Домовой

В зосельи далеком в угрюмой избушке,
Где ходит до ныне нечистая сила,
Где точат венцы сыроежки, свинушки,
В запечье нора домового пылилась.

Проносятся годы, качается ёлка,
Здесь всё бесконечно от жизни таится;
Тиха и уныла пустая светелка,
Лишь в смену погоды скрипит половица.

И древнему духу воздавши сторицей,
Жилище своё - домовой охраняет,
Он филином ухал, он лает лисицей,
И жути нагнав всех гостей выставляет.

А в ночь домовому, не мига не спиться,
Душою томиться, печалию старой:
Охота ему на квашне прокатится,
Охота ему надышаться опарой.

Как боли унять, чем спастись от зевоты?
Печаль исповедать хотелось бы другу;
Но гордость у нечести пуще охоты,
И снова стращает он криком округу.

Что делать? Он терпит в сетях безвременья,
Но нечести хочется счастья живого;
Вот как-то однажды, в канун воскресенья,
Явилась девчушка в избу домового.

Давно ожидая сию свистопляску,
Зажегся нечистый святым оптимизмом.
Историю это приняли б за сказку,
Когда б не несло от всего реализмом.

И в доли не новой, с извечным мерилом,
Не думала нечисть, о подлости ада;
Вдруг, молния вспышкой избу озарила,
И гром громыхнул, как войны канонада.

Печёное личико, острые глазки,
Обветрены губы и руки не чисты;
Вы думали страшны о нечести сказки? -
Нет, ужас теперь начинается истый.

А гость хоть и мал, в деле видно матёрый,
Глаз к жути наметан, ретивая жилка.
Решил домовой испытать визитёра,
Решил поиграть на ребячьих страшилках.

Он вихрь напустил в хуторские заметы,
Но враз показалось чудачества мало,
И стали кружить по избушке предметы,
И утварь плясать обветшавшая стала.

Кикимора медленно кралась по стенам,
И в щель из-под пакли пролезли анчутки.
А девочка им погрозила поленом,
И дала понять, что закончены шутки.

И вот появился хозяин пред гостьей,
Таким, как никто, никогда не увидит.
Но гордый ребёнок не ведая злости,
Остался стоять в незапуганном виде.

Всё было всерьёз. Всё пошло не на шутку.
Но гостья стоит и никак не бледнеет.
Спросил домовой: «Неужели не жутко?»
- Не жутко не капли, живые страшнее.

"Вести непотребно - тебе не пристало", -
И дунул с присвистом в просветную вьюшку.
Она узелочек смешной развязала,
И вынула чёрствого хлеба краюшку.

- Кончай-ка давай все пустые проказы,-
Девчушка его на чём свет отчитала.
- На вот половинку. Да, что ж ты чумазый?
Я тоже по долгу в подвале живала.

Сказал домовой: «Это вовсе не драма».
Я сажу сберёг для ночного обряда…»
- Вчера в это время живой была мама.
А позже её разорвало снарядом.

Ты видишь? – я здесь, не растерзана волком,
А жизнь меня носит в края, как пушинку.
Братишку сразило нелепым осколком,
Он словно заснул, прижимая машинку.

Ужасные когти щеку поскоблили,
«Да очень непросто, живёте вы люди…
Чего ж ты сиротка, и батьку убили?»
- Его прежде всех, уж три месяца будет.

Так голос вещал, без тревоги и фальши,
И вдруг надорвавшись почти задохнулся;
Нечистый завыл: «Не рассказывай дальше!..»
И плача навзрыд домовой поперхнулся.

Девчонка его по спине постучала:
- Что скажешь хозяин, где лучше живётся?
И взяв бородёнку свою, как мочало,
Сказал домовой: «Видно там, где придётся».

Окно озарено луною пузатой,
А мир задыхается звездною корью,
И снова качается ёлка над хатой,
Мир мимо летит человечьего горя.