Елеосвящение

Одним из самых необъяснённых Таинств в Православии является Елеосвящение или Соборование. Для него есть очень чёткое обоснование в Соборном послании апостола Иакова (Иак.5:14), оно очень любимо православным народом, но вот чтобы опознать его точное назначение…?! Лично у меня не получилось ничего лучше, чем определить его как Таинство сугубого покаяния. Действительно, все молитвы, все подборки апостольских и евангельских текстов призывают человека пристально всмотреться в себя, опознать свою греховность и с мольбой уповать на Господа, прося у Него прощения и примирения, особенно учитывая всю свою беспомощность на одре болезни. Тем более что мы больны грехом и как православные это очень хорошо это понимаем, и исцеления именно от своего недуга мы и просим у Господа.
Таинство всегда есть действие Божие. Но для убеждения в действенности сего Таинства нам, по нашему маловерию, необходимо, как минимум, чтобы обречённый больной встал на ноги. Но обычно этого не происходит. Чего же тогда мы ждём от Соборования? Как опознать действие Святого Духа, из-за нашей греховности не уловимое? При этом следует учитывать, что все таинственные действия Божии необыкновенно ощутимы в православии. Я бы даже сказал — осязаемы. Недаром же в Таинствах всегда присутствует вещество: вода крещения, миро, елей, Святые Дары.
Но, наверное, самым замечательным в нашей православной жизни является чистая вера простых сердец, которые, несмотря на всё непонимание своим умом глубин и сути происходящего, умоляют батюшку прийти и приготовить их родственника к встрече с Господом. Логика здесь проста: должна быть исполнена вся Правда Божия. Но для священника — это одна из самых неудобных треб. Она возникает, как правило, нежданно и требует очень много времени на его проведение. Иногда приходится отказывать в Соборовании и ограничиваться Причастием.
Известно, что сила Божия совершается в немощи  (2 Кор.12:9). И вот об одной ситуации, которая в значительной степени прояснила моё отношение к Елеосвящению, мне бы и хотелось рассказать. Первого августа 2000 г., когда в Москве пребывали мощи великомученика и целителя Пантелеимона, меня по храмовому телефону разыскала женщина с просьбой причастить и пособоровать её умирающую бабушку. Выяснив, что больная почти без сознания и в контакт практически не вступает, я взял с собой Святые Дары, надеясь, что всё-таки смогу что-нибудь придумать, и отправился к ним.
Квартира, куда меня позвали, была довольно убогим жилищем, к тому же достаточно неопрятным. Создавалось впечатление, что полы там не подметались месяца три. Я прошёл через проходную комнату, где громко кричал телевизор, а уставившийся в него также довольно неряшливо одетый мужчина лет двадцати, как выяснилось в дальнейшем, правнук болящей, курил так, что дымом заволокло всю комнату. У стены стоял диван с неубранной несмотря на послеобеденное время постелью; казалось, что белье не менялось с полгода. Здесь явно не ждали священника. Точнее, до него не было никакого дела. Всё это не настраивало на молитвенное делание, ради которого, собственно, я и пришёл.
Пройдя дальше, я оказался в комнате умирающей. Обстановка также не отличалась опрятностью; хорошо хоть никто не курил. В комнате кроме больной находилась позвавшая меня раба Божия со своим шестилетним сыном. Внучка жила где-то на юге Москвы, кажется в Марьине, и добираться к нам в Гольяново, чтобы по-человечески ухаживать за бабушкой ей было трудно. К тому же её семейные обстоятельства, насколько я понял из беседы, тоже были неблагополучны.
Она была из неофитов, из тех, кто по выражению Пастернака: «всё готов разнесть в щепу и всех поставить на колени». Замечательный пример внучкиного рвения мне предоставил её сын, когда мы с ним остались наедине. Буквально несколько дней назад они с матерью совершили паломничество к мощам целителя Пантелеимона в Николо-Перервенский монастырь, выстояли там часов десять огромную очередь, а возвращались домой ночью пешком целый час — городской транспорт не работал, а денег на такси не было. Вот благодаря этому внучкиному дерзновению я и оказался у постели умирающей: если должна быть исполнена всяческая правда Божья, то бабушку необходимо и причастить и пособоровать.
Бабушка, в отличие от внучки, не выказывала такого же усердия в вере. И если вторая за семь лет своего обращения пыталась всеми силами и разумением войти в православную практику и молитвенное делание, то первая за все те воспринятые ею крупицы церковности должна была быть благодарной доброй назойливости своей внучки, которая за те же семь лет сумела её уговорить один раз пособороваться и дважды причаститься, последний раз — полгода назад. Конечно, негусто, но уже кое-что.
Умирающая не подавала никаких признаков разумности. Мои попытки как-то войти с ней в контакт оказались тщетны, хотя это было отнюдь не коматозное состояние. В Соборовании я сразу же отказал: какое может быть сугубое покаяние, если человек ничего не соображает? К тому же я ошибочно решил, что соборовалась больная полгода назад. А причастить её, но только Кровью, я всё же решил — по вере внучки. В таких случаях всегда в памяти возникает евангельский сюжет, когда через разобранную кровлю друзья внесли на постели к ногам Иисуса Христа своего болящего друга (см.: Мк.2:3—5).
Поставив на молитву внучку и её сына, — кто же ещё сможет помолиться за сию страждущую? — я прочитал краткое «Последование о причащении тяжко болящего», провёл исповедь-молитву, которую провожу в тех случаях, когда человек не в состоянии сам предстательствовать за себя, дал разрешительную молитву и причастил больную. До самого последнего момента раба Божия не выказывала никаких признаков участия. Но как только она приняла капельку Крови Христовой, то, совершенно неожиданно для меня, вдруг очень твёрдо и спокойно произнесла: «Спасибо», — слово, очень никчемное в данной ситуации, если оно было обращено ко мне, а не к снисшедшему к немощи Господу Богу, но вместе с тем очень понятное для обыденной жизни как выражение благодарности, показало полное присутствие человека на Таинстве. Это почувствовали все. Внучка попыталась меня уговорить причастить бабушку Частичкой, но я не решился.
Времени на Елеосвящение у меня уже не осталось, но тут я и уяснил, что соборовалась бабушка шесть лет назад, и понял, что необходимо будет вернуться сюда еще раз. Дав совет внучке читать по возможности Евангелие, Псалтирь и любые молитвы, которые умирающая могла помнить еще с детства, я ушел, пообещав в ближайшие дни позвонить и договориться о встрече. Буквально через два дня, выискав «окно», я вызвал внучку. Мне вновь пришлось пройти этим «изысканным» коридором. Усугубляло «пейзаж» то, что на том самом неубранном диване развалился правнук с какой-то своей подругой. Степень их трезвости я не уточнял. Но, в конце концов, я же не к ним пришёл.
Бабушка была в том же состоянии и столь же безмолвна. Ожидать чего-то из ряда вон выходящего не приходилось. Но, памятуя о случившемся два дня назад, я приготовил всё для Елеосвящения и начал службу. И когда я принялся читать канон, от одра болезни стали возноситься тихие, но очень чёткие вопли: «Простите! Прости меня!». Теперь это уже было так кстати и так вовремя! Это было проявление максимальной разумности, на которую была способна девяностопятилетняя умирающая. Я воспринял это как крик души, обращённый и к Богу, и к внучке, и ко всем близким. Заблудшая душа во единодесятый час постигла самое главное, ради чего была призвана в этот мир, и во всей своей немощи из последних сил смогла выразить свою жажду примирения и с Богом, и с ближним. Эти призывы звучали в течение всего чтения канона. Когда же пришло время помазывать елеем, то на каждое прикосновение стручцом она отвечала тем знакомым, но уже не казавшимся никчёмным спасибо. Мурашки бегали по коже, на голове шевелились волосы. Там, где, казалось, бесы устроили свой шабаш и нет места молитве, Бог призрел на немощь и смирение Своей рабы и посетил её Своею благодатию. Каждое прикосновение святого елея вызывало благодарность страждущей. Эти прости и спасибо перемежались до завершения Таинства, которое у меня самого вызвало необычайное воодушевление. По окончании я вновь причастил её, но уже, ничтоже сумняшеся, и Телом и Кровью.
Теперь я и воочию, и на ощупь, всей кожей и до самых корней волос, знаю, что такое Таинство Соборования, ибо являюсь свидетелем того, как человек при всей своей немощи, при всей слабости веры, силою Божией благодати был воздвигнут на молитвенное бдение и сумел принести посильное покаяние. И самым непреложным знаком случившегося, для меня является тот бедлам, убожество и неразумие, помноженные на мой скепсис, которых не возгнушался Господь Бог.

17.01.2002