Синдром единственного ребёнка. 26. Любимые и родны

Недетская повесть о детстве


26.  Любимые и родные


И вот наконец подошло время рассказать о вас, мои любимые и родные.
О вас, кто пестовал меня в детстве,  кто  всей душой, всем сердцем любил меня.

Моя любимая обожаемая бабуля, баба Женя, Евгения Васильевна.  Я помню тебя уже немолодой. И помню твоё лицо, склонившееся над моей кроваткой.  Родители говорили, что два первых моих осознанных слова были: бама и мапа.  Так виртуозно я переплела в своём младенческом сознании бабулю с мамой и папой.

Бабушка была родом из деревни Боровикова. Родилась она за год до Первой российской революции, как раз в разгар русско-японской войны в семье середняков. Когда её было четыре года произошла страшная трагедия – лошади затаскали её отца, моего прадеда Василия. Бабуля рассказывала, как умирающий отец гладил её, самую младшую, по голове и говорил:  «Маленькая моя, как же ты будешь без меня. Деточки мои, что с вами станется? Как маменька вас всех поднимет?»  А детей, действительно, осталось шестеро. Причём, трое от первого брака прадеда  Василия, и двое от первого брака прабабушки Марии. И он,  и она в первых браках остались вдовыми, и детей друг друга приняли как своих родных.  Вот в таком семействе и появилась на свет младшенькая Евгения и стала общей любимицей.  Когда Василий умер,  Мария осталась одна с шестью ребятишками, она не делала между ними различий, они все были её детьми, родными детьми.

Через год прабабушка вновь вышла замуж, за хорошего человека по имени Кузьма.  В деревне, при хозяйстве, да с малыми детьми, из которых парнишка-то только один,  без мужика-работника худо.  Как ни бейся одна женщина, как ни старайся, всё равно хозяйство мало-помалу придёт в упадок.  Вот  и обвенчалась прабабушка Мария Ивановна с Кузьмой Егоровичем.

Кузьма Егорович стал детям настоящим отцом. Особенно он пестовал младшую Евгению. Она ж почитай с пяти лет с ним росла. Да такая живчик была, веселушка, певунья, плясунья, работница,  и его первая помощница, даром, что самая младшая. Он Генюшку, как называл Кузьма младшую дочь, везде за собой таскал, и в поле, и на покос, и на ярмарку, и в гости к родне. Кузьма научил Генюшку и плотничать, и столярничать, и валенки подшить, и избу ставить, и травы накосить, и главное – с лошадьми управляться.  В общем, как парнишку растил, да ещё и драться обучил.

Генюшка платила ему тем же, Кузьма Егорович был ей любимым родным тятенькой.  Она так его и называла – тятенька. Я помню, когда баба Женя  рассказывала о своём детстве, то  с таким уважением называла Кузьму отцом, что я иногда путалась кого она имеет в виду своего родного Василия, или приёмного Кузьму.  И она всегда поясняла, что отец и тятенька – это Кузьма, а Василий – батюшка.  Причём,  «отец» звучало в её устах так, как будто она называла его с большой буквы.

Через несколько лет один за другим в семье народилось три мальчика,  Дмитрий, Пётр, и Георгий.  К сожалению,  Петя умер совсем маленьким, от оспы.  Кузьма был очень рад сыновьям. Но Генюшка всегда оставалась для Кузьмы любимой доченькой.

В восемнадцатом году,  в их местах появился Колчак, и всех мужиков загребли в белую армию.

Кузьме служить у Колчака очень не хотелось, к тому же младшие сыновья были ещё совсем крохами. А старших детей они с Марией Ивановной уже вырастили и дети обзавелись своими семьями. Опять же получалось, что из работников в семье одна четырнадцатилетняя Генюшка да жена его, Мария Ивановна.

И Кузьма решил бежать. Их увозили на подводах, и он этим воспользовался.  Когда подводы ехали через лес спустился  туман.  Конвой начал кемарить, бдительность ослабла. И Кузьма незаметно скатился с телеги в колею, а затем отполз в густые кусты и там пролежал двое суток, а потом по ночам пробирался домой.  И когда предстал перед своими – радости их не было предела.

Когда  Евгения была уже совсем взрослой девицей, она вышла замуж за моего деда, Петра Даниловича.  И они переехали жить в Байкалово. Дед занимал высокие партийные должности местного масштаба, его кидали с одного объекта на другой, где надо было наладить партийную дисциплину и ударную работу. В  своё время дед  даже был начальником строительства в Еловке.

В этом браке появилось трое детей, моя мама Воля, и её братья Виль и Гарик.  Но в семье разразилась трагедия – результате несчастного случая Гарик умер во младенчестве, в возрасте девять месяцев.

Перед войной семья переехала в маленький уральский городок, куда деда перевели на работу.  А с началом Великой Отечественной войны дед в первых рядах ушёл на фронт добровольцем.

А баба Женя стала работать на эвакуированном в город стекольном заводе, производящим сталинит – бронированное стекло для танков, самолётов и кораблей, а также прожектора и автомобильные свечи. Завод был режимным объектом, так как производил военную продукцию.

Бабу Женю на заводе знали и уважали.  Начальство здоровалось с ней за руку.
А ведь была она простой работницей, даже не бригадиром.  Первоначально она была рабочей в цеху, но потом её перевели в охрану завода.

Завод был военным,  поэтому постоянно присутствовала угроза диверсий, и не просто присутствовала, но и случалось ловить диверсантов.  В военизированную охрану завода набрали самых ответственных и надёжных людей.  И бабе Жене, как человеку неподкупному, честному, бдительному и сверхнадёжному, руководство завода предложило перейти в военизированную охрану,  это была большая ответственность и одновременно честь.  Они дежурили сутками: ходили по периметру, стояли на вахте в проходных завода, постоянно участвовали в учения и стрельбах. Однажды баба Женя и её  напарницы задержали настоящего диверсанта.

На  посёлке завода, где бабушка с детьми жили в бараках во время войны, потому что она уступила свою квартиру эвакуированным, её вообще знали все. И  уважали само собой.   Да и было за что уважать. Баба Женя не была ни склочницей, ни сплетницей, а наоборот отличалась справедливостью и честностью. Про таких женщин на заводе говорили: «Самостоятельная».  Любая женщина могла поделиться с ней наболевшим и важным и знать, что эта тайна не будет разнесена по всему посёлку и заводу. Всё, что было известно Евгении Васильевне – не известно более никому.  Она  внимательно выслушает,  и непременно даст добрый совет и всегда правильный. Мудрая женщина была, что и говорить.

Наглецов баба Женя очень не любила, сразу на место ставила, причём,  без всяких неприличных слов. Так сказанёт, что наглец мгновенно дар речи терял. Да и рука у неё была тяжёлая, кулак увесистый. В случае чего,  наглецу и подлецу в морду так заедет, что тот сразу же теряется желание вновь наскочить на этот кулак.

Много чего знала Евгения Васильевна: песни,  сказки, присказки, пословицы, поговорки. Просто кладезь народной мудрости. И умела не меньше, и тебе сготовит, и состряпает, и сошьёт, и на семиструнке сыграет.   И даже чисто мужскими занятиями владела – и из  ружья стрелять, и гвоздь забить, и топором,  пилой да струганком работать и  даже мебелишку какую-никакую сколотить, что очень выручало во время войны.

Детей своих Волю и Вилю  за шалости и провинности Евгения Васильевна ремнём никогда не наказывала, только словами объясняла, а порой молчанием. И они сразу понимали.

Я  благодарна бабе Жене, что она научила меня владеть молотком и пилой, ну и конечно ножом. Специально для меня, ещё совсем малявки, видя мою тягу к плотницким инструментам, она заказала маленький молоточек и пилку. Она считала, что девочке не помешает владение этими инструментами, во всяком случае отпилить и прибить гвоздь всегда сумеет, не обращаясь к посторонней помощи.

Вот такой была бабушка.  Надо ли говорить, что детей своих Волю и Вилю она воспитала тоже честными и ответственными.  Вы скажите: «О-о, так это те самые Волька и Вилька – дети с необычными именами из повести о военном детстве!». И я отвечу: «Да, именно они!»

Моя мама,  Воля Петровна, после окончания педагогического училища и Учительского института, сначала работала методистом в детских яслях, а потом её пригласили учителем в школу. И она стала вести рисование а также домоводство и производственное обучение у девочек, и цветоводство.

О, скольких учениц она научила кроить, шить, вязать и готовить. И  не просто научила, а на высшем уровне! И  главное – кроить!  Ведь хорошо сшить, допустим платье, – это  одно, но раскрой может быть таким неудачным, что всё отличное шитьё пойдёт насмарку и изделие выйдет неудобоносимым. И тянуть его станет, и сидеть на фигуре оно будет отвратительно.

Так вот, мама научила девочек правильно раскраивать ткани, и не просто раскраивать, но и самим составлять выкройки.  Она говорили, что строчка может быть не очень ровной хотя это тоже важно, но выкройки девочки должны научиться делать безукоризненно, от этого зависит качество изделия и умение составлять выкройки нужно прежде всего им самим.

Двадцать лет,  как мама покинула этот мир, но  её постаревшие ученицы и  их уже совсем старенькие родители, когда встречают меня в городе, всегда поминают маму добрым словом и поизносят слова благодарности за то, что она научила, как они говорят,  самому главному в жизни – вести домашнее хозяйство. Да, девчонки-ученицы её просто обожали.

Характер у мамы отличался мягкостью и добротой. Всегда придёт на помощь и даже без всякого зова.

Мама очень любила читать, и не только художественную литературу, но и критические статьи. В юности её даже прозвали Критиком Белинским. К моменту моего рождения мама собрала  много хороших книг. По тем временам у нас была очень приличная домашняя библиотека. Мама обожала покупать книги, с каждой зарплаты она приносила домой стопку новых.  Именно мама привила мне любовь к чтению, а также развила страсть рыскать по полкам с букинистической литературой в наших тогда немногочисленных книжных магазинах.

И остроумия маме было тоже не занимать. Она была высокого роста, стройная и очень симпатичная. В юности, когда к ней подкатывали парни, чтобы познакомиться, она всегда говорила: «Моё имя – синоним свободы». Но мало кто отгадывал её имя. На этом знакомство начиналось и заканчивалось.  Один умник однажды на эту загадку о «синониме свободы» ляпнул: «Тюрьма что ли?!»  Мама с подружками рассмеялись и ушли, а он так и остался с уверенностью, что её имя Тюрьма.

А вот мой будущий папа эту загадку разгадал смаху. Он  сразу догадался, что она Воля.  И это так подкупило маму, что она моментом очаровалась  и разглядела в нём свой идеал. И это знакомство завершилось свадьбой.

Я поражаюсь сколько всего знала и умела мама! Я уже молчу о кройке, шитье, вязании, умении готовить. Но она ещё виртуозно владела маленькими ножницами и вырезала удивительные тонкие и ажурные снежинки. Этому  искусству ещё в детстве её научила эвакуированная из Ленинграда пожилая женщина, бывшая выпускница Смольного института. А ещё мама прекрасно рисовала, но она была самоучкой, никакой художественной школы, или просто студии, во времена её детства и юности в нашем городке не было.  И уж тем более в военное время.

Да, художественного образования она, увы, не имела. Но фантазия у неё была отменная!  Какие только фасоны платьев и блузок она не придумывала! И ещё обожала создавать карнавальные и театральные костюмы. В те времена в нашей школе был свой детский театр, и постоянно ставились  пьесы и даже детские оперы.  О-о, какие костюмы вместе с девочками шила мама!  Перед спектаклями и карнавалами в её мастерскую было не зайти – всё кругом увешано готовыми костюмами, а остальное пространство занято натянутыми между стульями накрахмаленной и окрашенной в разные цвета марлей, из которой ещё предстояло сшить очередную партию костюмов.

И единственным ребёнком, который так и не научился шить и вязать была … я. Да именно я.

Когда родители поженились – они были уже взрослыми, состоявшимися людьми, каждому под тридцать.  И они были под стать друг другу и духовно и внешне.

Папа… Эдуард Сергеевич, Эдик. Он был родом из Грузии.  Там  прошли его детство и юность.  Его отец, мой дед Серго был армянином, родом из Гянджи,  а мать, моя бабушка – грузинкой из Хашури.  Мама его, Мария Манчишвили, умерла  совсем молодой в начале Великой Отечественной войны. Дед Серго  сражался на фронтах  все четыре года. И Эдик жил у родни,  то у одних поживёт, то у других.  Хоть он и был ещё ребёнком, но ему было стыдно жить подолгу у родных, как он считал «обременять своим присутствием хороших людей». Нет, он, конечно не был нахлебником, он помогал по хозяйству и никогда ни у кого из родных не чувствовал себя лишним, но всё равно ему было неудобно, совесть-то была горючая и он старался долго не задерживаться. Так было пока мальчишка не попал в 1943 в Тбилиси к тётушке Лене и дяде Вано, родному брату его отца. Тётушка Лена сразу постановила, что сколько он не удирай – она его всё равно отыщет и вернёт обратно. Да и дед Серго,  как раз будучи в тот момент в Тбилиси на перекомплектовании воинской части,  взял с сына слово, что он больше не будет сбегать, а останется в семье его брата.. И у тётушки Лены Эдик прожил до конца войны, до момента возвращения с фронта  папы.

С моей будущей мамой они познакомились  когда Эдик был в командировке на Урале.  Они поженились и папа звал переехать в Грузию. Но маме было жаль оставлять хорошую работу и бабу Женю, которая к тому моменту уже  прибалевала.  Вот они и остались на Урале.

Папа  был очень красив. Высокий, метр восемьдесят с лишним, широкоплечий, но стройный и  узкий в талии, в пудовыми кулачищами.  Черноволосый, смуглый и черноглазый. Черты лица несли печать врождённого благородства, правильные,  аристократические и очень приятные.

Папа работал на заводе, сначала водителем, а потом механиком,  он чинил электрокары или собирал из нескольких старых каров новые.  Начальство его очень ценило за сметливый ум и умелые руки.

Его умением  ремонтировать машины и мотоциклы очень пользовались мужички  из нашего околодка и окрестных. Тогда ещё салонов техобслуживания в нашем городке не было. И о таких умельцах как папа «живое радио» передавало из уст в уста. Вот к нему  ночь-полночь и бежали мужички за помощью, причём зная, что папа денег за ремонт не берёт.  Такой вот он был человек. Однажды какой-то дядька заколотился в двери в два часа ночи: «Здесь Эдик живёт, который машины ремонтирует?»  Вот тогда-то мама по-настоящему разозлилась и заругалась на мужика, мол, что вы творите, на дворе два часа ночи, он давно спит, и утром ему рано на работу.  А завод тогда действительно работал с семи утра, и подниматься приходилось в половине шестого или даже в пять. Больше они так позно к нему не приходили, видать мужик  пустил слух, что «там жена-мегера, всё равно среди ночи его н разбудит».

Но даже папино долготерпение иногда заканчивалось. Однажды знакомый мужик попросил у него в долг сто рублей, до получки. А надо сказать, что сто рублей в те времена были приличной суммой. Папа, разумеется, одолжил.  А потом начался  цирк с препятствиями. Каждый раз, когда мужичонка встречал папу, то сразу начинал причитать, что он обязательно вернёт ему долг на этой неделе.  Папа уже давно забыл об этой сотке, как будто её и не было, но мужичонка каждый раз сам первым напоминал. Папа ему отвечал, что мол ладно, не надо отдавать, но тот не унимался. И так было на протяжении трёх лет. папа завидя этого типчика уже старался улизнуть в сторону. И говорил маме, ну зачем он мне напомминает, если я уже давно забыл об этих деньгах.

И вот по прошествии трёх лет мы как то пришли с папой в универмаг и там в отделе хозтоваров решили купить  что-то для дома.  И вдруг человек стоящий перед нами которому продавец протянула уже купленный товар,  повернулся и сказал: «Привет, Эдик!  Ты не думай, я про те сто рублей помню я тебе их обязательно верну».
- Это что у тебя? – спросил папа, указывая на коробку с только что купленным товаром.
- Электробритва, хорошая, дорогая, последняя модель! Целых пятьдесят рэ стоит!» - похвастался дядька.
- Дай посмотреть.
Дядька протянул папе коробочку с бритвой. Папа раскрыл коробку, осмотрел. Закрыл и положил бритву в сумку. И сказал: «Всё, квиты. И больше не напоминай мне о той сотке, иначе пришибу! И да, оставшиеся пятьдесят рублей  тебе прощаю».
И мы ушли, оставив оторопевших мужичонку и продавца.

Папа был очень человечным, щедрым и великодушным.  Однажды  в поезде он подарил попутчику по купе свою новую, очень красивую и страшно дефицитную по тем временам трикотажную рубашку.  Это было при мне. И когда уже попутчик вышел из поезда, я спросила папу ради любопытства,  а что тот человек подарил ему. И отец ответил:  «Он подарил мне свою душу!»  Вот в этом был весь мой папа.

Папа очень уважал двух маминых братьев,_ родного брата Вилю и двоюродного Колю Цыганкова.

 Оба дядюшки оставили яркий незабываемый след в моей душе.

Дядя Виля был совершенно незаурядной личностью. Он с детства отличался недюжинным умом яркой технической направленности. Ну и изобретатель был, разумеется, что надо, вечно что-нибудь придумывал и конструировал.  Детство его пришлось на военные годы. Они с моей мамой были погодками,  разница в полтора года, мама июльская, дядя Виля ноябрьский.  Дружные – не разлей вода.

По окончанию семилетки дядя Виля выучился на электрика в ремесленном училище, а затем обучался в техникуме.  Работа электрика ему очень нравилась, он быстро получил самый высокой разряд.  Но когда дяде Виле было двадцать пять лет  случилось несчастье.  В один из дней  он получил задание обрезать провода на столбе, который хотели менять.  Дядя Виля в кошках залез на самый верх и обрезал провода. И тут столб рухнул. Оказывается,  его основание полностью прогнило и столб удерживали только провода. И теперь получив «свободу» он переломился у самой земли. Хорошо, что дядя Виля уже в падении столба успел отстегнуть монтажный пояс – специальный широкий ремень электрика для лазания по столбам.  Поэтому когда они упали на землю столб его не раздавил, но ноги парня оставались в кошках на столбе.  И когда столб рухнул,  дядюшкино  туловище отклонилось в сторону и одна нога,  притороченная кошками в столбу, пошла на излом. В результате дядя Виля получил страшенный перелом тазобедренного сустава и очень долго провалялся в больнице. Но самое паршивое – удар  о землю был настолько силён, что сотряслось всё тело и в последствие у дядюшки развилась язва желудка.  После этой травмы работать на столбах дядя уже не мог, он стал техником по обслуживанию электросетей и одновременно замерщиком.

Жена,  дяди Вили, тётя Иза, была, хорошая, добрая, но очень слабохарактерная и полностью находилась под пятой собственной матери. Тёща являлась прямо таки ходячим воплощением анекдотов про вредную тёщу, образчиком хитрости, злости и коварства. При этом, она умела так улыбаться  и напускать на лицо такую добрую мину, что  те, кто с ней близко не сталкивался, считали её чуть ли не ангелом во плоти. Такая улыбчивая и симпатичная.  Но эта доброжелательность была кажущейся.

До сих пор не могу понять, за что она так ненавидела дядюшку. И Ирина, дочь дяди Вили, тоже не может этого понять. Тёша постоянно устраивала скандалы, причём, на пустом месте. И в этих скандалах перепадало и тёте Изе, и  дяде Виле, и даже её внучке Ирине. Дядю Вилю, работающего с утра до ночи на двух работах, да ещё подхалтуривающего электриком она ежедневно попрекала куском хлеба, им же заработанным.  А он и кушать-то толком не мог. После  того падения со столбом у него развилась язва желудка.  Дядюшку  прооперировали и оставили только третью часть, практически детский желудок. А много ли войдёт в такой желудок у взрослого мужчины?

Конечно же он ел крайне мало, но попрёков было, как будто бы объел полстраны и Китай впридачу и исключительно на тёщину мизерную пенсию в тридцать рубликов, так и тянет сказать сребреников. Придёт он с работы, а поесть не сготовлено, а если сготовлено, то запрятано, а если не запрятано, то баланда жидкая и даже не подогретая. Он поширкает две-три ложки этой баланды и всё, наелся. А старуха потом, когда я бывала в гостях,  мне по ушам ездит, что мол пришёл зятёк с работы пьянющий и вот такенную палку колбасы нараз сожрал и показывает руками эту палку длинной с метр.  Даром, что дядюшка алкоголя и пить-то не мог и колбасу не любил.  Я ребёнком была, слушала и ощущала себя очень несчастной, а в душе зрел протест. И однажды этот протест прорвался. Ох, как прорвался!

Так что, вот эта самая железная тёща из анекдотов, которая, разумеется, жила в доме зятя и узурпировала  в этом доме всю власть,  сломала жизнь и собственной дочери, и зятю, и даже любимому внуку.  А дядя никак не мог сказать в адрес тёщи подобно приказчику Акопу из  цагареловской «Ханумы»:   «У меня язва. Зачем мне ещё одна!»

За всю свою короткую жизнь дядя Виля построил с ноля два дома, причём, по собственным проектам, утверждёнными  техническими бюро.  Один  дом в нашем городе, второй в Крымске, куда они переехали в своё врем, а третий полностью перестроил,  это уже в Свердловске, по возвращению на Урал. Помимо двух основных работ дядя Виля брал,  как он говорил «халтуру», но его «халтура»  как раз таки халтурой не была, а являлась высококачественной работой, иначе бы его не приглашали.  А по ночам он подрабатывал чертёжником – у него был исключительно ровный каллиграфический почерк, как будто на машинке печатали. Он  чертил и оформлял проектную и отчётную документацию.  Человек практически не отдыхал, как говорится – все в семью. Такая напряжённая работа без отдыха, и полуголодное существование и, как результат,  после очередной операции осталась четвёртая часть желудка,  потом развилась онкология.  Дядя ушёл из этого мира,  когда ему было всего сорок пять.  Осталось двое детей – мои двоюродные сестра и брат, Ирина и Андрей.

Ещё один мой любимый дядюшка – дядя Коля Цыганков, мамин двоюродный брат и единственный обожаемый племянник бабы Жени.  Дядя Коля родился после войны в сорок шестом году. Отцом его был Георгий,  младший бабушкин брат.  Георгий пришёл с войны весь израненный. А в районе сердца застрял неоперабельный осколок. Однажды осколок сдвинулся с места. Коля родился уже без отца.

Дядя  Коля вырос замечательным человеком.  Полнейшая гармония и внутренняя и внешняя. Высокий, стройный, с буйными чёрными кудрями, очень симпатичный  и приятный,  он внешне походил на Дин Рида. А какой умница! Врождённые технические способности. Да ещё и на трубе играл  в оркестре!

Дядя  Коля  умел делать абсолютно все.  И по металлу, и по камню, и по стеклу, и по дереву. Такое впечатление, что он родился сразу со всеми инструментами в руках и чертежами впридачу.   Станки на заводе испытывал и запускал в действие именно он. Ну и рационализатор, само собой. Его рационализаторские предложения брало к действию руководство завода. А изобретения неоднократно демонстрировались на ВДНХ и были отмечены медалью всесоюзной выставки.

- Коля, откуда ты всё знаешь и умеешь ?– спрашивали его.
- Я в тётушкину породу! – неизменно отвечал он.
- Коля, а ты хоть что-нибудь не умеешь?
- Стучать не умею, - был ответ.

А вот жили они с семьёй первоначально в маленькой комнатке заводского общежития.  Ютились втроём: он, жена Оля, и маленькая дочка Оксана. И ещё с ними жили младшие братья и сёстры Оли, которые учились в техникумах нашего городка. И всем хватало места. И все были сыты, обуты, одеты.

И не смотря на то, что и  Коля, и Оля были передовыми работниками,  а Коля ещё и рационализатором, квартиру им никак не давали.  Всё очередь ну никак не двигалась.

А потом случилось страшное несчастье.  Колю внеурочно вызвали испытывать станок. Дядя Коли только пришёл со смены и уже  лёг спать. И тут звонок – вызов на работу. И он пошёл. Смена  была не его. Но мужик, который должен был работать, напился, ну и нашли палочку-выручалочку – дядю Колю. Ну вот какая неминя была испытывать станок ночью?

Во время работы произошла поломка станка, как оказалось он изначально содержал невидимый глазу дефект.  Деталь слетела и разорвалась в воздухе, разбила защитные очки  и осколок попал дяде Коле прямо в глаз.  А директор завода, которому сообщили о травме не только не вызвал санитарный вертолёт, чтобы Колю доставили в областную  больницу, он даже не дал  ни служебную, ни личную «Волгу», что бы пострадавшего поскорей и с минимальными жертвами довезти до областной больницы.

Дядю Колю везли четыре часа на обыкновенной скорой, по ужасным тряским дорогам, колдобина на колдобине. И глаз осколком полностью изрезало, и спасти его не удалось.  Дежурный врач областной больницы, когда принимал Колю даже заругался на сопровождающих матом, что неужели нельзя было вызвать вертолёт или хотя бы довезти на менее тряской  легковой машине. С тех пор у Коли стоял глазной протез.  Одно утешает,  после этой травмы Цыганковым дали трёхкомнатную квартиру.  И там у них родилась ещё одна дочка - Светочка.

В детстве я очень любила бывать у Цыганковых в гостях. Дяди  Колина жена Оля – человек очень душевный, радушный и щедрый, всегда пичкала меня разными вкусностями.  А стена одной из комнат была увешана медалями, грамотами и памятными  вымпелами, рядом на полочкестояли кубки. Это всё были награды дяди Коли, он очень серьёзно занимался марафонским бегом и постоянно участвовал в областных, республиканских и всесоюзных соревнования.  Я могла часами рассматривать эти награды.

Всё свободное время дядя Коля проводил в гараже и всё что-то пилил, строгал, паял, мастерил.  Ну на все руки. Кулибин из Кулибиных, как называли его окружающие.

Дядя Коля был совершенно непоседячий. Он частенько заскакивал к нам, проведать бабу Женю. Прилетит на мотоцикле или машине.  Заскочит на пять минут.
- Привет, тётушка! Как дела? Не болеешь? Может, что надо?
Потом увидит маму.
- Привет, сестрёнка!  Как поживаешь? В гости заскакивай, Ольга ждёт!
Отцу.
- Эдик, приветствую! Если что надо – ты звони.
Ну и мне.
- Привет, племяшка! Всё рисуешь и вырезаешь! Ну давай, твори! Ольга там для тебя липы припасла.  (Надо сказать, что Оля всегда раздобывала для меня на заводском стройдворе липу для вырезания).

Выдав всю эту информацию за считанные секунды он  раскланивался и спешил к выходу.
- Коля, давай хоть чаю выпей со свежей выпечкой! – говорили  баба Женя и мамас с папой.
-  Некогда! Некогда! Дела!  В следующий раз чай попьём!– бросал на ходу Коля и был таков.
И  летел в свой любимый гараж к своим поделкам, к свои делам. А дел была масса: тому починить, другому запаять, третьему наладить, четвёртому… И всё совершенно безвозмездно.

За  всю жизнь он не выкурил ни одной сигареты, не выпил ни одной рюмки вина.  Спортсмен, марафонец, лыжник, велосипедист.  И инсульт за инсультом в старости.  Почему, как?

Коля ушёл из жизни в этом году.  После пятого инсульта. Первого  апреля. Вот так вот «пошутил» напоследок.

Вот рассказала я о родных своих и как будто огромный груз с плеч свалился.