Ведьма

***
Ведьма по-ведьмински  и пишет,
Я – Ведьма, и по-ведьмински дышу!
Не подходи ко  мне, а то зарежу,
Не тронь меня, не то, ведь, задушу!!!

Полёт Ведьмы

Летела Ведьма по-над лесом,
Освобожденная от пут.
Влекомая в сей мир не бесом,
А где душе её приют.
Ход в лабиринт закрыт листвою
Метлою рока заметён,
След остался за рекою,
Где тонет горизонт времён...
От бабушки досталась ступа
В наследство Ведьме молодой.
Зрачка всевидящая лупа
Отражала мир людской.
Слышит Ведьма каждый шорох
И травинки и листа.
В человеческих укорах
Видит, как в масках холста
Всё унынье поднебесья –
Всю людскую червоточь…
Пролетая над пролесьем,
Отдыхала духом дочь
Шахматистки и хирурга,
Внучка Ведьмы и певца
Душою пылкой демиурга
Строила дворец Творца
В бушующем воображеньи…
Ведьма строила дворец,
Чтоб достичь соединенья
Со всем, что создал Бог-Отец…
Чтоб понять его мотивы,
Хоть немного приоткрыв
Его замыслы. Пытливый
Устремляя свой порыв
Внутрь извечного теченья,
Вникала Ведьма в небытьё…
Но её же построенье
Не пускало внутрь её!..
Монстры, ангелы смешались
В диссонанс извечных струн,
И в сознаньи отражались
Затменья запредельных лун.
Парни бегали к любимым
Под надзором мам невест,
А на утро чёрным свиньям
Уши резали в отмест…
Рисовали живописцы
Своих любимых, а потом
Свои обмакивали кисти
В чужие краски за углом…
По садам бродили тени
Неушедших в тот измер,
Мучился от праздной лени
Правдолюб и лицемер.
Всё кружилось, всё смешалось,
Только Чёрною Дырой
Лес шумел… И Ведьма мчалась
Траекторьей колдовской…

Рождение Ведьмы

Из пены волн, из бели пепла
Возникла я искрой в снегу.
И полбытья в тот миг ослепло,
Полнебытья разверзло мглу...
И все вскипело, забурлило,
Раздался первородный взрыв;
И первозданная могила
Утробой стала, мя родив.
И суть иглой в меня проникла,
И я впитала жизни яд...
Так Ведьма новая возникла,
Чтобы пророчить наугад.
И понеслася я искрою
Сквозь жар израненных сердец...
И кто летел хоть миг со мною,
Познал, как колется венец
Пророчества и отрешенья,
И ясновидения времен.
Мне не простятся прегрешенья,
Но источится мир икон
Вдруг исцелит мои ожоги;
Русалка примет девы плоть...
И умиляться даже боги,
Не в силах страсть перебороть...
И поступью крылатой дева
Пойдёт по выжженной земле,
Но отзвук вышнего напева
Мне будет слышен в дальней мгле...

Ундина-Русалка

Вся в прозрачном облаченье
Она выходит из воды
В золотом зори свеченьи,
Хороня в траве следы.
Зовёт Ундина с неба Нёки –
Лёгкокрылого коня…
Её слышит дух далёкий,
И опасливость гоня,
Жеребца ей посылает
С гривой жгуче-огневой.
Тот копытом сотрясает
Раскалённый щит земной…
Мчится он к лесной девице –
Дочке потаённых вод,
Изумрудной ведьме-птице,
Что на ветвях ветлы поёт...
В водах плещется Ундина,
Питая влагой волоса.
Её мантия из ила,
В прядях сила и краса.
Скачет Нёки – конь небесный
По сугробам облаков;
Гребни скал дрожат отвесных,
Гнутся маковки лесов.
Ждёт коня с небес Ундина,
В запределье чтоб лететь:
В волосах горит рябина,
Под липою ревёт медведь…
Бежит она от Водяного
К Фоссегриму-скрипачу:
Из затона он иного,
Ему и море по плечу!
Хоть крылатая Русалка –
На север ей не долететь…
Дразнит скуку её галка,
Ревёт под липою медведь…
Русалка ждёт, конь вольный скачет,
Горит рябина на зоре,
Под копытом, словно мячик,
Кружится земля во мгле…
Русалка ждёт, Русалка рвётся
К Фоссегриму-скрипачу,
И от сумрака до солнца
Теплит в камышах свечу.
Фоссегрим её обнимет,
Фоссегрим к себе прижмёт,
Чары Водяного сымет,
Как подводный звездочёт,
К её ногам морские звёзды,
Кораллы в упряжи коньков
Будто млечные борозды,
Рассыплет в миллион рядов!
Под свою заставит скрипку
Смертных всех плясать парней
За одну её улыбку,
За прикосновенье к ней!
Только б ей дождаться Нёки,
И за горы улететь,
Туда, где друг живёт далёкий,
Где за валуном медведь
Чешет свой о камень коготь,
Где предутренний туман
Вешает свой белый кокон
На дремлющий в полях вулкан…

БЕРЕГИТЕ, ДЕВКИ, КОСЫ!!!

Чешет девица косу,
Призывая счастье в долю...
Осень мужа, как лису,
Ведет к порогу, словно в поле...
Чтоб прогнал он всех мышей
Из сусеков и подвала;
Чтобы радость у дверей
Ворохом листвы ей пала...
Чтоб всех прочих отогнал
От неё хозяин милый,
Чтоб ей кудри заплетал
Перед сном рукой игривой...


ВЕДЬМЫ.

Сложенная в четыре венца из дубовых не обтесанных поленьев хата утопала в папоротнике. Толстые рубцеватые столбы сосен подпирали ее с обеих сторон. На почерневшем острие сука напротив маленького косо прорезанного окошка болтался запотелый фонарь с сальной свечой внутри.
- Давай, - кивнула я Наташе, немного потоптавшись в нерешительности.
- Бабулька, вы дома? – позвала она, дважды стукнув кулаком по выщербленному бревну.
Дверь скрипнула визгливо и протяжно. На пороге выросла среднего роста женщина лет сорока. Вдумчивые изумрудные глаза под густой опушкой ресниц не смотрели не на кого в упор, но пронизывали тоской и таинственной обреченностью. Завязанный на затылке платок сдерживал огненную сбившуюся копну волос, не давая им упасть на покатые плечи. Салатовый, под цвет глаз, балахон с редкими затяжками крикса скрадывал тучность еще довольно поворотливой фигуры.
- Каго да мяне ветрам прыдзьмула? – прохрипела Ведьмарка густым грудным голосом.
- Мы да вас, бабулечка... У нашай сяброўкі… - застрекотала было Вика.
- Пачакай, пачакай, не гані конікаў, стракозка... – бабка подтянула ближе к стоячему вороту ажурно плетеную крючком сетку. – Увайдзіце ў хату, потым і кудахтайце...
Внутри оказалось неожиданно просторно и светло. Стены были разрисованы в светло-синие волны с белыми гребнями под потолком. У самого пола извивались причудливые морские петухи. Казалось, они вот-вот подмигнут выпученными глазами из красного стекла и уплывут прочь, вильнув загнутыми маслеными хвостами… В красном углу вместо традиционных икон висели портреты Николая I и царицы Александры.
- Ну, дык адкуль і чаго прынесліся на хвалях ветрыку? – Ведьмарка опустилась на оббитую позолоченной жестью чурку. Она прищурилась и блеснула дикими кошачьими искрами.
- Вось, сяброўка наша, гарадская, не прывыкла яшчэ дрэпаць босу, - Наташа мельком кивнула в мою сторону, продолжая разглядывать газетные вырезки, которыми была обклеена дверь изнутри.
- Зразумела… Далікатная скура баіцца каменьчыкаў... – Ведьма поджала тонкие бордовые губы.
Она стянула с себя сзади тонкий балахон серого шелка. Завязки расплылись на шеи, ткань облаком опустилась на лиловый паркет, сгрудилась в комок, превратились в серую ласку со слезящимися огромными глазками и острым черным носиком. Зверек шмыгнул на широкий каменный подоконник, опрокинув фаянсовый горшок с геранью, недовольно фыркнул и растворился в воздухе.
Ведьмарка сдунула с носа огненно рыжий завиток, зажгла лучину, подняла с пола резной листок герани, потерла в ладонях, бубня что-то вроде:
- Ад камянёў, ад голак, усяка сцежка, ды прыгорак... Плюнь, дачушка, мне ў далонькі, каб зніклі твае болькі... – она поднесла растертый лист к моим губам…
- Пасля такога загавору, табе любая сцяжына не страшная! – улыбаясь, подмигнула Вика.
- Маўчы, не разумная! – Ведьма втирала легкими круговыми движеньями зеленую прохладную кашицу в мои исцарапанные и исколотые стопы и зудящая боль мгновенно утихала. – Ай, пяты, пятачкі... не дакранацца вам хутка зямелькі...
- Што гэта значыцца, Бабулька? – спросила Наташа.
- Што наканавана лёсам, тое і значыцца – зашипела Ведьма.
- А што мне наканавана лёсам? – не унималась Вика, морща от любопытства свой конопатый носик.
- Каб вам пяты зудзелі да канца вякоў, дзеўкі! – массивный подбородок Ведьмарки дрогнул. Подруги растерянно переглянулись и отступили назад.
- Што ў тваім кошыку, дачушка? – отведя от них острый рысий взгляд, Ведьма вновь обратилась ко мне.
- Чарніцы. Толькі што назбірала...
- Дай бабульцы жменьку, не пашкадуй...
- На, бяры, колькі хочаш...
- Вазьму жменечку, другую, твае пяты пафарбую... – она раздавила ягоды о мои пятки, окрасив их в темно-бордовый цвет.
(Из моей повести Нимб Андара)
-----------

Сани запрягались, бабы выли и шептались, Макрина все вертелась у гроба, перебирая скрюченные пальцы…
Выноса она не стала ждать. Повертевшись возле покойной до прибытия попа и певчих, зацепив лохмотья за торчавший гвоздь из доски, выдернув его из гроба ссохшими и желтыми, как на курьей лапе пальцами, трижды плюнув на него, шепнув как-будто:
- «Будь обороной мне, а заносчивым – проклятьем», старуха сунула его в котомку и исчезла за дверьми в выкошенном поле за стогами…
.....
После того, как мамка и сенная облачили Аннушку в ночнушку и расчесали ее длинные густые волоса, она отправила их спать, пожелав сама умыться, прочесть молитву и пойти ко сну. Холодная вода с отваром ели и накрошенными лепестками роз сняла усталость дня с лица и напряженность с глаз. Царевна поигралась с волнами в корытце, шутя плеснула в зеркало перед собою, и повернулась к балдахину. И тут ей показалось, что одеяло приподнято продолговатой горкой, а на подушке голова, повязанная старой тряпкой. Анна зажмурилась, протирая очи еще влажную рукою. Виденье не исчезло, похрапывая также ровно в ее чистом, белом ложе.
- Эээй-эй, вы кто такая?.. – царевна тронула мизинцем храпящий бугорок и он зашевелился. Мгновение спустя из одеяла вылезла старуха, одета в черный балахон с котомкою через плечо.
- Я Макрина, гадалка из соседнего села. – трескучим голосом, похожим на вороний карк поведала старуха. Маша костлявою клешней, Макрина продолжала. – Меня позвала твоя матушка-царица, попотчевать и погадать – потешить душу среди прочих…
- Ну да, и что?.. – почти беззвучно спрашивала Анна.
- Мне холодно спать в сенях средь прочих – там дует изо всех щелей… - махала старая широким, черным рукавом, будто бы крылом ворона, указывая на угол с образами. – Зима уж скоро на дворе… Пожалей мои больные кости, дозволь мне тут, с тобою ночевать… - старуха залилась каркающим кашлем…
«Спать с ней – с вонючей, старой бабкой, всю ночь слушать ее храп и жабье клокотанье, и путаться в поганых лохмонах?! – молнией пронеслося в голове царевны. – Но зачем? Ведь я царёва дочка… И матушка сама сказала помнить это и честь свою блюсти во всем».
Анна молча указала ей на выход. Старая гадалка, кряхтя и охая, поковыляла к двери. Анна потянулась к простыне, чтобы сорвать ее и лечь на не покрытую перину. И вдруг расслышала тот же каркающий кашель:
- Будь ты проклята, холодная, бездушная зазнайка! Век будешь спать в холодных тюфяках одна – никто не обогреет! Одна и сдохнешь, от боли на перинах корчась!..
Царевна уж открыла рот, чтобы позвать на помощь нянек, но Макрина растворилась без следа, а грудь кольнуло что-то больно слева. Анна опустила вниз глаза и увидела у ног открытую булавку с серебристым завитком. Булавку эту подарила ей Малашка – знакомая ведунья и гадалка, прикормленная милостью царицы и жившая в хозяйственной постройке. Малашка ворожила всем дворцовым. Аннушка слыла любимицей ее, ведунья величала ее внучкой. В день рождения, года три назад, приколола бабка ей булавку эту, и приказала настрого: «Носи и не сымай! – Сие – твой оберег, дитя мое…» Теперь сей оберег валялся на полу, а там, где он был приколот – на сорочке слева на груди алело красное пятно…
Макрина же ворча себе под нос проклятия, со скрипом запахнула дверь светлицы, и вытащила из котомки ржавый гвоздь.
- «Сырость жабой пожирай,
Гнилость чистоту вбирай;
Девичья краса ржавей,
В одиночестве старей.
Как сему железу гнить,
Так тебе беды не сбыть!» - шептала заклинания Макрина, выбивая толстою клюкою гвоздь в порог светлицы.
Анна не видела, не слышала сего, но смертельная тоска сжала ее сердце коваными обручами. Как ни старалася потом Малашка развести ее тоску горячим воском, хоть и нагадала ей и земли дальние и влиятельного, молодого мужа, и приколола новый оберег, тоска не унималась и давила сердце… «Что будет с ней?.. Что будет?..» - холод и уныние кололи ее грудь расстегнутой булавкой…
.....

- Сударушка его убьет, убьет;
Фройлека его задушит… - напевала белобородая карлица в кремовой тафте, кружась и подпрыгивая по облаку вкруг кипящего котла.
- Герцог черта перепьет,
Только черт его изсушит… - подпевал ей горбатый лилипут, подсоливая бурлящую похлебку. – Как думаешь, не пересолим?.. – спросил он подругу, прерывая пенье.
- Солью кости не переломаешь… - прошамкала она беззубым ртом, зачерпнув половником рассол для пробы. – Ах, хорошо мясцо в кипящий водке! – выдохнула она, проглотив кусок мяса и бульон.
- А герцог на жаркое подоспеет? – кувырнулся лилипут в пару и брякнулся в лиловые клубы. Коротенькие, толстекие ножки в шелковых рейтузах задергались в полах кафтана.
- Куда он денется, Фридрих-то Вильгельм наш?! – карлица радостно смотрела на забавы лилипута. – К жаркому точно подуспеет!
Лилипут тем временем спускал с себя штаны. – Поди сюда, скорее! – проскрипел он, напрягаясь.
- Так похлепку же варю… - притворно заартачилась подруга.
- Не томи, иди, стручок зачахнет без поливки, опает… Видишь, вон как поднялся…
- Вижу, либен, вижу… - карлица подняла плятье и, раздвинув маленькие ножки, оседлала друга. – И дрожит, бедняга… Сейчас его накрою, орошу…
- Вот да, давай… - лилипут, приподнимаясь, обхватил ее за талию и помогал скакать. – А герцога там вином и водкой так вздобрят, не надо будет и рассол варить!..
- Вот и ладно, готовым к нам на ужин попадет, - причмокнула распаленная чертовка на скаку. – Ему-то с новобрачной позабавиться дадим, иль сразу приберем?
- Чего ж не дать?.. – лилипут перевернулся и накрыл собой подругу. Клубы дыма почти что скрыли их. – Пусть вкусит сладость первой ночи, глядишь, сам слаще будет.
- Фридрих Вильгельм под Российским маринадом… - простонала, в засос целуя лилипута карлица, от удовольствия.
- Москва, великий герцог, Мосвка!.. Мы прибыли… Бог велик, Россия! – тряс Фридриха за плечо денщик.
Герцог силой отгнал морок, смахнув испарину со лба.

(Из романа Анна Иоанновна)
-----------

***
Не охота мне влюбляться,
Не охота мне грустить;
Я хочу над всем смеяться,
Не хочу как люди жить!

Вот бы в ведьму превратится,
Научиться колдовать…
В небеса как вихорь взвиться –
С ветром в салки поиграть.

С преисподней вызвать беса,
Порезвиться, а потом,
С ним забравшись в чащу леса,
Суп в котле сварить с котом.

Угостить всю нечисть сразу,
До утра попировать;
После всякую заразу
На народ земной наслать.

В гамаке небес качаться,
Глядя, как глупые созданья
Вздыхая, охая, крестятся,
Чтоб бог избавил от страданья…

поэт-писатель Светлана Клыга Белоруссия-Россия

Фото Андрея Абакумова