Модильяни. Виолончелист или самосожжение

Виолончель напряжённо и сдавленно ноет.
Ты играй, играй,
а я тебя напишу.
Я писал многих здесь,
всё в них внешнее, напускное.
Но зато за картины в кофейнях давали лапшу.
Перечёркнуты струны (смычок – им судья).
Из вредности
струны точно кричат мне, что мир вокруг – западня,
что я сам перечёркнут,
насмешками и надменностью.
Что за музыка это?
Что надо ей от меня?
Рвётся музыка,
в чад бросается,
сыплет искрами,
обжигает скульптуры древних индийских нагов.
Так и сам я бросаю квартиры –
не расплатиться мне,
рву и режу картины на сноп туалетной бумаги.
Вьётся музыка,
обвивает запястья гениям,
глотающим зёрна гашиша
в стиле дель арте.
И я – вьюсь,
превращаюсь в распущенное растение,
дефилируя голым над мостовой Монтмартра.
Тянет музыка,
как натурщица –
шею белую.
Что пустые её глаза мне
и плечи грубые, восковые?
Может, ты отгадаешь,
что все мы на свете делаем,
прикрывая глаза?
У тебя-то они – живые!
Тише, музыка!
Хватит множить мои терзания.
Ты ломаешь меня и всё на пути, куражась.
Вот уже накренился профиль ветхого здания.
Моя слава вот-вот закончится, не начавшись.
Улыбнись, музыкант.
Есть в тебе что-то итальянское.
В своей музыке не обманешь ты ни на йоту.
Ты отложишь смычок. А я – кисть.
И открыв шампанское
мы умрем от чахотки.
Сгорим на пороге взлёта.