Юродивый

Юродивый

***
Шутов Россия наплодила –
Ни дать, ни взяти – балаган!
Но в смехе, братцы, наша сила:
Хохочет вздыбленный Иван –
Яму, что дыба, что петля –
Всё подыхать за правду… бля…

***
России любы Грозные и Анны –
Мы ждём плетей, как с неба манны…

***
Владимир навязал Христа,
А Пётр пригвоздил к Лефорту...
Россия, братцы, неспроста
То к богу клонится, то к чёрту...

***
Как-нибудь дотянем,
Как-нибудь дойдём,
Как-нибудь достанем,
Как-нибудь живём…
Бог нас не забудет,
Беса посрамим…
Но когда же будет
Так, как мы хотим?!..
==================================

- По дороге бредяхо юродивый дурень. – раздался каркающий голос в полутьме.
Гости встрепенулись. Царица, очнувшись от дремы, взглянула в сторону Покровки: из-за розовеющих в сгущающийся мгле каемок ветвей выросло несколько взъерошенных теней. Подскакивая вверх и тряся обрывками лохмотьев, они приближались к гостям.
- Не напрыгались еще, не напросились… - устало вздохнула царица. – Кто позвал? – подозрительно спросила она спустившегося с помоста воеводу.
- Не могу знать, - бессильно развел руками Платон Игнатич. – Сами пришли…
- Ой-ли?!.. – воеводу пронзили острые орлиные глаза. – Ну, ладно, пусть поскачут, повеселят бояр, а то, глядишь и захрапят, пока вы соберетесь…
- Стопы во кровь он о камни разбил. – прыгала уже меж гостей гологоловая, горбатая тень юродивого. – Лязгал беззубыми он челюстями:
«Все вы умрише от взрыва светил! Гриб ядовитый взорвется под небо, и запылают во тьме облака… - горбатый, крикливый карлик вырывал из-под ног траву и обсыпал ею бояр. Еще пятеро его товарищей кружились волчками вдоль виселицы, сплевывая себе под ноги, подгребая песок и посыпая им себя. – Пыль вас поглотит, и яд мухомора землю отравит – леса и луга… Реки наполнятся масляной пеной, рыбы всплывут во смоле из глубин, птицы падут с ожирненным крылом, зверю не скрыться в лесу обгорелом, мрут человецы в пуховых одрах…»
Смолки все враз, изумленно внимая дуреньки божьей с прохуделой сумой.

-----

Хоть и теплый, но свежий ветер обдал желанной прохладой лица выходящих. Благодушно улыбаясь, все с наслаждением вдыхали вольный воздух с ароматом цветущих садов.
- Царице-матушке поклон и, превеликое почтение… - к ногам царицы прыгнул человек с повязкой на губах. Его прыжок был скор, но мягок. Так кошка скачет на клубок, уроненный хозяйкой на пол. Прикрытые до колен рубахой ноги дрожали и были в оводных волдырях. Выстающая из-под повязки густая, черная бородка заползала за поднятый ворот при каждом его слове.
- И тебе, Никошенька, здоровья! – рука царицы скрылася в кармане и воротилась с пяточком… - Давно ль с Москвы? Что слышно во столице? – пятак упал в разжатую ладонь.
- Царь-колокол расбился… - Никоша бросил за ворот монету.
- Неужто?! Как же так?!..
- Намедни в площади пожар случился… Так вот, шнурок перегорел…
- Ах, Господи, беда какая… - всплеснула Прасковья Федоровна руками.
- А батюшка наш Петр клад нашли!.. – подскочил белобородый старик с суковатой клюкой. Все настроились слушать. Рассказ готовился быть долгим и интересным. Царице поднесли высокий стул с набивной атласной подушкой.
- Клад, говоришь?.. – подняв, не без помощи Праскевы и митрополита рукава, царица медленно опустилась на стул. Никоша с упрочением посмотрел на белобородого, но покорно отступил.
- Да не они сами лично, матушка, - почувствовав, миг славы и вниманья, зашамкал беззубым ртом белобородый. – А им принесла девка одная…
- Поведай, поведай, мил человек… - прислонила к себе Екатерину и Прасковью царица. Девки опустились на ковровую дорожку, постав пред собою восковые столбы. Митрополит примостился на стуле из слоновой кости.
- Пошеда давиче одна крестьяница в соседний лес по орехи. (Мужу, слышь-кате, страсть пирогов с орешней заохотилась, чтоб на зубах хрустели). – начал на распев юродивый. – Деревко за деревцем, ягода за ягодой, грибок за грибком – и лукошко до верху, и подол полнехонек, а до орешника еще не добралась. Ей то иволга присвистнет, то белка шишку под ноги бросит, то ёж у пятки уфнет. Она идет-пойдет, послушает, приостановится, нагнется, шишечку поднимет, ягодку сорвет: какую в подол, какую в рот покладет… - старик с удивительной проворностью забегал вдоль стоявших: той барыне подол клюкой приподымет, будто гриб под ним ища, тому боярину по коленке стукнет, другому бороду на сук навьет… Все смеялись, отспупаясь от него. Анна за спиною матери наблюдала происходящие, вытянувшись в полный рост.
- Выбралась на опушку. Ярило очи слепит, искры высекает… - уселся на траву, приставив к глазам рваный рукав белобородый. – Зелена поляна изумрудом сверкает. Встала под орешиной, чело утерла рукавом, стала веточку трясти чтобы на землю орех упал. Иной – цок-бряк – глухо, стало быть, в траву падет, а иной – динь-бам – обо что-то твердое стукнется… - суковатая клюка застучала по траве. – Пригляделася крестьянка: что-то у ствола лежит поблескивает… Опустилась под листву, а там шлем молодецкий с выдавленными образами. Она земельку-то оттерла, он как и заблестел…
- И что ж девица с тем шлем сделала? – чернявая девка сунула спеленатый сверток свиток мальчику и подошла к старцу.
- Побежала к мужу, - назидательно ответил старик. – Тот отнес находку барину, барин – в царские хоромы. Царь, свет Петр Алексеевич, не будь дураком, спросил: кто и где нашел такое? Барин, боясь за обман и присвоенье получить плетей, признался. Девку щедро наградили: семьюдесятью рублями и новый срубом. Старый-то прохудился вовсе: дождь, да снег просеивал, ребятишек студил… Шлем-то древним оказался – одного из воинов Александра Невского войска… И жевал муж крестьяницы пироги, пощелкивая, да приговаривая: «Ай-да жена! Не золотая, но серебряная!» А серебро, как известно, дороже и чище золота бывает… - увенчал глубоким вздохом свой рассказ белобородый.
Остальные собратья его слушали хоть со внимаем, но и потаенной завистью. Они понимали, что царская милость не обойдет и их перстов поганых, но будет не такую щедрой и весомой. Затеев сперва борьбу за верхние ступени паперти, они сперва притихли под грозные знаки стрельцов и дьяков, после, осмелев немного, пошли в толпу, подыгрывать рассказчику. Стоявшие то и дело подпрыгивали от брошенной за ворот шишки или камушка. Девицы взвизгивали, не в состоянии пошевелиться из-за двух кос, сплетенных в одну.
Прасковья Федоровна наблюдала за всем с интересом и внимала с умилением. Широко открытый острый взор следил за каждым, подмечая мелочь. Лицо горело здоровым, пунцовым румянцем, которому позавидовала бы любая юная девица. Подбаривать щеки свеклою, иль ядовитой алой краской сызмальства ей не было нужды.
- Ах, голубчик, молодчина! Развлек-потешил от души! – серебряный, нагретый рубль лег прямо в длань белобородого. – Утешил сердце и наполнил думы… И батюшка наш Петр удалец! Сей добрый знак ему на славу будет…
- А может и к войне… - пробормотал убогий в масляной косынке из-под крахмального подола, но его никто не слышал.
- Милость вашу проглочу, чтоб невзначай свои ж не обобрали… - увесистая монета скрылась под расколотым языком.
- Да ты… Не подавись, гляди… - царица малость отшатнулась и рассмеялась, видя, что старик в порядке.
- Милостью не давятся, - довольно ловко и понятно проговаривал старик. – Ее в запасе берегут… Не тревожься, матушка, с нуждой в час нужный выйдет…
- Ну-ну… - конфузясь, молвила царица, оглядываясь на митрополита.
- Ну, ты б уж не смущал ее величество, - пристрастил тот  старика. – Не средь своих, чай, лаешь…
- Псам можно лаять все везде…
- А вот царица наша будет, псов и калек заступница с небес… - плешивый малоросс подполз из тени к Анне, схватил прижатую к талии руку и поднес к губам. Княжна взвизгнула, вырвала руку и подскочила к матери.
- Ну, что ты, что ты… - похлопала по плечу дочь царица. – Не бойся, он не тронет… Не укусит… - говорила она уже в сторону, дав знак боярыням идти вперед. – Мала еще и не родива… Анна небрежным движением была отодвинута за спину.
- А царствовать на грозь своим, собакам чуждым в радость будет…  - плешивый встал на четвереньки и завыл.
Стрельцы обступили его, чтоб не пугал царицу и княжон. Матушка бросала чети и полушки из кисейного мешочка, врученного Праскеве вместо рукава. Вынырнувшая из стоявших голытьба ходила кругом, подбирая. Младые барышни, к ногам которых падали монетки, также не гнушались наклониться и поднять.
- Заступница, заступница, пса выпусти из будки! – остальные юродивые кинулись вслед за матушкой и Анной, переворачиваясь через спины, складывая молебно руки и подвывая малороссу.
- Сам вылезет, смердяй! - беззлобно махнула носовым платочком царица, направляясь к палатам.

(Из моего романа Анна Иоанновна)

поэт-писатель Светлана Клыга Белоруссия-Россия