осенние мотыльки

...Во-вторых, моя младшая сестра умерла в среду 9 июня 2021 года в 14 часов 41 минуту 39 секунд в руанской квартире - взгляд застыл на вырванных из реальности шпилях собора, на подоконник вспорхнул голубь. 

Больше в тот день ничего не случилось - накрапывал дождь, неосторожный велосипедист свалился в реку под громкие аплодисменты и смех прохожих - смирившись, он перевернулся на спину и поплыл к мосту Жанны Д’Арк; взвыла полицейская сирена.

Время потеряло смысл - минуты и часы завязли в пирамидальных бликах фонаря на мокром асфальте - я бесцельно считал перекрестки пока не заблудился в маленькой Азии - китайские рестораны выпустили жар изнутри - посетители, втянув в легкие кардамон и кассию, курили на улице. В красном свете витрин скрипач [смычок прилеплен к протезу] играл Jethro Tull курьерам убера и уличным кошкам.

Тремя днями позже в крематории я всё ещё слышал музыку - на урне остались следы влажных рук - в формальдегидной белизне холод терял свои свойства, по спине ручейком бежал пот; служащий Аарон провел меня сквозь стеклянный коридор к выходу - на улице было нечем дышать.

В электричке до Гавра я беспросветно напился и читал пенсионерам-попутчикам Венечку Ерофеева наизусть, в ответ они наигранно улыбались. За окнами мелькали столбы, дома, обрывки дорог. Я старел с каждым километром, но почему-то смеялся.

От вокзала я шел пешком к Ла-Маншу - серые улицы были пусты, кричали чайки, приглушенно играло радио - хозяин кафе обнимался с женой, покачиваясь в такт Далиде, на кухне кипели устрицы. Я купил вина и спустился к пляжу.
 
Дул мерзкий ветер с Британских островов, шипели волны. Золотистый ретривер замер у самой воды, вильнув хвостом, он позвал хозяйку посмотреть на закат - шло время, на песке остались лишь предсказания - женщина и собака наблюдали за падением солнца на горизонт; когда они исчезли, увлеченные собой и оранжевым мячиком, наступила  тихая ночь.

Сестра называла меня Тэ, сокращая имя до неузнаваемости, до непонятного угрожающего звука - мой старший брат Тэ выиграл в покер у грузинского мафиози целое состояние и теперь мы каждые выходные проводим на Канарах, избавляя местное население от запасов Пина Колады. Выкусите. 
Мне нравилось.

Ей было двадцать семь.

[Тебе восемнадцать. Ты натягиваешь узкие джинсы и рваную футболку. В плеере Кобейн передает ружье Саше Васильеву. Ты бежишь на концерт. Двести рублей на билет, восхищенные взгляды поклонников - твоих эмо-боев, твоих футбольных фанатов, твоих активистов Greenpeace - эпохи сменяют друг друга, меняются лица на афишах, но во всех клубах Москвы пахнет одинаково - потными телами и яблочными кальянами. Ты смотришь на пустую сцену и ждёшь. Экстаз приходит размеренно, по нотам вступления, подружки визжат от неожиданности, грива коричневых волос взметается к потолку и оплетает безумием толпу таких же, как ты - молодых и неистовых.   

Тебе двадцать один. Я встречаю тебя в аэропорту Шарля де Голля - застенчивое белое платье мелькает в толпе, вижу томик Жана Жене у груди - ты примчалась в Париж, чтобы почитать 'Богоматерь цветов' под сенью Сен-Жермен-де-Пре и сочинить песню о социальной несправедливости, и это стремление украшает тебя.
 
Ты кормишь голубей у Оперы - игра света и тени на карамельной коже притягивает взгляды французов, они уверенно поправляют береты, приглаживают усики, но проходят мимо, не оборачиваясь.
      
Мы идём танцевать твист с эфиопами, мы филигранно обманываем карманников, обменивая каштаны на евро по курсу один к одному; во мраке джазового вертепа, в оркестровом гомоне мы наслаждаемся случайными пересечениями судьбы и везения.

Тебе десять. В подмосковном лесу холодно - пахнет мокрой корой. В розовых сапожках ты скачешь по кочкам и собираешь кленовые листья для домашнего задания. Бубнишь со смешной интонацией строчки из песни, услышанной накануне в моей комнате - “я могу предвидеть, но не могу предсказать” - вопросительно замираешь: “о чём он поёт? что за ерунда несусветная?” В ответ я смеюсь.

Над нами шелестят кроны - деревья в сонном трансе качаются и скрипят - что-то безобидно копошится в орешнике. Тишина, словно полено под топором, раскалывается пополам - по железной дороге проносится товарняк, распугивая птиц настырным грохотом.

Где-то далеко - в чужой стране - дачник рубит дрова на зиму. Крупные капли скатываются по рукавам на борщевик, дождь усиливается. Ты смотришь вверх: “Тэ, представляешь, осенние мотыльки прилетели”,  и вытираешь мокрые щеки ладонью].

В-третьих, рядом со мной на песке стояла урна. Ночной Ла-Манш блестел в нервном городском освещении - у костра подростки наливали пикон в пластиковые стаканчики, смеялись, когда  пламя взмывало к антрацитовым небесам; из воды с визгом выскочили купальщицы - шутка ли, они переплыли пролив по-собачьи - и, прихватив полотенца, не торопясь разошлись по домам.

Ветер смахнул горсть с руки, прах ниточкой закрутился над волнами - лети  туда, где дожди и вечная осень, туда, где в переулочной пряже есть место для уютных вечеров с книгой, со мной, с детством.

Со стороны низких холмов спустился туман - в вересковых зарослях как-будто зажглись свечи. Я видел призрачные силуэты людей, танцевавших странные танцы - древние галлы приветствовали новоприбывших.

Я не испугался, во-первых, потому что мне было тошно от одиночества…

[париж-руан-париж-москва, 2021]