Полёт над Ивановской...

ПОЛЁТ НАД ИВАНОВСКОЙ...

Картина Алексея Акиндинова "Шене Рязанского кремля", 100х100 см, холст, масло, 2015-2016 гг.
 
- Расступися, разыдыйдися!.. – огласил Ивановскую внезапный сдавленный выкрик. – Взлечу… Ейный Бог, взлечу!.. – доносилось откуда-то свысока, казалось с самих куполов.
- Кто там еще орет на всю Ивановскую?..
- Что случилось?! Что соделалось?!..
- Чай, новый указ читать будут…
- Аль воюем с кем ешо?.. – спешно крестясь, проходя мимо Черниговских чудотворцев, народ валил к Ивану Великому.
- Пойдем-ка, царевенки, поближе, поглядим, чего так люд божий всполошился… - Карион выпустил из жилистой руки кудри Екатерины, прижал к груди недавно переведенные им главы «Римских деяний», и подозвал к себе среднюю и младшую сестру. Они зашагали очень быстро, стараясь поспеть за всеми и расслышать, что говорят.
- Да энто ж Ивашка Воробьев орет… Знать, новые крылы иршеные смастерил, вот и бахвалится, что взлетит, как журавель…
- Это тот, который намедни на слюдяных хотел взмахнуть?..
- Ну да, тот самый… Да тяжелы, слышь-ко, яму, балбесу, оказались… Так наш боярин Троекуров выделил со своей козны еще целых пять рублёв на замшу…
- Это князь Троекуров – начальник стрелецкого приказу?..
- Айда поглядим, что у бахвала выйдит…
- Да ничё не выйдет!.. Деньги токмо переводит!.. И дают же эдаким брехунам: на слюду – 18, на замшу – 5… Пущай бы лучше на цельные дела тратили… На богадельни, на приходы, на отлив колоколов…
- Царь наказал любое новое дело поддержать и обеспечить, каким бы чудным ни сдавалось…
- Ну, пойдем, что ль, поглядим… А то упустим, как дурак сорвется…
- Пойдем, пойдем – я ж не держу, энто ты галдишь без передыху…
- Да сам-то варежку закрой, да шевели лаптями… - шутили, скалились и толкали друг друга проходившие. Купцы с ближних лавок, бояре, покинувшие душные палаты – кто для дела, кто променажу ради, дворецкие холопы, спешащие по порученьям и нуждам своих господ – все слились в одну бурлящую струю, текущую к колокольне.
- Слушай, народ царствующего града!.. – орал с крыльца Филаретовской пристройки приказный дьяк. – Нынче, двадцать осьмого июля 1701 года от рождества Христова по дозволению и велению батюшки царя нашего Петра Алексеевича, вольный черноземельный холоп, назвавший себя Иваном Воробьевым, будет совершать другую попытку взлететь над землю подобно птице…
- Взлечу, непременно, взлечу!.. – вопил с колокольни мужик в темно-багровой рубахе, взмахивая иршеными крыльями перетянутыми веревками. – Аки журавль, взлечу! – размашистые, черные, как у летучей мыши, крылья слегка задевали малые, окружные колокола третьей октавы, отчего те покачивались, чуть слышно звеня тонким голосом.
- Коли ж и оная окажется неудачной, - продолжал орать дьяк, глянув вверх. – И означенный холоп останется в живых, то бит будет здесь же двухстами семьюдесятью батогами снем рубашку за пустобайство и во смущение народа Божьего, а добро его каковое имеется распродано в доход козны и третей частью боярина Троекурова…
- Взлечу, обязательно, взлечу!.. – как молитву повторял Воробьев, топчась на фронтоне звонницы и натягивая перепонки веревок.
- Ну, так взлетай! Чего к месту-то прирос?!.. Аль лапти яйцами намазал – от краю оторвать не можешь?!.. – кричали и улюлюкали ему снизу.
- Ты взлетишь, Ванечка, обязательно взлетишь! – вторила своему мужу, прижав руки к груди, девка в синем сарафане в мелкие бело-розовые крапины. – Ну.. Лети же ко мне, воробышек мой сизокрылый… Лети ко мне, Иванушка… - девка протянула руки к звоннице и отступила на несколько шагов от крыльца.
- Да если он к тебе полетит, дура, с него ж лепешка будет!.. – слегка толкнул ее в плечо стоявший вблизи купец.
- Ха… кхе… ха-ха-ха… Вот жешь дуры бабы слезоронные! – подмигнул ему, покачивая пузом обмотанным широким, расшитым цветным узором, поясом, бородатый бояринн.
- Лети, не слухай их, взлетай… - увернулась от руки купца девка. – Верую в тебя, соколик мой… Взлетай же, родненький!
- Во… Гляди, из воробья в соколика перерос… - с сожаленьем щелкнул в воздухе свободными перстами купец.
- Ага… Так, глядишь и до орла дотянется… А то и до ангела божия… Ха… кхе… ха-ха-ха… - новая волна хохота качнула пузо боярина.
- А он правда взлетит, отец Карион? – привстала на цыпочки, чтобы дотянуться до уха учителя, Анна.
- Коли даст Бог… Коли даст Бог… - перекрестился, поправив под мышкой в жестяном окладе с вытесненным пастухом и овцами книгу, Истомин.
- Ну, взлетай ты уже, пёс брехливый! – взревел басом и тряхнул седыми волосами Троекуров, стоявший со стороны реки. – Не кручинь меня, старика, что поддался на твои уговоры бесовские, вляпался в дело провальное…
- Да где ж он взлетит, мужичина неотесанная?! – продолжали с ехидным сожалением потешаться купцы. – Где ж ему до Господа-то подняться?! Плакали ваши денежки, Иван Борисович, плакали двадцать три рублика… плакали…
Воробьев вздул щеки, напружинился. Натянул веревки… Крылья поднялись со скрежетом… Снова звякнули задетые колокольца, на сей раз громче с эховым перезвоном… Смельчак подогнул колени, подпрыгнул раз, другой…
- Не взлетается… - ахнул кто-то в толпе…
Еще один заячий прыжок и взмах… Еще…
- Помози ж ты мне, Господи… - донесся сверху еле слышный стон от Ивана.
- Да не парься ты там, потом не обливайся… Слезай сюды по лесенке и кости не ломай, для того уж батоги готовы, дожидаются… - гаркал кто-то из стрельцов.
- Не… - упрямо крикнул смельчак. – Мы еще взлетим… С Ивановской колоколенки… Помози ж ты мне, Господиии! – в который раз перекрестился, чуть высвободив руку из петли крыла, Иван.
Мужик со всей силы оттолкнулся от оконницы. Черные вороньи крылья подняли его над пристройкой и понесли к Сенатской площади правей от Троекурова, со стороны которого дул ветер. Толпа ахнула единым вздохом, замерла, таращась на Ивана, не сводя с него ошеломленных глаз… Парный, пахнущий клевером и свежей краской воздух ударил в горло и стал в нем твердым комом. Душа вырвалась из груди и повисла где-то за спиной под крыльями. Хотелось орать «Караул!» на всю Ивановскую, обхватив ее крылами, но ком неподвижно стоял над кадыком, истребляя влагу… Края багровой рубахи, перехваченной тою же веревкой, что и крепления крыльев, раскрылись зонтом под тонким поясом, штанины синих в крапину портов из того же сукна, что и сарафан жены, вздулись трубами, светло-пепельные волосы подымались тяжелыми, жирными прядями, просыхая в воздухе от пота… Полусогнутые колени непослушно распрямлялись, крылья, врезаясь струнами веревок в руки, отрывали их… Но он летел… летел… летел… Хотя и опускаясь с каждой пядью вниз… Все выше и выше уходили золоченые яблоки и луковицы куполов, все ближе и ближе подступали мохнатые верхушки деревьев, все кольче и глубже пронзали сердце злорадные, неверующие взгляды, все громче и отчетливее доносились до слуха всполохи смеха и язвящие своей жалостью охи… И только одно, одно живое, родное лицо искали его глаза в этой чужой и пестрой массе… Марфа… Марфушка… Вот она – прижалась к чугунной решетке перил у реки; родные, теплые, серые, распахнутые глаза смотрят, не мигая прямо на него, вздернутый, с неприметными конопушками носик чуть слышно шмыгает, подрагивая ноздрями, напухшие, расскраснелые от прикусов губы еле слышно шепчут понятное лишь ему заклинание:
- Ванечка, родненький, ты взлетишь… Ты летишь, Ванечка… - тесно сжатые на груди руки судорожно теребят смятые складки сарафана.
- Все… Амба… Опускается…
- Ага… На бог, вишь, косит… На правое крыло западает…
Упал мягко, почти без удара, чуть рассек колени, когда ветер потянул порванные крылья по мостовой. Остановился у паперти Николы Гостунского у самых ног Троекурова, куда тот постепенно перешел, неотрывно следя за летуном.
- Тьфу… Пустобрёшена лиходейная!.. – досадно харкнул ему на спину боярин.
Рубаху сняли бережно – не сдирая – знали, что другой такой казённой ему не выдадут, коли останется жив. Стегали тут же, два жидкоусых рядовых из новоизбранных стрельцов окружной охраны, наказанных за отгул в ближние дворы к родным. Стегали медленно, не торопясь, с оттяжкою, проводя по всему хребту каждый удар… После первой дюжины ударов боль ушла. Только нестерпимый жар подымал и бросал на прутья сломанных крыльев изнуренное, взмокшие тело.

(Из моего романа Анна Иоанновна)
 
поэт-писатель Светлана Клыга Белоруссия-Россия