О чём бы я с Окуджавой

Окуджавы "Из окон корочкой"

Не могу разгадать я этого явления
Вот музыка
можно сказать "музычка"
вот она вспыхивает вдруг
причём, это самое "вдруг", оно абсолютно обязательно...

ведь меня вполне скоро не будет
не будет совсем
вы-то ещё будете
И как же я так никого и не встречу, у кого точно вот так же - я про музыку
а я даже не сумел выразить ЭТОГО

и такое у меня всю жизнь

Вот, к примеру, "из окон корочкой".
Откуда я всё это так хорошо знаю?!
Ну, не может ведь такого быть!
Совсем-совсем близко от кончины Окуджавы, прямо накануне, да, в в мае-июне того 1997-го, мне приснилось, что с ним всё-таки увиделся... Апрямо-таки лично встретился.

а это всё Ян. Который провёл с Окуджавой наедине аж несколько часов. В Варшаве это было. Они одни бродили по Варшаве. Ян рассказывал нам. Он думал, что мы не очень-то знаем, кто такой Окуджава. Ну, да, Азат не очень-то знал. Точнее, знал, но ему Окуджава - далеко. Мол, много таких-всяких. Но не мне. Мне-то Оукуджава - нечто единственное и самое-самое.
И вот Ян - вот этот самый замухрышечный Ян - такой тщедушный - я и лица-то его не вижу, не понимаю - только очки огромной чёрности оправа, да бородёнка-усы всё лицо ему и сделали - узенькое личико, сам маленький, узенький, пиджачок. А у всех давно лишь куртки.
Мол, встречались с польскими поэтами в Варшаве. И Окуджаве оставались несколько часов до поезда - ну, наверное, часов пять. И вот Окуджава просит помочь ему походить по Варшаве эдак без кэгэбиста, который к нему приставлен.
Поэты сидят, галдят, а Окуджава вроде бы в туалет, и чтоб Ян ему типа показывает, как пройти. А сами юрк - и на улицу, и быстро плутать, чтоб кэгэбист не спохватился. И не настиг.

И вот Ян шагает с Окуджавой по Варшаве. Потом они сидели где-то. Может, в кафе. - И о чём говорили? - спрашиваю у Яна. Спрашивал я у него в 1993 году, в Бельско-Бяло. - Он смотрел. На Варшаву. А говорили про политику. Про то, значит, как в СССР несвободно.
- Эх, - думаю, - я бы что-то другое бы спрашивал. - А что? Что бы я с ним? Ведь вообще бы заткнуло бы меня.
Так-то оно так, но вот в том сне прорвало.
Сначала в ту весну по радио вдруг "Прощание с Польшей" - я впервые услышал. И вот, какое дело: все слова я сразу запомнил. Я их стал сразу карандашом писать своей скорописью особой, я умею. Карандаш оказался с бумагой под рукой. И музыку "Прощания" сразу запомнил.
Потому что Агнешка умерла в марте. Поэтому по радио "Прощание".

Я возил тогда Сашку к Свете - часа полтора или два в машине туда, потом обратно. Я себе пел и пел именно "Прощание" - как-то сумел усилием памяти звуковой восстановить музыку - нащупать её из небытия.
И всё вникал в этот феномен музыки. Как так она вмещает в себя. И как оно из неё снова и снова извлекается. Оно, то самое, о чём никто нигде не говорит, но оно и для всех прочих, я себе это доказал, тоже - самое главное во всей жизни.
Для всех - и для тех, и для этих. Хоть у каждого оно и своё.

Это как Амур стреляет: на что в это время смотришь, в том ты и замираешь навсегда - какая музыка была на фоне, такая и будет всегда для воспроизводить - расконсервировать - минуты твоей жизни во всей их атмосфере - аромате твоих вер.

Я бы об этом с Окуджавой говорил бы?
Это теперь я так решил. А тогда был мне сон, что он живёт на той лестничной площадке, что и я. И вот я из квартиры выхожу, и он тоже.
ну, а что: могу же я теперь жить под квартирой, откуда Безруков в школу ходил.
И рассказ Наташкиной двоюродной бабушки, которая на одной площадке с юным Шалевичем жила. Да и вообще - и далее перечень знаменитостей, народный СССР, с кем лично оказалось... Поэтому Окуджава да во сне - вполне реальностью.
И вот умирает он как раз после того моего сна. И еду я в Москву как раз в июне.

Но всё-то я не о том сейчас. Потому что об ЭТОМ никак у меня никогда не получается. Не получается у меня ухватить словами про то, как работает музыка во мне. И это с очень-очень раннего детства. Теперь-то я знаю, что это главная тема моей жизни - про ЭТО, про то, что делает во мне музыка.
И нигде я не встречал слов про это. Таких, чтоб исчерпали.
И ведь про каждую музыку надо ведь отдельными словами.

В том сне я что-то говорил Окуджаве. И я для него существовал. Он видел меня, он слышал меня. И я сам себя слышал поэтому. Там я смог ему говорить. Я успел в том сне.
И когда узнал, что он умер, вдруг понял глупо, что я успел. Успел и никогда уже не успею.
Сейчас я думаю, что говорить с ним, конечно, я стал бы об ЭТОМ. О том, чего выразить никак не могу.
Вся его музыка сделана для меня из ЭТОГО.
Надо было уходить на работу - в детскую студию. Но на проигрывателе стояла его пластинка. Не та, первая, а та, вторая. Где "А юный тот гусар", например. Или "О Володе Высоцком"... Я никуда не уходил, я лёг на диван поперёк на спину, весь уже собранный одетый и так всё и прослушал, песню за песней, никак не могя понять это чудо. Почему за каждой - мой собственный отдельный мир. Почему каждая - точно и строго про меня - очень субъективно про меня.