Таланту Льва Толстого. Наслаждение!

   « Россия не в Москве, она в сердцах её сынов!»
Мир мудрых русских  – он таков!
Так было и так будет
Тысячи тысяч веков!

    В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву –
не празднично, не как парад -  поутру,
Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2-го сентября достигло квартала,
в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединённо и необычайно проведенных дней
в состоянии, близком к сумасшествию в конце этих дней. 
   Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы),
Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы -
Остаётесь? Ах, как это хорошо!» — но
в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было,
даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
 Пьер знал все подробности покушения немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 году
 и знал то, что студент этот был расстрелян.
И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения,
ещё сильнее возбуждала его, даже зная, что он может быть застрелен.
   Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению -
идти одновременно  к счастию и к несчастию.
   Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия
от вражеского наступления,  -
то чувство, вследствие которого он 25-го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения,
теперь убежал из своего дома и вместо привычной роскоши и удобств жизни -
спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом, что не было раньше в  жизни;
другое - было то неопределённое, исключительно русское чувство - чувство справедливого мира -
презрения ко всему условному, искусственному, сверхчеловеческому,
ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира.
   В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце,
когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь,
всё, что с таким старанием люди устроивают и берегут, чтобы себя ублажить,  —
всё это ежели и стоит чего-нибудь,
то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
____________ 
Л. Н. Толстой. Война и мир. Том третий. Часть третья
   В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. 
XXVII
Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2-го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру. Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. 
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» — в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.

   Пьер знал все подробности покушения немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
   Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению.
   Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25-го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом;
   другое — было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира.
   В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, — все это ежели и стоит чего-нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.