самуиловна,

- Отличный табак! Крепкий, как броня Т-34! - просипел Русик и закашлялся.

- Русик, ты бы шлем снял, а спинджак надел, сидишь, как биндюжник на Привозе, - Роза Самуиловна докурила своё и бесцеремонно забрала дымящуюся папиросу у Русика, - тебе вредно, ты контуженный.

- Ох, Роза, сделать бы с тобой вот так, и так, и вот так, чтоб ты злой не была.

И Русик показал всякие неприличные движения, избавляющие Розу Самуиловну от злобы. Она только покачала головой.

- Некому, Русик, я злой останусь.

Зиновий Ицхакович глубоко затянулся и начал рассказывать как он поссорился с Рубеном Лазаревичем сорок лет назад.
Все уселись поудобнее, раскурили еще по одной папироске, и дядя Зяма начал свой рассказ.

Было это еще в самом начале Мишки Япончика на Одессе, ну, про него отдельная история, хотя, и не такая уж он легендарная личность этот Миша, как его сподручный Гришка Заноза, который все дела и оптяпывал, а Миша был так, красивая ширма в бакалейной лавке. Так вот, при царе и НЭПе играл я в Гранд Бристоле в оркестре, а при Красных играл только в преферанс. Но преферанс по утрам не выпьешь, и вечером не поешь, вот в это голодное время я ходил с похоронным оркестром и играл где что перепадет. А перепадало, конечно много, но люди не хотели красиво умирать! И тем более платить. Боже! Как же люди умели делать себе поминки при старом режиме! Это ж была такая музыка! Шопен на всю Одессу! Умирай хоть кажен день! Мы придём и отыграем со всей своей душой и скорбью! И ни кто из провожающих не жаловался.

- Хто ж сегодня там помер? - спрашивали любопытные из окон, глядя на процессию.

- Жоржик с Павлодарской, - отвечал гобой.

- И чего же Жоржику не жилось в такую жару? – удивлялись первые этажи.

- Вот именно! В такую жару! – поддакивали верхние этажи.

- Да ты попробуй пожить с евойней женой! – возмущались вторые этажи, - враз скрючишься!

- Да много вы знаете за Жоржика? – подхватывали третье, - Евошная жинка давно уже в Евпаторию тю-тю!

- Да это не Жоржиковская тю-тю, это Мотина!

- Да я Мотину жену вчера видела в аптеке!

- Вот! Видите! В аптеке! Совсем, значит Мотя плохой!

- Да ладно вам за Мотю! У Моти всегда был живот. Жоржик, Жоржик таки от чего помер?

- Под колесо попал, - сказал барабан.

- Авария. Точно, авария, - утвердительно покачала голова с первого этажа.

- Та не. Под колесо фортуны, - уточнили тарелки и отбили такт.

- Жоржик за тысячу рублей решил поспорить с Гришей Занозой в русскую рулетку и не рассчитал с первого раза. И его быстренько одели в деревянный клифт, а Гриша всё оплатил, - пояснила труба.

- Из выигрыша, - уточнила валторна.

- А нам премия если всё красиво и с помпой, - и оркестр дружно дунул в новый такт.

- А жена – то поди убивается? –спросило окно на углу.

- А зачем мне он такой нужен? Дурак да ещё и дохлый!, - сказала молодая в черном, идущая за оркестром.

Вот так красиво провожали в Одессе. Рождались – не знали, а помирали – вся Персыпь с Молдованкой аж до Дюка были в курсе. Вот преставился Хома Белоконь –шибко богатый цыган. И вы думаете себе, что мы прямо прибежали петь на егошных поминках? Ну, в общем да, так оно и было, конечно. И сынок его, посулил нам такие деньжищи, что потом, хоть вся Одесса держись да не помирай – мы сами будем мертвые от вина и женщин неделю- другую. Вот от такой проникновенности и глубокой души нашей сынок евойный рыдал в слёзы, а не от того, что папаня помер. В каждый бемоль мы такую силу духа вкладывали, что аж сами удивлялись своим способностям, ну, конечно, за такие-то деньги… А вот к примеру, сгорел от спирту Додик, который тачал шкеры почти всей Одессе. И отошел Додик в мир иной почти без порток – всё пропивал. Как узнал генерал-губернатор что Додик дух испустил, окручинился сильно, потому как таких хромовых сапог никто больше не мог стачать, и в мозолях ему придется ходить. Да и пол-Одессы в его обувки ходило. И распорядился генерал- губернатор, чтобы одели Додика в лучший спинджак и положили его в лучший красный гроб, и кидали перед ём белые розы. И вызвал лучший оркестр, ну, нас то есть, и всё за счет Управы, понятно. И жинка евошная получила пенсию пожизненную. Как же мы играли! Это ж был чистый марципан с кардамоном! От души да с протяжкой! Да… сейчас так только героев-Челюскинцев да людей из ЦК так хоронят… Эх! Вы меня, конечно, извините, но до Революции мы были немного моложе… Так вот, теперь я вам расскажу за Рубинчика, который тогда был просто студентом академии изящных искусств Рубеном Михельсоном. Мы как раз с ним и познакомились на похоронах: он хоронил своего прадедушку, а я играл на тромбоне, все были при делах. Но во всех следующих бедах будет виновата его соседка Лизонька, будущая сестра-медичка. Как оказалось они познакомились таки опять тут, на похоронах. Рубен наелся винища как последний биндюжник, и мы с Лизонькой тащили этот бесчувственный организм, на второй этаж. Кинув горюющего родственника, дышащего сивухой и скорбью на диван, мы обнаружили в его комнате кучу картин в рамках и без. Оказывается этот типус неплохо рисовал! Но, мне надо было уходить, уже был вечер и у меня был оркестр в Гранд Бристоле, а вот Лизонька осталось. Да девушка была свободных нравов и собственно с тонкой шеей. Сказав, что будет ухаживать за ним, потому что она – сестра милосердия, хоть и будущая, и выходить больного – её обязанность. Но мне было некогда её слушать глицериновый голосок –понятно, хотела остаться с этим жалким красавцем – тогда ещё красавцем – наедине, ну что, мечта любой девицы – поцелуем разбудить принца, или в сказках наоборот? В общем мне было некогда, к нам приезжал кто-то из молодых дарований: то ли Вертинский, то ли Вайсбейн. Она осталась, а я ушел со своим тромбоном. А вот дальше и началось стремительное падение моего слабознакомого Рубена в любовь и уголовщину. Ну и понятное дело! Вот Рубен уже и ходит в чистом, и воротнички свежие, и побрит, и пахнет не кислой капустой, а французской водой, и в лужи не наступает. И до того ему эта Лизонька кружит его курчавую башку, что он не просто с ней под ручку ходит, а и целует ее даже! И вот припёрся он на ейный курсы после лекций, дабы проводить её до дома. Ходят они по лекторию, а там всяческие бинты да повязки, ланцеты да щипцы, ножички да пилочки. Это что, а это что, а это, спрашивает Рубик вполголоса и тихо представляет, как его пилят, режут и вскрывают. Жуть – делает он вывод, и уже выходя:

– А это?

- Да это же мелкоскоп! Можно разглядеть очень мелкие вещи, и даже! Клетку!

- Чего?

- Ну.. клетку…

И тут Лизонька на беду Рубена показывает все прелести мелкоскопа. Что испытал Рубен, глядя в окуляр, трудно представить и еще труднее передать. Потому как его покойный дедушка давно рисовал деньги, и всё они у него не получались как надо, выходило хорошо, да не хорошо. Слишком явно была для него видна фальшивка, Рубен тоже пробовал, у него получалось гораздо лучше, зрение было острее, прадедушка даже хвалил, но все равно было не то – не хватало изящества и мелких деталей. Они применяли и мощную линзу и две мощных линзы – но, фальшивки были на слабую троечку, хотя и сбывались с рук. Вскоре прадед забросил это ремесло - не хотел позорится из-за плохих подделок. И вот, глядя в окуляр, Рубен видел, как в капельки воды плавала живность и дрыгала ножками, и показалась, они дружно помахали ему передними лапками. Глазами, полными, слёз, он посмотрел на каплю воды, нет, ничего не видно, посмотрел через мелкоскоп – черт! да! они там есть! живые! и ему машут! и кричат ему! Рубен! Рубен!

- А можно я посмотрю еще что-нибудь…,- по его щекам текли слезы.

- Конечно…- Лизонька положила монетку - первое, что оказалось под рукой, навела резкость.

- Вот

Рубен посмотрел и…

Вы, наверное, подумали, что Рубен увидел четкие линии чеканки и крупные буквы? А может он увидел мелкие песчинки и зазубринки? Нет! Он увидел перспективу! Рыдая, Рубен достал ассигнацию и положил под объектив микроскопа. Он увидел в мельчайших деталях волоски и полоски, буковки и рисуночки, знаки и завитушки. Лизонька, конечно, ждала эффекта, но, прямо скажем не такого. Бледная, как гипсовая статуя богини здоровья Гигии, она стояла молча и боялась прервать эмоции Рубена.

- Я могу это взять? – спросил наконец Рубен.

- Нет, конечно! Это же казённое! – ужаснулась Лизонька.

- А купить?

- Даже не знаю…Надо у директрисы спросить…, - и боясь стать свидетелем какой-то махинации она быстренько заторопилась домой.

Через три дня два мелкоскопа бесследно исчезли из медицинского училища.

И Рубен пропал. Нет. Не то что бы он исчез, но пропал для приличного общества. Два месяца он не выходил из своей комнаты, он оброс, перестал ходить в институт, он похудел, он не только перестал пускать на порог Лизоньку, но и всех, понимаете? Всех! А потом говорят, что его видели на вокзале с большим чемоданом, и всё, понимаете? Рубен исчез совсем, как снег в апреле, утёк. Прошло два года, даже забыли про него. Лизка замуж собралась. И вы думаете за кого? Правильно! За лучшего тромбона Гранд Бристоля! То есть за меня! И тут появляется этот поц в белом шарфе и черном котелке, пахнет – как Елисейские поля с утра, ни нос ни глаз не оторвать: костюмы заграничные, галстуки модные, перчатки белые, перстни рубиновые, и даже - страшно сказать! – слуга арап! Ходит за ним черной тенью и улыбается, а зубов у него, наверно, штук семьдесят и все блестят аж смотреть больно! Я вам скажу как родному: Миша Япончик такое дело без налёту не оставит - столько добра в Одессу приехало и всё в одном лице! Да вот не угадал маленько Миша, и в результате гешефтмахерства так в ухо получил от арапа, что увезли его еле тепленького в больничку, где мозг ставили на место почти неделю. А вот не надо чужого брать без разрешения! Сильно его шлемазлы за своего Мишу переживали, грозились на ножи поставить арапа, да только тот им ятаган свой показал – те и побросали свои железки. Но этом их дружба только началась, в знак так сказать, выпрямления морального состояния Япончика Рубен принес лично в больничку Мише английский клетчатый костюм и шикарный перстень. Хотя некоторые знающие говорили, что именно в этом костюме Япончика и хоронили, но это всё враньё, он живет со своей Софочкой в Турции, хотя это тоже враньё, шлёпнули их по тихому румыны, которые были чекисты, тёмная история… Так вот, о чем они там беседовали – не понятно, но только беседовали они весь день, и всю ночь. Главврач лично проследил, чтобы у них было хорошо покушать и сладко выпить до утра. Так в Одессе за три месяца до Революции появилась огромная куча фальшивых денег. Их было так много, что они стали национальной валютой Одессы. С ними перестали бороться, потому как на выявленных десять купюр, завтра появлялся чемодан фальшивок. И приняли решение их пустить в оборот до особого распоряжения тайной полиции, которая упорно искала возможность повесить Мишу перед рассветом на фонаре на Приморском Бульваре. Но как-то всё не складывалось. И вот начинает всё сыпаться: Лизка уже хочет отложить свадьбу, Миша с Рубеном регулярно пьют в Гранд Бристоле и заказывают наш оркестр с Лёнькой Вайсбейном, в городе фальшивок стало больше, чем настоящих денег. И я начинаю тихонько ненавидеть этот мелкоскоп, с которого всё началось, ну и Лизку заодно. Нормальная связь, да? Но тут приехала Вера Холодная снимать киноленту, попить в Бристоле чаю и привезла новость: в Питере – Революция, вся власть у комиссаров. И вот представьте, через какое-то время я играю на трубе товарищу Ворошилову и его конармии подъем по утрам, а Лизка бинтует раненные бошки деникинским ребятам, Миша, Гриша шмонают Одессу, Рубен скупает картины. Поженились, называется. В общем всё из-за Рубена, Ну, Миша через полгода новой власти не нужен совсем, и Рубену чуть лоб зеленкой не намазали. Как он от ЧК выкрутился я не знаю, и он никогда не рассказывал, единственное - может Мишку Япончика с Гришкой Занозой сдал, такое бы ему даже комиссары зачли…

- Никого я не сдавал! – Рубен вскочил из-за стола и вышел из кухни.

- Ну, нет, так нет… хотя…, Много чего с тех произошло. Опять же из-за него с Розочкой познакомился. Но это уже, другая история - дядя Зяма затянулся новой папиросой.

Автор неизвестен