Книга Одиночеств NXXX

Он  ходил 

по  чужим  своим  улицам,

как  новичок,

отравленными  вглядами

схоронившись  в  сторожке,

провожал 

       полным  отчаянья 

жажду 

чаши  велоткека,


смотрел  георгинно

рентгэнно  смотрел

на 

толстобрюхие,

свежевыкрашенные

толстой  краской 

         отчаяния

дома,


пил  змеиную,

     звонким  полднем

наполненную  колокольными  звонами

воду

из  глубоких,  красноглазых,

горластых  колодцев

и 

мечтал 

вырыть  свой  собтсвенный

да  так

    чтобы  никто  не  заметный.


Это  он  подобрал 

все  наши  мерзлые  лежалые  яблоки

в  раздутом  временем  смертью  своею

кладбищеском  саду 

это  он  был...

Наверное...


И  куда  бы 

не  полетела, 

            не  устала  она

по  пятам 

плелся  тощий  он  запах

свежевыпеченного  хлеба,


а  навстречу  ей  тогда

              попадались

лишь  безголовые 

      собаки...





Книга  Одиночеств  UJK88


Еще  издалека

в  далеко-зазеркальной  улице

он  различал  её  фигурку -

танцовщица  апреля

в  окровавленной  пачке,

жрица  воздуха

в  карминного  цвета  кошмаре,

последняя  любовь  моя

не  моя,

чужая  не  моя  не 

                любовь.


И  она

все  еще  была  мала,

была  неподвижна,

как  белый  пульс  снега,

всегда  едва  различимый

со  всех  сторон,


и  шаг  его

          был  семи-семимилен,

был  ею  выношен 

в  мрачном  поддоне  ее  лона,

был  вскормлен 

волчицей  ее  загустевших  страстью

сосков,

его  безвременностью,

ее  осторожностью.


И,  обгоняя,

он  слепил  ей  лицо,

нашел  крашенки  глаза,

и  губы  резцом  оживил,

расчистил  щемящую  паутину

из  трех  певчик

               морщинок...


За  трижды

    двадцати-семимильными  расстояниями

он  случайно 

           обернулся

он...


И  был  далек,

как  снег,

пробразчно-белый,

слышный 

      ниоткуда...






Книга  одиночеств  VIII  5А



Глаз  телевизора  был  липок  и  уныл,
 
он  смотрел  в  него  неподвижно  и  извекал

все  тягучие  наименования  черепа  экрана,

мутные  хрящи  миражей,

все в  никуда  стекающие

               взглыды.



Так  скука  смотрит

пристально-нема.


Так  скука  гложет

умеренную

        вниманья  кость,


и  скука 

высасывает  мозг,

несытая

умирающей  кожей  экрана.


И  вот  тогда

в  верхушке  пустого 

пространства  двери

и  появлялась 

бледная  вспыхнувшей  солью

         фигура 

   девушки - ребёнка,

заросшая  густыми 

страусиновыми  перьями,

закутанная  в  пух 

серебристых  волос,

в  сафъяновых 

изумрудных  сапожках.


Созревая

раскаленными  красками,

она  танцевала  его  спиной -


забытая  всеми  на  карусели

забытая  всеми  игрушка,

а  он  её  видел,

но  не  мог...





               Книга  Одиночеств  VRTXX5


Был  легок  снег,

как  тяжесть  всей  Земли.


Был  радостен  день,

как  перелеты  всех  птиц.


Была  непрогладной  ночь,

как  мерцанье  всех  звезд.


Он  шел  одинок.


Он  поднял  вдруг  глаза.


Он  обернулся.


На  расстоянии 

двух  ладоней  света  на  пустыре

цвели  два  цветка

на  одном  стебле.


Один,  раскрывшись,

высвободил  плод  -

багровый  череп,


другой - 

оставался  нераскрытым 

и  был

как  преданность

её  губ.


И  он  понял,

что  если  сейчас  рассмеётся,

но  станет  бессмертным 

до  окончанья  временю...


...и  удержался...






Книга  Одиночеств  XXI


Он,

взяв  топор,

      ушел  в  далекий  лес.


Он  истоптал

    семь  дней,

и  было  ему  жаль

любу  ель,

любой  пропащий  куст,

луч  солнечныйЮ

луч  лунный.

Было  жаль  ему  любого

не  порушенного  следа,

и  было   жаль,

что  и  его  следы

никто  не  пожалеет...



...Зеркало  цвело

шарами 

      с  отпечатком  чьих-то

                губ.


В  кристальных  пальцах

раскачивались  маятники

бронзовый  шаров,

сургучных  разговоров,

а

на  верхушке

    пламенело  эхо...


Он  дерево  ударил.


Крик-топор

рассыпался  в  руках  его

огнем 

     бенгальским...


Он  дерево  схватил,

но  оно 

стальной  хваткой

и  не  шелохнулось.


- И  бог  с  тобой!

  Ничья  ты  красота! -

он  сплюнул

и  отправился  домой,

за  ним...


Дивились  города,

молчали  люди,

но  встречали

    и  провожали.


А  он  как  будто

       чувствовал  вину,

но  было

    возвращенье  его 

сладко.


И  не успел  он 

      слова  ей  сказать - 

она  -  все  те  же  руки  -

        протянула 


и  обняла.


- Как  я  тебя 

           ждала!

  Как  же  я  тебя 

  звала!..


И  дерево  расцвело

и  все

     исчезло.


Но  долго  еще

были  не  видны

    предметы...





Книга  одиночеств  YJ


Она  пришла  из  цирка

и  лицо

ее  лицо  и  руки

были  в  малиновых 

         разводах,

стальных  рубцах

          тигровой  клетки,

в  тенях

       сластолюбивых, 

       властью  безбрежных

       самолюбивых  силачей,

       пузатых  вертких  клоунов,

       резиною  ошпаренных  гимнасток

       в  их  перекрытых  стержнями

       отвесных  падений 

       пречистых  падений 

                трико.


Она  пришла  из  цирка

             не  своя,

не  моя,

      ни  чужая,

боялась  резких 

         перемолотых  в  мясорубках  движений

движений,

она  смотрела  на  его  бесполезные  ухищрения

из  провалившегося  в  ее  маленькие  груди 

угла,

и  бесцветно  и  бессильно  огрызалась

на  его  старания

бесполезные  старания

успокоить...


Он  сделал 

себе  и  ей 

      он  приготовил

крепкий  чай.

Он  снял  с  неё

все  восхищенные

солнцами,

        звездами,

                блестками

ополоумевшими  корфетти

лохмотья  ее   лохмотья  ее

лохмоть...


Он  медом  ей 

    разглаживал 

молчаливою  кровью

кричащие  рубцы

и

влажной  губкой

стирал

плотной  бумагой  стирал,

всем  своим  телом 

             он  видел  ей  громкие

гримы  теней 

и  он  ей  стирал  их

пропитанной  своей  плесенью

                губкой

эти  грязные  гримы  он...


Она  спала,

     она  притворялась  что спит
 
          она  притворялась

               что  терпит

что  она  его  терпит

                его  присутствие, 

                его  обещанья

его...


Ее  волосы 

    везде 

    по  кровоточащим  краям  ее  волосы

были  опалены

прыжком  смерти 

         в  огненное  колесо

и  этот  страх  в  глазах,

как  мухи  на  липучке,

в  агонии  отчаянной 

понять

     хоть  что-нибудь

из  происходящего  и

не  проишедшего  событием.


Он  принес  ей  на  блюдце,

на  опустевшем  сердцем  блюдце  своем

последнее  ее  будущее  яблоко,

дал  ей,   

     протянул  ей  всего  себя

поцелуем  покрасневшего  яблока,


и  он  протянул  ей 

       истекающий  своей  кровью  качан,

сказал:

"Не  надо!
   
         Не  служи!.."


и  наконец 

          улыбнулся...

А  она 

расплакалась.


И

тогда

он  её  поцеловал

совсем   как

         человека...


Афины - Киев




 
      Книга  Одинчеств  VEw2


Она  возвращалась  домой

на  крылатой  собаке

              такси.


Была  порядком  пъяна

и  кокэтничала  как  всегда

с  шофёром.


Курила  только

        алыми  цветиками

        своими  губами,


смахивала  с  лица

зодорные  травянистые 

          пряди  лица,


смеялась  на  весь  зефир

смехом  театральной  примадонны


а  он  летел

над  зигзагообразной  машиной

и  думал

       о  Канте...






Книга  Одичеств   VI9 


Он  подумал  что

    хорошо  бы  ей

подарить

        букет  роз...



...В  синей  комнате

в  кресле,

поджав  под  себя  ноги

сидел  и  смотрел  на  него

букет  роз,

загадочно  улыбался 

и 

не  сводил  с  него

преданных  глаз...



Книга  одиночеств   IV


Он  полз

по  преклоненной  тьмой

земле


и  светоносный  глаз  его

и  огненный 

все  ярче  становились

в  глубине,


и  каждый  шаг

был  в  нем,

как  мера  веса,

и  круче  становился

          зыбкий  спуск,

и  прозвучал

гонг - молота,

приветствуя  в  зенит

луну

   пока  еще

совсем  безвестную...



Книга  Одиночеств  II


У  неё  были  голубые  волосы.

Он  находил  их  на  своей  одежде.

Он  сплёл  из  них  сачок

для  золотый  бабочек.

у  неё  были  русые  волосы...



Книга  Одиночеств  III


Алая  она  - радостная.

Белый  он  -  во  вдохновении.

Оранжевая она -  радостная.

Черный  он  -  во  вдохновении.

Зелёная  она  -  радостная.

Алый  он  -  во  вдохновении.

Белая  он  ...


Книга  Одиночеств  IV


Он  бросился

под  проходящую  элекричку.


Она  складывала

бумажные  самолётики.


-  Ну  как?  -  спросила  она  его  потом.

-  Только  первое  время.  А  так  -  ничего  особенного...



Книга  Одиночеств  ( ? )


Она  принесла  ему 

шкатулку  с  музыкой  въюги  ( ? )


Она  принесла  ему

свечу  с  фитилем  своего  лица  (?)


Она  принесла  ему

Сердце  нагое  на  блюде  ( ? )


А  он  вернулся

с  похорон  тишины  ?




Книга  Одиночеств ( ! )



Она  писала  на  полотне  молчанья,

а  краска  золотая  остывала,

а  краска  золотая  прилипала

к  стёртым  до  крови  пальцам.


Она  писала  солнечною  кистью,

ворсою  звездных  лучей,

метеллической  (!)


она  писала  серце,  снова  сердце

и  вновь  лишь  ..


контуры  тонули...


На  полотне  молчанья

оставалась 

одна  лишь  золотая  тишина  ( ! )

баюканная  ею.


Она  писала  (!)

а  полотно  бездонно 



Книга  одиночеств  123


Глаз  телевизора  был  липок  и  уныл.

Он  смотрел  в  него,  и  извлекал

все  изменения  тягучие  экрана,


все  железные  конструкции  миражей,


все  в  никуда  стекающие

взгляды.


Так скука смотрит пристально нема,

так скука гложет умершую вниманья кость,

и скука высасывает мозг,

не_сытая хрустящей  кожурою.

И  вот  тогда

в  верхушке  пустого  пространства  двери

появилась  она  -

бледная  фигура,  заросшая  страусовыми  перьями.

закутанная  в  пух  серебристых  волос

в  сафьяновых  малиновых  сапожках,

и  плавно  танцевала   за  спиной  его  она -

живая  карусельная  вертушка.


А  он  её  не  видел, 

и  не  мог...



Книга  одиночеств  VVX


Он  упал...


Он  рассыпался  вдребезги

на  тысячи  красных  опилок,


ОН  развеялся  веером  падени

по  географическому  трафарету,


Он  продолжает  чертить

непрерывную  траэкторией  линию

восходящего  полета...


Книга  Одиночеств   IV


Крепчал  мороз

И  трескалась  луна.


Ссыпался  свет

пушистыми  обломками

античных  статуй.


Лопнула  река,

промерзшая  до  дна,


и  бог  смотрел,

потеряный,

ослепшими  глазами.


Пурга  смела

все  конфетти  надежд.


Безмолвие,  царящее  жестоко,

его  вернуло 

к  мыслям  о  себе.


И  он  подумал

радостно  парящей,

- Мне не было зимы...
 
  Но почему?



Книга  Одиночств  ixv


Он  обходил  стороной

дерево, пляшущее скелетом марионетки

на  сверкающих  петлях

лунного  ветра.


Он  обходил  стороной

бикфордов  крик

сцепившейся  толчеи,

подожженной  с   ядовитого  конца.


Он   обходил   пустотой

кровящий   взгляд    самой    пустоты,

простинаюшей    к    нему

изрытые    траншеями     ладони 


он нес полный рюкзак

новогодних шаров,

из которых должно было вылупиться

их нежное

            завтра,

             завтра,

              завтра...



Книга  Одиночеств  XVII


Он  Разуму  сказал:

-  Теперь - прощай!

о  нас  взыскуют  разные  пространства

и  разная  у  нас  с  тобой  любовь,

и  разные -  сомнения  и

вера  в  счастье -  разные.

С  тобой  -  не  по  пути.


Он  говорил,

и  эхо  отчужденья

катилось  непрестанное  кругом,

как  будто  сумасшедшая  рулетка,

раздавленная  снежно-нарастающими  шарами

упадающего  слова.


Потом  он  обернулся.

Тот  стоял

по-детски  растопырив  руки

с  большими  ладонями,

и  по  колени  погружаясь  в  снег,

смотрел  куда-то  в  сторону

и  лицо  мертвело  исподволь

незаметно и  страшно.


-  Ну  вот... С  тобой!..

и  жалость  словно  нож

ращепила  огрубевшую  корку  сердца.


Он  отбросил  огромную  раковину  уха,

взявшуюся  неизвесто  откуда,  вернулся,

повел  его  сначала  за  руку,

а  когда  тот  устал - поднял  на  руки,

а  когда  успокоенный  Разум 

начал  возбужденно  крутить  головой  по  сторонам,

посадил  его  себе  на  плечи 

и  пошел  домой...


Кни_га  ОДи_ночеств  1


Вьюга  сидела

на  маленьком  стуле

и  платьях  её  складок

шуршали  лавины

а  кружева  ныли

и  это  была  сила

коловращения


в  подставленные  ладони

он  нацедил  ей

бурлящую  влагу

из  проруби 

на  линии  жизни

своей  ладони

и  въюга  её  смаковала

нахальные  росные  звезды.


он  залепил  слюною

немного  щемящую  ранку

и  попытался  сквозь  снег  угадать

лица  её  сердцевину  -

она  отвечала  любовью:

-  старое  оно,  статное,  побережное  яркими  красками  ночи

или  же  молодое?


а  въюга  откинула  шампанские  пряди,

мельком  взгянула  в  настенное  зеркало  готического  портала

и  он  лопнуло, рассыпавшись на миллионы щемящих душою осколков

его

недоумения...