Царский стол

Царский стол

Обед у царицы, по обычаю на Руси, был грандиозен и плотен. После первого блюда – жаренных лебедей и запивки в кубках из мальвазии, пары стряпчих выносили на широких серебряных блюдах бараньи и свиные головы с хреном и сметаной, тетеревов под шафраном, журавлей под взваром, павлинов медвяных, лососину с чесноком, зайцы с яблоком и черносливом… К «разгонному прянику», то бишь прянику, который можно было взять с собой за пазуху и отнести домашним как гостинчик с пиру, Корб и товарищи его не раз сбегали от застолья на задний двор к высоким «козлам». Под «козлами» стояли бочки. Задыхающееся от обеда гости валились в срубы животом и щекотали себе глотки фазаньим иль павлиновым пером, врученным на входе чашечным, чтобы освободив желудок, вновь до горла его набить… На некоторых бочках иль опорном бревне «козла» – в шутку ли, в намек – не угадать, были выжжены слова:
«Жри блюда' родного края,
Иль оскверни'шь вход у рая».

-----

Обеденный павлин

Церемонии лишь входили в моду. Им и регламенту суждено было стать ширмою, за которой цари и их приближенные скроют свою повседневность. Как заправские актеры перед серьезной, драмой будут они рядятся в пышные туалеты, накладывать на лица грим и одевать маски. Перед пьесою, все также, шутить и спорить, смеяться и плакать, обсуждать и клеветать один на одного, но, стоит церемониймейстеру слегка ударить жезлом о паркет, на лицах их застынут маски, тела скуют-обхватят позы – актеры выползут во свет…
- Матушка, наставник мне вчерась сказал, что круглая земля, а Бог-Господь и есть Любовь… - отойдя от дверей царской опочивальни, младая княжна, делилась с матерью своими мыслями.
- Земля какая всем известно: черна, жирна и смрадна… - пожала плечами тучная княгиня. – А Господа на образах видала лики? Вот то и есмь наш вечный Царь всевышний…
Кавалергарды по шесть – с двух сторон у входа стояли у царской опочивальни. То были те ж стрельцы, переодетые в белые сюртуки и тесный гольф, сжимавший икры ног. Царь Петр увлекся западною модой и стал менять придворный этикет. И чтоб потрафить деверю, Прасковья Федоровна давала праздничный прием после обедни в честь датского посла Уиляха, заехавшего в Измайлово передохнуть.
Княжна с княгиней прошли далее по коридору, чтоб сократить минуты, а местный граф Дежнин задумал поразвлечь посла. Он долго думал, о чем заговорить, но видя, как лик боярина Панова просветлел от некой мысли, направился к послу:
- Как вы добрались, господин посол? – наклонив голову чуть ниже положенного, поинтересовался граф.
- Ох, растрясли перекладные… Бока и бедра еще ноют… - почти без выговора отвечал посол. То был мужчина лет под пятьдесят, в цивильном сюртуке и плисовых штанах, входящих только в моду.
- И государь направил вас сюда? – обрадовался граф рождающейся теме разговора.
- Я, я… Отдохнуть, остепениться… - улыбнулся посол, сгружая складки в уголках подрагивающих губ.
- Хотели молвить – освежиться? – подоспел боярин Панин.
- Я… я… Набраться сил от долгой тряски… - посол на удивленье ловко подбирал российские словечки. – Тут, здесь у вас прицарские условия!
- Царица-матушка радушна ко гостям. – покосился на Панина Дежнин. – Вы скоро в этом убедитесь…
- О… Для меня большая честь! А ваш цесарь готовиться к войне…
- Да не готовится, уже давно воюем! – длинный рукав боярина взлетел ввысь.
- Да, выход к морю нам необходим! – парировал деловито граф.
- Прибалтика за нами будет! – подошел к ним из-за колонны молодой князь Никитин. – Головин и Шереметьев уже коней седлают…
- Но Швеция сильна… - опустил усталые зеленые глаза посол.
- Да, Карл молокосос, неопытный юнец… - хохотнул до эха Никитин. – Его ль бояться?! Что сделает он нам?!..
От вскрика вздрогнула боярыня Савьева, стоявшая за три колонны с мужем и пятью сынами.
- Подстрайвай мальчиков поближе… - толкнула она в локоть мужа, оправившись от легкого испуга.
- Так, ведь, не нам за кавалергардами стоять… - лениво увещевал ее тот, доставая из-под пояса застрявшую прядь бороды. – Не по чину и зачем?..
- Подстайвай, говорят тебе!.. – прикусила злобно губу боярыня. – Приглянется какой царевне, глядишь, и мужем будет, - короткий, синеватый перст, стиснутый золотым кольцом с щелочащийся жемчужиной наставительно упирался в плечо боярина. – И, царем…
- Так не по чину, же… - хмурил брови боярин, глядя головы сынов. – И дети малые еще…
- На чин, глядишь, которая и плюнет, коль по сердцу окажется какой…
Дети, старшему из которых было тринадцать, а младшему шесть, жались к отцу, с опаскую глядя на двери. Старший, изредка бросал исподлобья взоры на проходившую княжну…
- Земля кругла, а Бог и есмь Любовь… - продолжала размышлять княгиня, обвив рукой четвертую колонну.
- Да полно о земле! – оборвала ее мать. – Иди к кавалергардам, а то, вон место занимают!
Церемониймейстер – ряженный, по случаю сотник Мартов, ударил жезлом о паркет. Стук был настолько тих, что его расслышал лишь посол. Учтиво поклонившись, собеседникам, он встал в положенное место – в пяти саженях от кавалергардов, где должны были быть князь Думнин и граф Орлин, но те куда-то запропали. Бояре и князя окрестных областей шумели о своем – никто не слышал стука. Скованный ливреей Мартов, памятуя наказ – не прорубати жезлом пол, ударил чуть сильнее… Воздействие было тоже – никто не услыхал. Когда же девка, ткнув из-за двери в спину веретеном, давая знак, что матушка уж близко, Мартов, путаясь в нашитых галунах, ударил что есть мочи, возглашая: - Их величество царица Прасковья Федоровна с дочерьми!
Ближние засуетились. Все сто сорок человек забегали по коридору. Каждый припоминал свое место, где должен был стоять, и не мог его найти. Кафтаны, летники, поневы, платья мели и без того начищенный паркет. Каблуки стучали сбитой дробью. Рукава переплетались, сбивая с ног хозяев, шапки свешивались, потели лица. Колонны, служившие в начале ориентиром: многие отсчитывали, за какой ему стоять, стали каверзной преградой и средством ушибания лбов…
- Тут мне стоять…
- Нет, мне, позвольте!..
- Ну, как же так?!.. Ведь вам же объяснили… К двери поближе графы…
- Нет, князья!
- Но я живу совсем неподалеку, а стало быть, мне у дверей стоять!
- При чем здесь то, где вы живете?! Я князь, и мне стоять вот здесь!
- А я боярин древнейшего рода, мне здесь положено стоять!..
- Но вам растолковали, согласно… эт… этистеку, кому, где надобно стоять…
- Не тискету, а царемониялу! И мне стоять вот тут!
Княжна и мать оказались в конце шумящий вереницы. Боярыня с двумя сынами впереди, а муж ее за двадцать человек от них. Три младших разбежались по гостиной: один скрылся за вышитым Петром, другой забрался под диван и, обнаружив там бутыль из-под вина, перламутровую брошь и две золотистые пуговицы, стал мастерить орудье, третий принялся выковыривать зубы растянутой на полу медвежьей шкуре.
- Царица-матушка идут и его святейшество митрополит!
Все кое-как остепенились и притихли.
Из боковой палаты раздались шаги. Передняя открылась настежь. Облитые гранатным цветом стены сверкнули позолотой верхних узоров. Переплетенные между собою ромбы и дубовые резные листья обрамляли карниз. Оформленная в турецкий стиль палата была просторна и светла. Догообразные окошки узки, но из-за белой масляной обводки, и, такого же золотистого орнамента, что и под потолком, впускали много света. Мебели было крайне мало: прямоугольный столик из слоновой кости, обитый золотой розеткой, при нем три стула в цвет стены, шесть стульев по краям палаты, да этажерка у окна. Зеленую дорожку коридора сменяла алая, все в тот же общий цвет. В высоком белом потолке сверкали искры хрусталя небольшой, пятиконечной люстры, утыканной уже смененными свечами. Но света было много и без них. Привыкший к полумраку коридора, глаз щурился от солнечных полосок на полу. Усыпленные потемьем коридора и занятые спором гости, зажмурились и разом отступили.
Царица шла неспешно и весомо. Сняв белый летник и темно-синий сарафан, в коих стояла службу, она надела бармовое выходное платье. Округлый, грузный воротник свисал до локтя. Пышная, тугая грудь медленно и плавно поднимала камни, обведенные нитями бисера и золотым шитьем. Трехчетвертной рукав уж не мешал, открыв тугой атласный наручь. Албасное платно не туго и мягко облегало дородную и статную фигуру. Застежка из алмазов и рубинов, отделанная рюшечным узором, шла до носков. Матерчатые красные сапожки, сменившие туфли из козлиной кожи, были свободны и легки. Густые, черные, как смоль, волосы, длиною до колен, обхвачены жемчужной сетью, подложены вовнутрь. Бриллиантовая диадема с большим рубином наверху придавала массивному лицу царицы вытянутость и благородность. Ланиты, по-прежнему, пылали. Взор был остр и приметлив. Уста спокойно улыбались. Царица предвкушала праздник, обильное возлиянье и бурное веселье.
Об руку шел митрополит, сменивший зеленое облачение на белый праздничный стихарь.
Прасковья и Екатерина бежали впереди, хоть няньки шикали на них. Праскева мысленно скакала, водя по воздуху деревянную лошадку, а Катя убаюкивала куклу, завернутую в старый воротник порезанного платья. Анна не спеша шагала позади, разглядывая щепку. Ее воткнул ей гавкающий нищий со словами: «Вот жало, матушка! Прими и жаль!»
К руке все подходили не по чину, толкались, спорили опять. Охрана всех пыталась выстроить, но, бесполезно: кто мнил быть первым, стал в конце, кто по середке был, стал впереди. Царица всех снесла приветливо, с терпением, кивнула каждому в ответ. Митрополит не пожалел креста: прикладывал, осенял с молитвой.
- Прошу вас, господа, в трапезную! Не погнушайтесь угощеньем в честь Светлой Троицы и в здравие Петра! – последнее царица добавила намерено, подчеркивая, что ждет и помнит деверя во всякий час.
Все двинулись за ней к столам.
Затемненный коридор с расписными колоннами и арками вновь наполнился шорохом облачения. Раскаленные пики свечей подрагивали от кратких возгласов и вызванного движеньем ветра. Малахитовые, изумрудные камины с вылитыми из золота головами пучеглазых косматых медуз и длиннохвостых ящерок, крытые плюшем стулья и диваны, оставленные не больших столиках серебряные подносы с кубками абрикосового нектара и кваса для изнуренных зноем гостей плыли мимо. Трапезная находилась в начале коридора, почти напротив входа во дворец. По дороге строгая боярыня созвала к себе всех сыновей, угостив каждого сбежавшего увесистым подзатыльником. Досталось строгих взглядов и пару коротких пинков в бок и мужу ее.
- Господин посол, прошу вас следовать со мною… - подозвала царица немного растерявшегося в сутолоке Уиляха.
- Почту за честь, ваше импер… королевское величество, почту за честь… - слегка поклонился он уступившей место у руки матери Катеньке.
Ближние вновь постарались следовать за матушкой согласно рангу и этикету, но увидев, что все опять напутали, сориться не стали.
Трапезная встретила ярко раскрашенным в небесный цвет сводом с желто-белыми звездами, обильно накрытым всевозможными закусками столом, и криком вспуганных павлинов, метающийся меж высоких стульев.
- Осмелюсь спросить… - пропустил царицу вперед к серебряному обеденному трону с мягкими подлокотниками Уилях. – А живые павлины-то зачем в трапезной, ваше величество?
- Для забавы… Для охоты… - чуть сконфузилась царица. – Только кто их запустил раньше времени?.. – лицо ее недовольно нахмурилось и стало казаться еще полнее.
- Для охоты?.. Здесь, в трапезной?!..
- Да, да… В трапезной… «Нерадивые слуги, - досадовала про себя царица, раздраженно блуждая взором меж встроившихся вдоль стены поварских, угадывая виновника. Те ёжились и никли при наведении строгого взгляда, суетно комкая подолы и фартуки. – Испортили всю неожиданность…». – Погодите, господин посол, - добавила она вслух. – Сами все увидите.
- Весьма заинтригован, буду с нетерпеньем ждать… - склонился над залитой майонезом форелью Уилях.
Как ни соблазняли дурманящим духом яства держащих многодневный пост гостей, как ни манили пригубить их кувшины с винами, медом и брагой, трапезу начали с молитвы.
Гости встали у стола на сей раз сообразно чину: дальние и не столь родовитые – подалее к концу дубового, массивного стола к выходу и с левой стороны, бояре, князья, митрополит и посол – ближе к трону и по правую руку Прасковьи Федоровны. Детей решено было доверить нянькам и накрыть для них столик в комнате Анны, чему несказанно была рада боярыня Савьева.
Проведя рукою по раздвоенной, гладко расчесанной, умощенной мускусом бороде, митрополит оперся на посох. Синие, в цвет наброшенной поверх рясы мантии, глаза обежали гостей кротко, но со вниманием. Трижды осенив себя крестным знамением и получив одобрительный кивок царицы, он начал на распев, не спешно глубоким, гортанным голосом.
- Очи всех на Тя, Господи, уповают…
«Мяяяу… кар…» - заплакал один из шести павлинов, взлетая на подоконник. Гости посутулились, но не подали вида смущения
-…И Ты даеши им пищу во благовремении, - продолжил митрополит, звякнув цепью панагии.
«Мяу… - замяукал было другой павлин, взлетев на голову жаренного поросенка, но раздумав мякукать, загукал совою. – Угууу, угу!» - разнеслось по всей трапезной.
- Отверзаеши Ты щедрую руку… - не прекращая слов молитвы, митрополит взял с блюда добротно прожаренный телячий окорок и метнул в охальника. Павлин соскользнул со свиного уха, и, цепляясь коготком за скатерть, повис вниз головой у края стола.
- Твою и исполнявши всякое животное благоволения… - степенно закончил молитву митрополит.
Все перекрестились.
- Ну, вот, вы и открыли охоту, ваше святейшество… - улыбнулась, опускаясь на трон, царица.
- Всяка тварь угодна Богу, но не всякой прерывать мольбу… - удовлетворенно смотрел священник вслед тоненькому поваренку, уносившему трепещущую птицу.

Трапезная гудела, звякала посудою и причмокивала. Ковши плыли по рукам, мед и вина – по устам. Заливные поросята в ананасах и говяжьи языки приправленные чесноком и морковью, трещали под двузубыми вилками, ныряя в густой студень. Твердые соленые огурцы, завернутые в ветчинные рулетики с хреном с хрустом лопались под зубами, брызгая сладко-соленым маринадом. Печеночный паштет пряно таял во рту вместе с намазанной на хлебец грибной икоркой.
- Глянь-ко, друг-сосед, како я тому павлинку вилкою во бок попал! – вытащил из блюда с квашенной капустой рукав и отряхнул его боярин Сомов.
- Эээ… Да что во бок! Я вот сейчас энтому павлину ножичком во глаз намеееечу! – прицелился в разгуливавшего меж ножек стола павлина седобородый боярин Метов. Нож пролетел в полувершке от крыла птицы. Та с надрывным криком кинулась к подоконнику.
- Эээй-эй… ну… ну! – прищурясь следил за полетом ножа Сомов. – Ай, промахнул! – не то с радостью, не то с досадою хлопнул он себя по боку. – Чем теперь резать трапезь будешь?.. – кивнул он на золотистокожего поросенка.
- А руки мне на что?! – растопырил зажиренные пальцы Метов. – Так отломлю! В тот миг прожаренный окорочок с треском оторвался от задней части тушки.
- А вот я не промахнусь! – царица привстала с трона, подбросила нож в руке с косым резцом на конце... «Мяу! Яу!» - вскричал павлин и захлебнулся – медное лезвие ножа вонзилось ему прямо в горло. Птица расплющив сине-зеленый хвост в огромных голубых глазах, повалилась с подоконника на пол.
- Ай-да матушка! Ай-да меткость!
- Меткость заправского охотника! – принялись нахваливать царицу бояре.
- Эх, водочки за попадание!.. – приподняла царица чару в изумрудных пальмах с надписью по краю: «Царице Прасковьи на крепкое здоровье». Долговязый стряпчий с приплюснутым гусиным носом поспешил наполнить ее холодной погребною водкой.
- Во здравие царицы!
- Младости на долгия лета! – поднялись со своих мест гости.
- Ах, хороша, крепка пшеничная! – утерла губы платочком царица. – У вас, в Дании, наверняка, такой не готовят, - обратилась она к послу. – Все глинтвейн, да ликеры…
- Нет, отчего же, матушка… - вынужден был проглотить непрожеванный кусок лебяжьего мяса Уилях. – Давят и у нас с пшеницы и без сивухи…
- И столь же мягка и сладка? – испытывающе посмотрела на него царица.
- Ваша, Московская послаще и крепостью побольше будет… - улыбнулся, кашлянув, посол.
- Ну, это не Московская, а из Измайловских зерен и погребов… - отщипнула зубцом вилки кусочек студня царица. – Но, благодарствуйте, господин посол за лестный отзыв и сравнение…

(Из моего романа Анна Иоанновна)

поэт-писатель Светлана Клыга Белоруссия-Россия