Фолиант

           Поэма

Под обложкой, под сенью форзаца
Вся механика тонкая слов,
Что умеют и в память врезаться,
И становятся темой для снов.

Зреет образ и грезится фраза.
Этот замысел полностью твой?
Или сверху просыпали пазл,
В час назначенный, щедрой рукой?

У которой сияние в перстне
И печатного яда секрет
И в открывшейся бездне ты сверстник
Фолианту в полтысячи лет!

И загадки его, и отсылки
Серебристым пунктиром в глуши
Остывающей ночи и пылкий
Всполох искры в потёмках души.

Свет от лампы упал на фигуру,
Где страницы на старом бюро,
Словно птицы свой трепет авгуру
Прошептали, роняя перо.

Дальше-больше и звуки тимпана
Прозвучали, блестело стекло
Еле-еле, тогда из тумана
Вышел месяц и стало светло.

Атмосферою библиотечной
Был наполнен блистающий зал.
Сколько в жизни своей быстротечной
Ты волшебного текста узнал?

Есть незримая власть аромата
Чёрной сажи с олифой простой,
И пергамента тает фермата
И формата заманчив простор.

Время ночи — безумцам и совам,
А ещё для оккультных наук,
Для алхимии средневековой,
Где тинктуры расплавленный звук.

В этой матрице, в сотах, в нектаре
Скрытых смыслов и будущих книг,
В сущем тартаре и в дортуаре
Просыпается разум на миг.

Было утро нежней перламутра
Но важнее всего — вдалеке
Промелькнула «Алмазная сутра»,
Улыбаясь библейской строке.

Так моста многогранная призма
Жгучим солнцем венчает пролёт
И горит, и сияет, как линза,
И неведомый знак подаёт.

Всё там было окутано мифом:
И в судах затяжная война.
И, любуясь готическим шрифтом,
Он пригубил немного вина.

И допустим, что это был рислинг:
Нотка лайма, чуть-чуть абрикос,
Капля мёда и лёгкие мысли
И бокала остывший мороз.

И тогда, как хмельная отрада,
Разыгрался фантазии бес —
Не зелёная гроздь винограда,
А бумага ложится под пресс.

Это было прозреньем по меркам
Того века охоты на ведьм,
Того времени в клетках фахверка,
Того мига, где сера и медь,

И свинец превращаются в краску,
В чёрный оттиск, в застывший урок,
И в библейскую притчу, и в сказку,
И в шпалеры готических строк.

Руки фартуком медленно вытер
И застыл в изумленье немой
Над подвижною магией литер
С оловянно-свинцовой сурьмой.

Но о мастере не было строчки
Достоверной, вопрос почему
Шапка та, с меховой оторочкой
Мономаха, досталась ему?

И зачем борода пилигрима,
Воротник из соседних эпох?
На портретах всё кажется мимо:
То ли выдумка, то ли подвох.

Что там было в пятнадцатом веке
Здесь не ясно ещё до сих пор.
Всё смешалось в одном человеке:
Инженер, ювелир и гравёр.

Только ступишь на улицы Майнца,
Посмотреть, где стоит Иоганн
У собора и как ему мнятся
Века нашего шум и орган;

Века прошлого гром куролесил,
Фолианты его не спасли
От разрухи. Трамвайные рельсы
В эту площадь рубцами вросли.

По которым чудесная конка
Заложила смертельный вираж,
Чёрный кучер покрикивал звонко,
Приближая баварский пейзаж

Акварельный; и в шляпе из фетра,
Пока час перемен не настал,
Живописец, ещё не ефрейтор,
Чувства нежные к краскам питал.

Он не сгинул ни в бойне при Ипре,
Ни в путчистской пивной, ни в тюрьме;
Словно чёрт, в этой мрачной палитре,
Мракобесил себе на уме.

И однажды, слоняясь без цели,
Через век, в разношёрстной гурьбе,
В книжной лавке заметишь бестселлер
Для безмозглой толпы, о борьбе!

Мы же лучше вернёмся к курфюрстам,
Насладиться, как первый листок
Повернулся, с пергаментным хрустом
Остывающих в вечности строк.

И, казалось, дубовые двери
В каземате тюремном рычат,
Когда Петер, его подмастерье,
Проворачивал туго рычаг.

И на аверсе гульдена, лапой
Золотой, геральдический лев
Его в самое сердце царапал,
Тайной завистью вмиг одолев.

Ни свидетельств, ни записей — пусто,
Всё догадки, мираж и туман:
Как с Кристиною, дочкою Фуста,
Он затеял случайно роман.

Там под сводами стрельчатых арок,
Испещрённых рельефом резным,
Он воспринял её, как подарок
Преисполненный светом иным.

Сколько опыта в этом приёме:
И смущенье, и локон витой,
И косился в витражном проёме,
Как свидетель, стеклянный святой.

И в мерцании солнечной пыли,
Что впитала палитру окна,
Он застыл и мечтал о Псалтире,
О любви, и бокале вина.

Жизнь мелькнула и тщась о престиже,
Или это затменье ума,
Фуст уехал в Париж и в Париже
В это время случилась чума.

Гутенберга не стало и месса
Для события слишком суха…
В Нюренберге девица Агнеса
С чувством смешанным ждёт жениха.

Тем прекрасна веков поволока,
Что загадочен каждый нюанс:
Дюрер, с веточкой чертополоха,
Вряд ли знал, что уже Ренессанс.

И лохматый берет, и накидки
Серый цвет, и косящийся глаз,
Всё серьёзно, ни тени улыбки —
Он намерен разглядывать вас.

Если долго смотреть, то по коже
Пробирает морозом, а вид
У Альбрехта такой, что похоже
Твой двойник в зазеркалье сидит.

Если б зрел гравированный рыцарь
Весь в броне, от макушки до пят,
Как глаза козлорогого рыльца
Любопытством животным горят.

Шелестела песочная осыпь
Сквозь стеклянную колбу и вот
Вся обвитая змеями особь
В предвкушенье разинула рот.

Здесь предчувствие факельных шествий,
По испугу сравнимо оно
С осязанием заячьей шерсти
И зрачком, где мерцает окно.

Любознательный чёрт меня дёрнул
Разглядеть живописный кусок:
Акварель травянистого дёрна,
Остролистые стебли осок.

Этот мир — целый остров аптечный:
Подорожник, собачий язык —
Яд курареподобный, как вечный
Привкус тайн и дворцовых интриг.

Маргаритка и тысячелистник
Ожидают нашествие пчёл.
Одуванчик судьбу, словно мистик,
В дуновении ветра прочёл.

Этих снадобий горьких рецепты
И татарского плена урок
Выживания, в разуме цепком,
Неизвестный целитель берёг.

И попробуй отсюда прицелься,
Разглядеть врачевателя тень,
В красной шапке лицо Парацельса
И берет меховой набекрень.

И, в скитаньях своих коченея,
Он запутал реальность и миф,
Добавляя в канву сочиненья
Саламандр, пигмеев и нимф.

Жгучий нимб филосовского камня,
Панацеи неведомый вкус
В тёмном омуте вечности канут,
Призывая в свидетели Муз.

И тогда, сговорившись про цену
Заблужденья, я книги читал,
Ты всю жизнь поливала драцену,
Что я пальмовой ветвью считал.

    20.05 — 12.06.2024