Пасха к тебе плывёт, Днепром ломая Лёд

Из рассказов "История Любви".
"История четвертая. ремейк Макс и Марина".
Посвящалось розенкрейцерам Феодосии Максимилиана Волошина.

(рефреном на поднятую в российском тубе волну на пророчество иероманаха Зосимы о Трех Пасхах: Первая Пасха - кровавая,  Вотрая Пасха - голодная, Третья Пасха - победная") - ссылка в рец.

https://proza.ru/2012/03/21/1742

фрагмент

               



- Не спрашивай. Я обману.
 - Ты лгун, Макс.
 - Безумная девушка, я поэт.
 Разлетелось в серебряные дребезги зеркало, а в нем тот дом, где были они в ночи вдвоём. То-то же, по ночам не молись идолам.
 Над синевою весеннего неба накрапывает колокольный дождик. Жизнь – Пасхою к тебе плывёт, Днепром ломая лёд.
 - Мама, куда идёт лёд?
 - Вперёд…, пожалуй, вперёд. И как несносно каркают птицы в ночи.
 А лёд всё идёт. И даже зверь ощутил жалость. Вот и сошлись дороги клином. Это беда с бедою - каторжные  столкнулись.
 Что бы тебе спалось легче – буду тебе певчим:
 - Спи, успокоена, спи, удостоена, спи, увенчана – женщина.
 Уснешь – проснешься ли здесь опять?
 Ребёнок в люльке в ночи кричит, какая из смертных качает его колыбель.
 Старик над смертью своей сидит…  «я для других сновижу эпох…»
 Он и она в тиши не спят. Женской прелести лебяжий пух:
 - Прельстись  -  не в высь, а в глубь…
 От всех несчастий и  вестей – покой. Мир без вести уже пропал. А если спросят – я научу: «уйдем отсюда прочь! в ночь - на запад солнца». Он тоже всю жизнь будет один. У таких нет ни сыновей, ни дочерей.
 - Эй, идолы, чтоб вы сдохли. Панихид не служить!
 А лики над ними поют  уже поют смерть.
 Вечерами сначала красными, потом бесконечно чёрными:
 - Чернокнижница… Крепостница…
 Прильнув к окну, жгу глаза слезами. Так срываются покровы с катафалков и колыбелей – воем львов, венчающих колесницы.
 - Расскажи, как сегодня ночью, я взглянула в тебя – узрела тот лик. И луч…
 - Оттого должно быть я и пришёл.
 - Свят! свят! свят!
 Наши кони кровные бок о бок. Монашеской одежды чернота. Но я – девочка – с тебя никто не спросит.
 - Мы к умирающему едем в дом. Он говорил, что в  мире нам всё снится. Что надо любить Иегову.
 - Утешь меня – мне кто-то забивает в сердце стальные гвозди.
 - Только не нужно мне плакаться, как палачу… Я не человек… Над головою – звёзды…
 - Макс, мне хочется к тебе на грудь – спать. – и падает шёлковый пояс к ногам райской змеёй.
 - Проклятье – у тебя остаёшься – ты.
 - Нравлюсь?
 - Нет.
 Он уезжает утром рано. Предрассветные туманы в его зрачках. И в памяти лишь в изгибе рот и горестный усталый вздох:
 - Ne laissez pas trainer tes lettres!
 И вот теперь дрожа от жалости и жара, одно: завыть, как волк. Одно:  к ногам припасть, понять, что это сладостная кара – его терять. Нести свой крест по-божьи, по-верблюжьи. Пока обетованная земля большим горбом не встанет над горбами. Вперед с сожжёнными губами.
 - Дай вам бог – целый сонм любовниц. Изъявляя при сем готовность.