Четыре слона имажинизма. Гуд бай, Америка. Ох...

В начале 1920-ых материальные дела Есенина и имажинистов, в том числе и благодаря участию отдельных власть предержащих советских личностей шли весьма неплохо: доходы давали книжный магазин и издательство. Есенин начала двадцатых — крепкий, деловой, хозяйственный человек, внешне почти не изменившийся, но внутренне — совсем другой. В ту пору страна жила тяжело, люди жили трудно, одевались — кое-как, по сути влачили жалкое материальное существование. На фоне этой всеобщей бедности хорошие костюмы и нарочитое франтовство казались неуместными и нелепыми. Все это было, конечно, скорее простое озорство, но Есенин любил щегольнуть хорошим покроем платья, какими-нибудь необыкновенными ботинками, купленными бог весть где и за баснословную цену. В служебную комнатку в книжном магазине на Никитской то и дело приходили «мутные» личности, спекулянты, приносившие то образцы материи, то галантерею, то французскую парфюмерию. Есенин — деловито, серьезно, торгуясь, выбирал и оценивал товары, и, если ему что-то приходилось по вкусу, отсчитывал бумажные миллионы или тысячи не скупясь.
Книжный магазин на Большой Никитской согревала большая железная печь, расположенная в середине торгового зала, вокруг которой деловито расхаживал взад и вперед Есенин, хозяйственным оценивающим оком окидывая входящих посетителей. В ту пору частной торговли в России практически не было — и на всю Москву было всего несколько книжных магазинов, которые могли продавать книги без «ордеров» (свободно); эти магазины принадлежали различным литературным организациям. Покупателей, конечно, бывало в этих магазинах очень много. Особенно популярен был магазин имажинистов (есенинский), где всегда можно было получить новинки книжного рынка, а «новинки» эти почти всегда ограничивались изданиями имажинистов. В особняке на Кисловке была открыта «тайная столовая», где за баснословную цену можно купить обед из «трех блюд» — «как в мирное время», чем Есенин с удовольствием пользовался.
Осенью 1921 года в мастерской художника Г. Б. Якулова Есенин познакомился с танцовщицей Айседорой Дункан, на которой женился уже 2 мая 1922 года. При этом Есенин не говорил по-английски, а Дункан едва изъяснялась по-русски. Спустя неделю после свадьбы 10 мая 1922 года новобрачные — Есенин и Дункан — отправились в заграничное путешествие, которое начиналось с полета на аэроплане в Кенигсберг.
На самом деле Есенин сопровождал знаменитую Дункан в ее гастрольных турах по городам Европы (Германия, Бельгия, Франция, Италия) и США. Несмотря на скандальный антураж пары, литературоведы полагают, что обоих сближали, в том числе, творческие отношения.
Про Нью-Йорк Есенин рассказывал мало, как правило бессистемно, вспоминая отдельные эпизоды посещения страны или наиболее яркие впечатления:
— Там негры на положении лошадей! — часто повторял он в компании друзей.
Америка для Есенина — только «железный Миргород», впечатления от Франции, Германии, от отдельных главных их городов — настолько безотрадны, что Есенин вспоминал о них редко, но всегда с особенным озлоблением. Вероятнее всего поэт ревновал к популярности Дункан, ожидая триумфального шествия по Европе, а оно получилось мало заметным.
— Ты понимаешь, — вспоминал Есенин в «Стойле Пегаса», — мы для газетчиков устраивали дорогие ужины, я клал некоторым из них в салфетки по 500 франков... Они жрали, пили, брали деньги и хоть бы одну заметку обо мне!. Взяточники и сволочи!
Европа об Есенине стоически молчала. Чтобы заставить говорить о себе, был применен старый российский способ — скандалы. Но и скандалы не раскачали продажную французскую и американскую гласность. Один из подобных скандалов в Париже стоил Есенину задержанием полиции. И только большая взятка да хлопоты Айседоры Дункан, настаивавшей на том, что у Есенина хронические припадки душевной болезни помогли ограничиться тем, что Есенина просто выслали из Франции.
Все впечатления о поездке его сводились к каким-нибудь случайным «эпизодам», а его статья об Америке, помещенная в «Известиях», была бледна и беспомощна.
Публичное выступлением Есенина в Политехническом Музее с рассказом о заграничной поездке едва не закончилось полным провалом. Вокруг Есенина приехавшего из-за границы, роились различные «импрессарио» — любители сорвать аншлаговый сбор: имя Есенина, да еще долго не выступавшего, да еще «приехавшего из Америки», способно было собрать любой зал. Началась настоящая охота за Есениным. В кафе «Стойло Пегаса», куда Есенин захаживал иногда, толпились различные устроители вечеров. Есенин выжидал. В конце концов, согласие на выступление было дано при условии участия в программе других поэтов-имажинистов. Несмотря на традиционную уверенность в себе, Есенин очень волновался перед этим выступлением.
Есенин вышел на эстраду уверенным и крепким шагом под шумные аплодисменты публики, дружные, но не восторженные. В программе первой части вечера, значилось:
«Есенин. Впечатления. Берлин, Париж, Нью-Йорк» и еще стоял целый ряд крупных городов. Аудитория приготовилась слушать серьезно. Но сумбурная неподготовленная «речь» Есенина оказалась потрясающей по своей неожиданности и нелепости, сопровождалась смешками, возгласами из зала и обидными репликами. Есенин начал отвечать на реплики, совсем не думая о теме своего анонсированного «доклада». Когда он, ничего почти не рассказав про «Берлин и Париж», перешел к Америке, он начал приблизительно так:
— Пароход был громадный, чемоданов у нас было двадцать пять, у меня и у Дункан. Подъезжаем к Нью-Йорку: репортеры, как мухи, лезут со всех сторон...
Публика потеряла всякую, даже относительную «сдержанность» и начала бесцеремонно хохотать. Но вот когда «впечатления» кончились, или, вернее, внезапно оборвались, потому что дальше продолжать было невозможно, и Есенин начал читать свои стихи, замер, затих зал для того, чтобы разразиться бурными рукоплесканиями.
— Искусство в Америке никому не нужно. — Резюмировал Есенин. — Настоящее искусство. Там можно умереть душой и любовью к искусству. Там нужна Иза Кремер и ей подобные. Душа, которую у нас в России на пуды меряют, там не нужна. Душа в Америке — это неприятно, как расстегнутые брюки.
За границей поэт работал мало, написал несколько стихотворений, вошедших потом в «Москву кабацкую». Большею частью пил и скучал по России.
Вскоре по возвращении из-за границы в 1923 году Есенин разошелся с Дункан, переехал на свою старую Богословскую квартиру. Назревал и творческий конфликт с имажинизмом и в особенности — с Мариенгофом.