Сорок пять нацменов - рассказ Александра Завалишин

                Александр Завалишин
                Сорок пять нацменов

   Под серой мутью низких облаков Московский Кремль выглядел сонливо и совсем не вызывающе, как это кажется иным из-за границы. Правда, царские гербы с остроконечных грязных башен гордо щерились на присмиревший красный флаг Союза ССР, но ни страха, ни почтенья не внушали тридцати мордвам – крестьянам, подошедшим к будке пропусков для входа в Кремль.
   – Вот и до ербов дошли, – вздохнул ободранный, в больших лаптях мордвин Кузьма, поглядывая вверх. – Давно уж под Советской властью ходим, а Николкины орлы все хорохорются, – ядрена вошь...
   – Пущай их... Есть не просют, а кому и радость, может, придают... – сказал второй...
   – Дойтить-то мы дошли, а дальше как? – проговорил плечистый молодой мордвин, почесываясь, как скрипач, под мышкой.
   – Дальше? – нехотя сказал Кузьма, закуривая. – Дальше вот покурим, дождь утихомирится, потом и обратимся...
   Сеял теплый дождик, реденький, и камни мостовой отсвечивались рыбьей чешуей. У Исполкома Коминтерна, как навозные жуки, толпились черные блестящие автомобили, а дальше плавали трамваи, переполненные разноцветной публикой, качались извозцы на козлах, вроде попугаев, и чуть не бегом по тротуарам торопились пудреные барышни на тонких ножках...
   Безработные мордва пришли к Кремлю за помощью с запиской жулика из "Марьиной рощи". Жулик посоветовал им, что в Кремле сидят от всех народов представители и помогают соплеменникам.
   – Раз вы балакаете по-собачьи – кончено! – сказал им жулик. – Вы нацмен... Дуйте прямо в Кремль – скажите: "Мы мордовска нация", и вам откроются все двери...
   Дал им адрес на клочке курительной бумаги с выдавленными химическим карандашом словами:
   "Кремаль ВЦЫК ходатайство трицети нацменоф"...
   Мордва и верили и не верили совету жулика, который был сожителем у них в слободке, но другого выхода не было, поэтому пришлось послушаться: пошли к Кремлю.
   Пока шел дождь, мордвин Кузьма в бараньей шапке, сдвинутой к затылку, говорил товарищам:
   – Я так смекаю... Подойдем и скажем... "Мы как безработные, мол, с Пензенской губернии, мордва, проели весь струмент и погибаем как червя... Как по закону, власть трудящихся и мы имеем корень здесь, сельхозналог вносили, все повинности и требы в аккуратности, поэтому"...
   Он поднял палец, вроде регента, и двадцать девять человек мордвы вздохнули:
   – Правильно!
   – Примите, дескать, во вниманье – дети малые...
   – И об скотине не забудь, Кузьма!
   – Вообче хозяйственное положение! – вытаращил серые глаза Кузьма. И все затихли, снова выстроившись у стены от дождика. Но молодой мордвин, плечистый, как бурлак, и грязный, зачесался снова:
   – Ну, а ежли жулик врет? Тогда всех в контрреволюционный лагерь?
   И сунул палец в нос, прищурив левый глаз.
   – Дурак, мать твою в курицу! – уверенно сказал ему Кузьма, щипнув короткую бородку. – Со всех сторон – народов представители, а он, холера, – "жулик врет", когда он здешний, больше нас с тобой смекает?!..
   Кузьма вынул из кармана три копейки, выпрошенные дорогой христа ради, и подсунул молодому под нос:
   – На, читай вот: "Пролятарии всех стран, соединяйтесь Сы-Сы-Сы-Ры". Чертова кобылка! Должон мордвин сидеть здесь али нет?
   В будке пропусков разделались с мордвами быстро: позвонили в телефон кому-то, выкрикнули раза два: "мордва, нацмен" и выдали двоим: Кузьме с товарищем один пропуск во ВЦИК.
   – В деревне церкви закрывают, а вот здесь хрестов напыхано – не сосчитаешь, – говорил Кузьма, разглядывая внутренность Кремля.
   – Вот это, брат, храмина, – отвечал второй мордвин, показывая на колокольню Ивана Великого, желтая макушка которой походила на репу хвостиком вверх.
   – Не разберешь, что деется...
   Перед ВЦИКом на площади носились бешено автомобили.
   – А как задавят, окаянные?.. – струхнул Кузьма.
   – Вон, идол, поливает... Разорвет на пополам...
   Но кое-как, с опаской, перебежками они достигли до громаднейшего здания ВЦИК с красным флагом и вошли.
   – Ноги вытрите! – сказал им вциковский швейцар из-за прилавка, охраняющий одежду.
   – Ноги? – переспросил Кузьма, – а мы вот лучше так...
   И, отойдя миролюбиво в уголок, он стал было разувать свои большие лапти. Но швейцар опять крикнул:
   – Граждане! Зачем же разуваться?..
* * *
   В богатом, с мягкой мебелью, просторном кабинете, с красным письменным столом, сидел огромный бритый человек. Когда мордва вошли, он улыбнулся, встал и по-мордовски ласково позвал их:
   – Проходите, дорогие родичи, садитесь!
   Мужики не верили ушам. В самом высшем учреждении Советской власти говорят на ихнем языке?.. И, чтоб скорее убедиться в подлинности мордвина, они спросили его сами по-мордовски:
   – А ты откуда, брат, попал сюда? (В мордовском языке нет слова "вы" в смысле обращения к другому человеку)
   Тот рассказал.
   Кузьма расплылся тощими землистыми щеками и ударил по колену грязной пятерней:
   – Ну, дожили, браток! Вот это власть, – свой человек сидит!
   – А выше этого правления больше нет? – спросил второй мордвин, оглядывая кабинет, уставленный шкафами, с картами, портретами и проч.
   – Выше ЦИКа нет в Союзе учрежденья, – засмеялся родич.
   Обрадованные мордва почувствовали нестерпимый зуд, желание излиться по душам:
   – Так, значит, ты из коммунистов тоже? – говорил Кузьма, с опаской трогая вещички на столе. – А мы там ведь, ты не поверишь, дома ходу коммунистам не даем!.. Как коммунист – "долой", "не надо"!.. Свой же брат, мордвин, а подлецом считаем...
   – Христопродавец, шкуродер – другого нет названья, – поддержал второй мордвин, остановившись взглядом на бронзовых часах с фигурками крылатых ангелочков.
   – Ну, ладно, ближе к делу, – закурил мордвин из ВЦИКа и угостил товарищей, – в чем у вас нужда?
   – Погибаем, братец! – вздохнул Кузьма, состроив нищенский вид и наклоняя голову набок. – Приехали искать работу, но не вышло ничего. Уехать бы, да денег ни копья... И тридцать человек, вот не поверишь, подыхаем с голоду... Последняя надежда – ты...
   – Насчет бесплатного проезда? – догадался вциковский мордвин и поглядел в окно, на Красную площадь с памятником Минину и Пожарскому...
   – Способье али как, но чтоб не погибнуть середь улицы.
   Мордвин откинулся на спинку кресла, кашлянул в кулак, задумчиво ответил:
   – Ничего нельзя поделать, братцы. Никаких бесплатных: ни проездов, ни пособий мы сейчас не выдаем.
   Мордву как обожгло:
   – А как же мы теперь?
   – Куда деваться? – в один голос начали они, но вциковский мордвин уклончиво, но твердо объявил:
   – Ничего поделать не могу... Сейчас не выдаем. И зря пришли.
   Наступило тяжкое молчание. Кузьма уставился на вциковского мордвина и мял свою баранью шапку, а второй по-птичьи, нервно шнырял взглядом по портретам Ленина, Калинина и других вождей, потом уперся в пол, заметив, видимо, огромный, во всю комнату ковер с цветами, и взглянул под самый стул.
   – Как же все-таки? – вздохнул Кузьма.
   – Никак нельзя.
   – Значит, аканчательно?
   – Я врать не стал бы... – глухо произнес мордвин из ВЦИКа. И опять молчание. Кузьма потрогал лысину, потом мизинцем забрался зачем-то в ухо, затянутое паутиной, поглядел на палец и вздохнул:
   – Вот эт-та та-ак...
   – Теперя, значть, милостыньку собирать опять? – сказал второй мордвин.
   – Не подадут! – махнул рукой Кузьма сердито. – Кажный, например, сопляк, а норовит в Москву, на легкий хлеб. Дык разве он подаст?
   И отвернулся. В глазах была усталость и тоска, как у чахоточного:
   – С мужика дерут, а нам вот, кукиш с маслом! – Гули да разгули здесь, а на чижолую работу ты...
   – Утром улицы полны, гуляют, – поддержал второй, – в обед опять гуляют с палочками, вечером – в садочках с девками...
   – Ну, я чем виноват? – ворочался на мягком кресле вциковский мордвин, – я с удовольствием помог бы, братцы, но не в силах...
   Он ждал, когда мордва досыта наругаются, как это бывало много раз, и сами выйдут, но они, оглядываясь по сторонам, вздыхали, кашляли, протяжно говорили: "Да-а"...
   – Ну ладно, граждане! – забеспокоился вциковский мордвин. – Я вам объяснил, и больше от меня ничего не зависит. Мне вот нужно писать срочный доклад, а вы...
   Он тяжело вздохнул, добавил:
   – Давайте двигайтесь, а я займусь...
   Кузьма устало поглядел на Ленинский портрет, потом насупился и прохрипел:
   – Итить нам некуды... Покеда не отправити – отсюда не уйдем...
   И снова отвернулся...
   – Не погибать же, в самом деле? – как спросонья, вскрикнул и второй.
   Вциковский мордвин опять взглянул в окно, легонько улыбнулся уголками бритых губ, потер свой круглый подбородок:
   – Что вы, дурака валять хотите, родичи? – сказал он и нахмурился.
   – Не мы, а вы тут дурака валяете! – сказал Кузьма покорно, но упрямо.
   – Зачем же вы приставлены сюда, – заговорил второй, – когда от вас ни пользы, ни корысти мужику? Зачем, скажи на милость?
   Вциковскому мордвину нечего было сказать: было жаль, и сделать ничего нельзя. И от бессилии поднималась горькая досада. Правота ободранных крестьян, попавших в тяжкую нужду, была ему понятной, – жалила и наводила на такие мысли: "Как-нибудь они вот доберутся до своих домов, начнут рассказывать крестьянам, как их встретили тут, в центре. После этого, вполне понятно, получается в деревне мнение о власти: "шкуродеры, подлецы"...
   – Ну, граждане, вы как: уйдете или нет? – спросил он, поднимаясь.
   – Мы сказали: не уйдем...
   – С милиционером, значит, выводить? – заволновался вциковский мордвин. – Я вас впустил сюда, велел дать пропуск, объяснил по-человечески, а вы доводите меня...
   – Валяй с милиционером! – вздохнул Кузьма.
   – Один конец, – сказал второй.
   – Ведь отведут в участок, вы не думайте! – грозил мордвин из ВЦИКа, чувствуя, что этого-то вот не надо б говорить...
   – Нам лучше, нежели на улице.
   Мордвин из ВЦИКа сел, вздохнул, как лошадь, взялся за голову. Что тут с ними делать? Ясно – их добром отсюдова не выживешь, а вызывать милицию, конечно, неудобно.
* * *
   На углу Воздвиженки, возле приемной председателя ВЦИКа СССР Калинина стояло несколько просителей-крестьян: один рассказывал насчет коровы, незаконно взятой в продналог.
   – И, сукины сыны, – шептал он воровато, – из губернии пришла бумага – отменить! Тады они в упорство супротив губернии и вызывают: "Ты, такой-сякой!"... И прочее, подобное... Ну, как тут не дойдешь до самого Калинина?
   – Конешно, надо обсказать... А у меня вот избу зять отнял...
   Мордва гурьбой валили от Кремля и, боязливо перебегая через линии трамвая, шумно разговаривали. В середине шел мордвин из ВЦИКа и рассказывал Кузьме:
   – Калинин человек хороший, но если не поможет, то уж некуда идти...
   – А как же с ним калякать будем?
   – Я подойду, скажу, а вы уж разговаривайте сами...
   – Сумлительно чевой-то, – заробел Кузьма. – И в первый раз... хошь я бывалый... но... вить, как тут... Все-таки Калинин – голова.
   – Составим списочек на всех, я и подам, – сказал мордвин из ВЦИКа, – тридцать человек вас?
   – Тридцать...
   И гурьбой вошли в приемную...
   Калинин у барьера, облепленного просителями, хмуро пробегал глазами заявление старушонки, слушал, наклоняясь к ней, потом досадно сбрасывал со лба клочок волос, свисавший колечком на морщины.
   – Не могу... – баском картавил он с ударением на "о", – пошлем на рассмотрение губернского прокурора... И ответ вам будет дан немедленно... Я не могу...
   Мордвин из ВЦИКа беспокойно выправил на шее галстук, дернул его на груди и подошел к Калинину. Тот быстрым взглядом оглядел мордву, опять прищурился:
   – У вас?
   – Вот, товарищ Калинин, мордва беспомощная...
   Он обернулся, показал на них: они, ободранные, грязные, стояли с вытянутыми шеями и смахивали на беспризорных детей с наклеенными бородками.
   – Ну так что же? – перебил Калинин.
   – Пришли во ВЦИК, товарищ Калинин, за помощью, отправить по домам...
   – Я не могу...
   – Но они, товарищ Калинин...
   – Голубчик мо-ой! – сказал Калинин с ласковой досадой. – Если я им выдам хоть один бесплатный билет, тогда должен буду кассу открывать здесь. Тысячи, десятки тысяч... Все нуждаются... Я не могу...
   Он поглядел на мужиков, поправил очки, добавил громко:
   – Помочь всем нет сил, нет возможностей...
   У вциковского мордвина на лбу блеснули капли пота. Он повернулся, чтоб уйти, но в это время председатель ВЦИКа, снизив голос, скороговоркой сказал:
   – Попробуйте сводить их к... Смитту. Может быть, и выйдет что-нибудь...
   Мордва сами слышали отказ Калинина и выходили из приемной молча, как из избы, где был покойник.
   – Попробуем еще! – вздохнул мордвин из ВЦИКа...
   – Раз сам Калинин не помог, – заговорил один.
   – Тут уж не ищи, где не положено, – сказал другой.
   – Нет, попытаемся уж до конца, – вошел в азарт мордвин из ВЦИКа. Он, как игрок, втянулся в положение мордвы и думал: выиграет или нет? Если проиграет, то ему мордва покою не даст. Найдут квартиру, будут у Кремля подстерегать. Уж было так не раз. До тех пор не угомонятся, пока не выполнишь их просьбы. Лезут с героическим упорством, без разбору: выполнимо дело или нет.
   Раздумывая так дорогой, вциковский мордвин сказал родичам:
   – Вот что, граждане! У Смитта вы не говорите ничего. Будто не умеете по-русски... А я как переводчик буду... Иначе – не выйдет ничего...
   – С Калининым бы надо так! – прищелкнул языком Кузьма.
   – Ну, раз уж прозевали, ладно... Только здесь вы подержитесь... Будет спрашивать вас Смитт, – вы ни гу-гу.
   – Да это сколько хошь!..
   – И рта не буду раскрывать! – воскликнул молодой мордвин, – только бы домой к бабухе достижение найти...
   Повеселил будто.
   В приемной Смитта секретарь любезно выслушал ходатая мордвы, и, когда узнал, что они не говорят по-русски, через пенсне скроил страдальческую мину на просителей, потом отчетливо сказал:
   – Действительно, беспомощны. Но ничего не выйдет. Если бы их человек пять, ну, десять, еще, может быть, устроили бы как-нибудь... Но тридцать – нет... Вчера был случай – отказал товарищ Смитт.
   – Но, вы подумайте, – беспомощны... Ведь страшно тяжело, не говорят совсем по-русски, вы представьте...
   – Да! Но ничего не выйдет... Завтра доложу ваш список, но...
   – А почему не сегодня? – удивился вциковский мордвин.
   – Товарищ Смитт во ВЦИКе, будет только завтра... Приходите часиков в одиннадцать... Но больше десяти и не показывайте. Мы не можем...
   – Грит, "доложу", – вздыхал Кузьма на улице. – А сам очками все стреляет: дескать, что за нация такая появилась на земле?
* * *
   Утро было солнечное. Грохот шумных улиц чем-то смахивал на гул в огромной бане перед праздником. И лязг тазов, и плеск воды, и шлепанье по телу чудились в трамвайном грохоте, в ленивом топоте копыт извозчичьих одров и в храпах бешеных автомобилей. Пыль туманом поднималась ввысь и застилала небо желтоватой мутью.
   – А не обманет паренек-то ваш? – сказал Кузьме по-русски благообразный крестьянин возле приемной Смитта.
   – Придет... раз обещал... Уж постарается...
   – Чай, свой вить, из мордвов...
   – К Калинину дошел, а тут не побоится! – гордо плюнул на панель другой мордвин.
   С семи часов утра мордва сидели у приемной Смитта, как переселенцы на вокзале, с барахлом. Многие бродили христа ради собирать по улицам. И, возвращаясь с кой-какой добычей, угощали всех. Иные спали у парадного, почесывали животы... Грязный молодой мордвин набух от смеха и бечевкой щекотал у спящего товарища за ухом. Тот беспощадно бил себя и матерился, потный.
   Ровно в десять показался вциковский мордвин. Все повскакали, как лотошники от милиционера, а Кузьма подался, будто с рапортом, навстречу.
   – Что же вы опять все? Не по жребию? – нахмурился мордвин из ВЦИКа.
   – Не желают! – отвечал Кузьма.
   – Как не желают?! Слышали вчера, что секретарь сказал?.. Больше десяти не выйдет ничего.
   – Да што же я с идолами сделаю? – развел руками тот.
   В это время подкатил бесшумно крытый автомобиль, в котором рядом с шофером сидел седой старик. Он быстро выскочил, придерживая лакированный портфель под мышкой, и почти бегом взобрался на ступеньки. Скрылся за дверь...
   – Вот этот самый Смитт! – сказал мордвин из ВЦИКа.
   Все заторопились, зачесались, поправляя шапки, фуражонки, одергивали пояса.
   – Ну, значит, так, – заторопился вциковский, – я войду к нему сначала, обскажу, потом вызовем всех. Только вы молчок, как я сказал... Я заявлю: "Ни слова не умеют"... Иначе никто не поедет...
   – Чай, мы понимаем! – загалдели все...
   – И рта не будем раскрывать...
   – Лишь бы вырваться...
   Вциковский мордвин в последний раз взглянул на всех, хотел было идти, но почему-то подозрительно прищурился на благообразного крестьянина.
   – Как будто больше, чем вчера, вас? По списку – тридцать человек?
   – По списку, – отвернулся, нехотя, Кузьма.
   Затихли – сразу все, но молодой мордвин проговорил:
   – Немного больше. Зачем обманывать своего человека?
   – Как так? – попятился мордвин из ВЦИКа.
   – Да немного, – протянул Кузьма.
   Вциковский мордвин стал тыкать пальцем в каждого, считать и дальше больше вытаращивал глаза и громко выговаривал:
   – Тридцать восемь, тридцать девять, сорок... сорок три... сорок пять... Что это значит?!. Пятнадцать человек еще прибавили?!
   – А куда же им деваться, – виновато поглядел Кузьма, – уж погибать, так всем: што тридцать, што сорок пять, а ежели же выгорит...
   Мордвин из ВЦИКа опустился на ступеньку ниже, выпалил:
   – Ну, граждане, я больше не ходатай!
   Толпа насупилась.
   – Не погибать же им?! – воскликнул озабоченно Кузьма.
   – Зачем же вы обманываете? Себе же портите! Вчера вас тридцать человек, сегодня сорок пять, завтра – сто!..
   В толпе зашевелился благообразный крестьянин с котомкой за плечами и по-русски обратился к вциковскому мордвину:
   – Явите божескую милость, дорогой товарищ, походатайствуйте и за нас, вить погибаем!..
   – А где вчера были?! – по-мордовски крикнул вциковский мордвин ему.
   Но благообразный крестьянин, недоумевая, оглянулся на товарищей и не ответил. Кузьма сказал:
   – Он вить не мордва... из русских...
   – Ка-ак из русских?!.
   – Все пятнадцать человек – рассейские и по-мордовски ни шиша!
   Мордвин из ВЦИКа натянул зачем-то фуражонку на лоб, хлопнул портфелем по ляжке и вздохнул:
   – Вы попросту хотите утопить меня?!
   – Зачем же... Просются. Всю ночь упрашивали взять... Спокою не дают...
   Из нарядной выглянул вчерашний секретарь, в пенсне, и крикнул вциковскому мордвину:
   – Товарищ! Вас желает видеть Смитт... Ведите их... Но почему же, граждане, так много? Я же вам вчера сказал?.. Впрочем, они по-русски ничего не понимают.
   Мордва рванулись, как на приступ, и вместе с русскими поволокли ходатая в приемную.
   Товарищ Смитт, высокий, с лысиной, в очках, стоял в дверях своего кабинета и сурово встречал просителей. В руках был список.
   – Что еще за нация у нас тут открывается?.. – сказал он хмуро.
   – Мордва, товарищ Смитт.
   – Но автономного объединения у них нет, кажется?
   – Да нет, товарищ Смитт.
   – Ай, яй, яй!.. Как темны мы еще!.. – качнул он головой. – Под самой под Москвой, оказывается, еще нацмены, но главное, и по-русски даже не умеют!
   Вциковский мордвин побелел, как редька, прогундосил что-то в нос...
   – Как мы еще темны... Как некультурны! – подходил к мордвам товарищ Смитт и обратился к благообразному крестьянину с кошелкой за спиной.
   – Какой губернии?.. – спросил он, пристально глядя в расширенные синие глаза ободранного старика, который был русским.
   Тот затряс седой бородкой и с усилием держал кривившиеся губы, но молчал...
   – Волости какой?!. – спросил громче Смитт, как у глухого.
   Тот опять ни слова.
   – Ах, несчастный!.. – вздохнул товарищ Смитт.
   И, обратившись к вциковскому мордвину, сказал:
   – Спросите их по-своему, – знают они, кто с ними разговаривает?
   Вциковский мордвин стер пот ладонью со щеки и по-мордовски гаркнул в сторону Кузьме:
   – Азыйсть тейнза лемнц! [Назовите ему его фамилию]
   Все загалдели враз, послышались слова: "Товарищ Смитт!"
   – А сколько их всего? – спросил Смитт мордвина.
   – Три... Сорок пять, – хрипнул тот.
   – Ах, как некультурны мы!.. – вздохнул товарищ Смитт и, покачивая головой, направился к себе.
   – Соедините Замнаркомпуть товарища... – вздохнул Смитт в телефон. – Это вы?.. Я Смитт... Мое почтение... Вот тут, знаете ли, у меня открылись еще сорок пять нацменов... Как их... там... мордва... мордва... Оборваны, голодные, ужасно выглядят... Но, главное, не говорят по-русски... Нельзя ли сделать личное мне одолжение – отправить их домой?.. Будьте так добры... устройте для меня. По-русски, главное, ни слова... Просто жаль смотреть... Детишки там у них... Ужасно... Да... Ну, что ж поделаешь? Крестьяне... Из Пензенской губернии...
   И дальше в этом же роде...
   – Ну, все, что от меня зависело, я сделал, – обратился Смитт к ходатаю из ВЦИКа, – там напишет секретарь бумажку... До свиданья.
   Вечером того же дня, перед открытием очередного заседания президиума ВЦИК СССР, товарищ Смитт, наливая воды из чистого хрустального графина, рассказывал соседу про мордву.
   – Прямо жалость, знаете ли... Не окраина, Якутия там или что, а тут, под самой Москвой, – и ни бельмеса по-русски...
   – Ну, положим, говорить по-русски, вероятно, даже хорошо умеют? – недоверчиво сказал сосед – нарком из рабочих.
   – Вот в том и дело: я через переводчика объяснялся с ними! – воскликнул Смитт, вытирая седые усы платком.
   А в это время в прицепной теплушке ехали домой мордва и русские, веселые, довольные: и вциковским сородичем, и Смиттом, и Калининым. Но Кузьма нет-нет, да вспоминал:
   – Первеющий наш благодетель – жулик! Ну, хороший парень, хошь и раздевает буржуев. Не надоумь он, так бы и сидели до сих пор в Москве... А русские все удивлялись:
   – Ну и проклятая власть! – ругался незлобливо благообразный русский крестьянин. – Вить сроду я не думал – выйдет так. А тут на старость вот в нацмены ихние исделали... Нарочно мы все, русские, в сторонку встали, дальше, а он, черт, смотрю, идет прямо ко мне. – "Какой губернии, грит?" Ну, думаю, сейчас всех погублю, не выдержит язык мой, ляпну! Нет, бог спас. Ну, для мордвы несчастной снисходительство! Нацмен, грит... Ну и власть.
   – А што ты думаешь, дед? – говорил Кузьма, владевший русским языком не хуже старика, – Власть настоящая, своя. Допрежь ты земского начальника обвел бы так? Ни в жисть... А это сразу видно, мужики, свои... Теперича, пожалуй, я поверю коммунисту, хошь бы он злодей был лютый. Есть мужичье сердце в ем по-настоящему. Имеется... Приедем, порасскажем... К самому Калинину поперли, всю Кремлю их большевицкую узнали что и как... В порядке власть, – грешить тут нечего, ребята, зря.
   Взвыл паровоз протяжным воем, стал сморкаться. Поезд подходил к какой-то станции.
   – Ну, чайком, ребята, побалуемся али как? – спросил Кузьма.
   – А што в своей державе сумлеваться?! – засмеялся кто-то. – Чайком не чайком, а кипяточком можно...
   В темноте вдруг заиграла вятская гармошка с четким кудреватым перебором...
   Это был заяц, принятый мордвой в теплушку на два-три пролета за осьмушку табаку.