Человек дождя. Глава 1

Свободно размахивая руками, я шёл посреди самого центра широкой дороги, прямо вдоль двойной жёлтой линии, не имея нужды беспокоиться более о дорожном движении. Я совершал свой ежедневный круг. Я обходил каждый дом в округе в поисках долго хранящихся продуктов. От некоторых домов исходил отпугивающий зловонный запах разлагающихся тел тех людей, кто пережил остальных членов своей семьи, и их было некому похоронить. Периодически я проверял и эти дома, чтобы выяснить, не выветрился ли запах достаточно, чтобы можно было зайти внутрь и поискать что-нибудь полезное.

Я снова подумал о том, как мне повезло, что тогда я был рядом с братом. Я вспомнил мои последние моменты вместе с ним, с его безжизненным телом, как окутывал его в чистую простынь, чтобы стащить его вниз по лестнице. Я не мог поверить, что он больше не был в своём привычном теле. Куда он ушёл? Он всё ещё был тёплым. Дёрнув за край простыни, я ощутил болезненное чувство в животе, когда его голова больно ударилась о ступеньки. «Прости, о Боже, мне так жаль», – постоянно повторял я одни и те же слова. Я знал, что он был уже далеко отсюда, не в самом деле, но, ох, было так трудно поверить, что я больше не мог причинить ему боль. Теперь ничто не сможет навредить ему, – напомнил я себе. Я нашёл для себя немного успокоения в этой мысли. В определённом смысле мне становилось немного легче, когда я думал о том, что братец больше не страдал и не чувствовал страха.

Фокусируясь на нём, на его побеге, на его покое, мне удавалось удержать себя от паники о том, что я остался совершенно один.

Я, должно быть, был не в своём уме, когда решился выкопать небольшую могилу прямо у нас на нашем заднем дворе. Простынь к тому времени покрылась пятнами от раздавленной под тяжёлым весом братика травы, сочащейся хлорофиллом, пока его тело лежало на лужайке. Я знал, что не смогу воспользоваться грузовиком, чтобы отвезти его подальше от дома. Кроме того так он всегда будет рядом со мной. Я начал усиленно копать землю той самой лопатой, которой он обычно сажал деревья, братик любил делать наш двор прекрасным. Руки вскоре воспалились, заныли и покрылись волдырями, по липкой от прилагаемых усилий спине ручьём стекал пот прямо в холодную бесчувственную землю. Но я был рад физической боли, она заставляла меня сосредоточиться на том, что делали мои руки, а не на том, что подразумевала смерть брата – на полной моей изоляции.

Кладбища были заполнены до отказа ещё задолго до того, как заболел брательник. Мы были одной из последних – если не последней – семей, сражённой болезнью. Тела начали хоронить в братских могилах, оставляя лопаты сверху, выжившие носили бактериальные маски на лицах во время работы. Мрачное настроение тяжело висело в воздухе повсюду. Я не мог вспомнить, когда в последний раз слышал, как кто-то смеётся или видел улыбку у кого-то на лице.

Умирая, братишка хотя бы пытался улыбаться. Он даже шутил порой. «Улыбнись мне, мой мальчик», – сказал он, дрожа, и я изо всех сил пытался сделать то, о чём он просил, но моё лицо оставалось неподвижным, мои мышцы уже забыли, что прежде казалось таким естественным. Это, может быть, его последнее желание, заставлял себя я. Просто, блять, улыбнись, наконец! Но тяжесть в моём сердце была слишком велика, щёки точно превратились в бетон.

Я думал обо всём этом, как делал это каждый день прежде, проходя вдоль главной дороги. «Привет? – позвал я, обращаясь к небу. – Я Валерий Русик, – кричал я, – и я жив!» Я хотел услышать отражение своего голоса, даже простого эхо было бы вполне достаточно. Но в ответ – тишина.

Я знал Осло достаточно хорошо, чтобы гулять свободно по улицам города с закрытыми глазами. Пятьдесят два шага, чтобы добраться до конца дороги. Две тысячи сорок семь шагов до центра города. Я считал. Каждый день, я считал, потому что, что ещё я мог бы сделать? Иногда я шёл в парк и ложился на скамью. Я не хотел лежать на траве, потому что не знал, были ли там тела, разлагающиеся прямо подо мной. Я лежал и смотрел в небо, в попытках разглядеть своё будущее в облаках. Я вспоминал себя ребёнком и представлял, что где-то на небесах есть рай.

Сегодня я не был так уверен в этом.

Сегодня я растянулся на своей любимой скамье, на той, откуда открывался самый лучший вид на небо, и смотрел на облака, вяло плывущие по ветру. Иногда облака напоминали мне лица. Иногда я мог поклясться, что я вижу лица знакомых людей, людей, которых я помню. Я говорил с ними, как будто они могли услышать меня.

Сначала я не всегда разговаривал сам с собой. В течение длительного времени я находился в состоянии шока, ходил вокруг, подобно зомби. Как долго я хранил молчание? Сначала я отмечал дни в календаре. Брал цветной мелок, вроде тех, которые были у меня в детском саду, и зачёркивал крестиком дни, но затем календарь закончился, а сделать новый было некому. Это случилось уже после того, как календарь закончился, и мои мысли стали вялыми, странными. Тогда мне приснилось, что я разучился говорить и превращался обратно в обезьяну. В то утро я пообещал себе, что буду говорить так много и так громко, как смогу, и не важно, как глупо я буду чувствовать себя при этом.

И самым странным было то, что поначалу мне было трудно говорить. Я забыл, как формировать слова, мой рот словно бы покрылся ржавчиной и пылью от долгого молчания. Я начал читать вслух для себя, иногда я спускался к брату с книгой в руке и читал для него. А затем я стал разговаривать сам с собой, представляя диалоги с другими людьми.

Я наблюдал за неспешными трансформациями облаков над моей головой, и искал в них знакомые лица, но день сегодня был явно неудачный. Каждое облако напоминало кляксу. Я хихикнул про себя, думая, что я, наверное, окончательно свихнулся, если одна неопределённая форма начинала напоминать другую неопределённую форму. Неосознанно, я сдирал краску со скамьи ногтями.

Внезапно, я испытал сильное желание бежать, бежать, что хватит духу. Я оббежал парк по периметру, волосы волнами развивались у меня за спиной. Я тяжело дышал, и успел вспотеть, но чувствовал себя хорошо, несмотря на это. Я кричал, вопил и бежал, пока в лёгких не появилось неприятное жжение. В центре парка была статуя какого-то военного героя на коне. Я попытался вспомнить, что однажды мне рассказывали о копытах лошади – какая поза говорит о том, что человек погиб при сражении? Я встряхнул головой, пытаясь вытащить воспоминания из недр памяти. Мои ноги были недовольны остановкой, так что я побежал дальше, сделав ещё один круг. Я пробежал трусцой к статуе с закрытыми глазами, насчитав от края парка двести восемьдесят девять шагов, но на двести семьдесят шестом я споткнулся о... что-то, чего – я был довольно уверен в этом – ещё пять минут назад здесь не было. Дыхание застряло в моём горле, я испугано вскрикнул, балансируя руками в воздухе, пытаясь удержать равновесие. Я открыл глаза как раз в тот момент, когда моя нога ударилась о что-то твёрдое на земле. Я думал, что статуя человека на коне упала, пока не увидел, что и лошадь, и человек были на своих местах.

Я, должно быть, сплю, подумал я, поскольку ничего не изменилось. Мне было страшно просто посмотреть вниз и увидеть то, на что наткнулась моя нога. Почему? Нет ничего хуже, чем то, что уже случилось со мной. «Не будь ребёнком, Валера, – сказал я. Мои щёки всё ещё горели от бега. – Это всё фигня».

Я позволил взгляду медленно переместиться вниз и зажал рот ладонью, увидев тело, такое неподвижное, что оно напоминало скорее статую, чем живое существо. Он – оно? – неважно – был прекрасен, как ангел, спустившийся с небес. Я опустился на колени, уверенный, что сплю, и очертил пальцами контуры его дивного холодного лица. Я поднял глаза к небу, чтобы выяснить, как он оказался здесь. Я взглянул на него и пробормотал: «Откуда ты?»

Что-то холодное подобно железным тискам, схватило меня за руку, и я закричал. Я попытался вытащить руку, но все мои усилия были бесполезны. Я осторожно взглянул вниз, статуя пошевелилась и окружила моё запястье твёрдыми, каменными пальцами. Я определённо спал. Если это только сон, значит, бояться мне было нечего. Тогда я постарался выровнять дыхание и разобраться в ситуации. Ты в безопасности, ты в безопасности, ты в безопасности, я напоминал себе. Ничто не может навредить тебе ни во сне, ни наяву.

А затем статуя заговорила со мной. Его глаза оставались закрытыми, но я видел, как двигались его бледные губы. Я определённо видел это: его челюсть двигалась, образовывая слова, которые я едва мог услышать.

– Валера, – прошептала статуя. – Это действительно ты?

Прежде, говоря с неодушевлёнными предметами, я не получал ничего в ответ, поэтому сейчас я безмолвно замер на месте.

– Почему ты до сих пор жив? Как это возможно? – спросил он.

Я тяжело сглотнул несколько раз, спрашивая себя, не сошёл ли я окончательно с ума.

– Мы знакомы? – вымолвил, наконец, я.

– Валерий Русик, – он говорил, прилагая усилия, всё ещё не открывая глаз, и затем вновь замолчал. Его пальцы ледяными железными кандалами сковали моё запястье.