Солоха

Эта легенда про мою прапрапрабабушку Солоху
передавалась из уст в уста и дошла до меня.
***
Это было под Смоленском,
В девятнадцатом веку.
В небольшом уезде энском,
Скажем: «Где-то на Днепру».

Жил помещик Каргопольский,
Отставной поручик был,
Шляхтичем считался польским
И кутилой страшным слыл.

Он женился на дворянке
С родовым поместьем здесь,
С крупной суммой в сельском банке
И красавице, как есть.

Марья Львовна молодая
Образованной была,
Средь невест родного края
Очень доброю слыла.

Образцовое хозяйство,
И людишек не секут.
Марья жила без зазнайства,
А вот муж… ещё тот плут.

Под шампанское гулянья,
Карты, стрельбы, кутежи.
Перед дамами кривлянья
Под «хранцузски» падежи.

Родилась у них Глафира,
Дочка, скажем, хоть куда.
Цветом кожица — кефира,
Как цветочек у пруда.

Нянькой взяли крепостную —
Девка добрая была.
С детства долюшку лихую
На своих плечах несла.

Целый день пропашет в поле,
Да за младшими следя.
Тут уж скажешь поневоле:
«Солоха — славное дитя».

Так девчонку прозывали
В той округе меж собой.
Почему Солохой звали? —
Не известно, друг ты мой.

Вот и барыня, приметив
Ту девчонку как-то раз
На уборке, в поле встретив,
Приказала в тот же час:

«Вижу, ловко ты, девчонка,
За мальцами здесь следишь.
Подойди, вот тут котомка,
Братцев младших угостишь».

А в котомке Тульский пряник,
Разукрашенный такой.
Это вам не просто драник,
А печатный и резной.

«Заберу тебя с собою,
Будешь нянькой мне служить.
Обогрею и умою —
В моём доме станешь жить».

Время быстро полетело,
Пролетело много дней.
Солоха с Глашею сидела
И всегда была при ней.

Целый день с малышкой няня:
Умыть, кормить и пеленать.
Щёчки нежно разрумяня,
Идут вместе погулять.

Шаловливая девчонка:
Всё ей прыгать и играть.
Быстро крутится юбчонка —
Хочет нянечку поймать.

Ну, а ноченькой нервозной,
Когда зубки режут в боль,
Тут Солоха виртуозно
Отыграла свою роль.

Ручку к зубику приложит,
Что-то тихо прошипит.
Вмиг у Глаши боль уходит,
И ребёнок крепко спит.

За Солохово умение
Удалять чужую боль,
Люди со всего имения
Шли, неся ей хлеб и соль.

Та пошепчет и погладит,
Боль уходит навсегда.
Рядом с барыней присядет,
Ножки гладит иногда.

Та, как будто отдохнула,
Нет усталости совсем.
Сразу глазками блеснула,
Улыбается вдруг всем.

Сядут вместе за учёбу,
Буквы, цифры изучать.
Прочитали про амёбу,
Что нельзя её глотать.

Дело в том, что Марья Львовна
Заприметив дар такой,
Решила сделать благосклонно
Шаг хороший, не плохой.

Овладеть Солохе знаниями.
Учить её читать, писать,
Чтобы в жизни пред испытаниями
Могла смело устоять.

Семь годочков пролетело
Вокруг милого дитя.
Глаша вовсе повзрослела,
Нянечку свою любя.

Только барин, недовольный
Воспитанием таким,
Он, конечно, шляхтич вольный,
Но боясь перечить им,

Всё же высказал сомненье,
На супругу не глядя:
— Я имею своё мненье
В воспитании дитя.

Никаких провинциалок
В своём доме не стерплю.
Не хватало нам гадалок —
Я и так прекрасно сплю.

Гувернантка из Парижа
Только даст образование,
Для поднятия престижа
В высшем свете, в назидание.

А Солоху вон, на кухню!
Там ей место у плиты, —
Рассердился не на шутку, —
Или в поле, на скирды.

— Захотелось из Парижа,
Муженёк мой дорогой?
Для поднятия престижа —
Где же денежки, родной?

И на мужа так взглянула,
Что от барина тоска
Сразу в комнату подула
Из пустого туеска.

Без владений был наш барин,
Всё, что было, прокутил.
В играх карточных коварен,
Но и те давно пропил.

У иного крепостного
Денег больше от зари,
А у этого, шального,
Шиш в кармане — на мели.

На словах считался барин,
А на деле нищеброд.
Одним словом: был бездарен,
Как и весь забытый род.

Без присмотра даже на день
Не доверит мужу власть.
До гулянок сильно жаден,
Лишь бы только было всласть.

«Здесь за главного — хозяйка.
В родовом поместье правит
Марья Львовна, молодайка», —
Скажет каждый, не лукавя.

В общем, взяли из Смоленска
Гувернантку из французов.
Случай вышел «ля гротеска»,
Когда тех погнал Кутузов.

Куртизанка в плен попала,
Что с ней делать, не поймут.
От своих она отстала,
Слыша: «Русские идут!».

Взял помещик гувернанткой
В услужение к себе,
Но не стала арестанткой,
Благодарствуя судьбе.

Европейские манеры
Стала деткам насаждать.
Показала все примеры,
Как любезно приседать.

Как ходить и как обедать,
По-французски говорить.
Надо барышне изведать,
Как по-модному ходить.

Марья Львовна в услуженье,
Забрала  Солоху вновь,
Сделав мужу заявленье:
— Кто здесь главный, моя любовь?

Как сказала, так и будет
И не смей мне возражать! —
Кто же барыню осудит?
Лучше скромно помолчать.

Но с тех пор Солохе нашей
Десять долгих, нудных лет
Запретил встречаться с Глашей
Барин — старый сердцеед.

Если как-то вдруг случайно
Их дорожки и сошлись,
Глафира носик чрезвычайно
Поднимала гордо ввысь.

Только глазки отводила,
Значит, было стыдно ей,
Ведь она её любила,
С тех далёких детских дней.

Но вернёмся к взрослой жизни,
Годы быстро пролетают.
Дни бывают в них капризны,
И, порой, надоедают.

Вот и в жизни Марьи Львовны
Всё текло однообразно.
Дни как будто монотонны,
Но прошло всё не напрасно.

Мило время проводили:
Гости шли сюда желанно.
Марью Львовну все любили
За прекрасное сопрано.

На лужайке пред закатом,
Средь берёзок и малин,
В небе, солнышком объятом,
Пролетает птичий клин.

А во след ему несётся
Лёгкий, звонкий женский тембр.
Сердце слушателей бьётся,
Учащая быстрый темп.

Поздно вечером уставши,
Марья Львовна шла в покои,
Целый вечер поблиставши
Перед публикой такою.

Ей хотелось лишь покоя:
Спина, ноги вновь болят.
После травмы родовой
Рожать больше не велят.

Здесь Солоха пригождалась
Со способностью своей.
Полчаса она шепталась
Над хозяйкою полей.

Травкой нежною помашет
И руками разотрёт,
Сразу хворушку отмашет
Да и боли уберёт.

Марья Львовна улетала
И спала прекрасным сном.
Утром бодрая вставала,
Всё как будто нипочём.

Как-то раз осенним утром
Разговор произошёл,
По-житейски, в стиле мудром,
Как-то сам себя повёл:

— Ты, Солоха, в девках ходишь,
Двадцать первый год пошёл.
Почём замуж не выходишь?
Или милый не нашёл?

— Ой, Вы, что Вы, — засмущалась.
Девка скромно взгляд отводит.
Значит, в сердце всё ж запало,
Что-то там её тревожит?

— Не смущайся, расскажи-ка.
Мне поведай тайну эту.
На меня давай, взгляни-ка, —
Обращаясь к силуэту.

— Есть один хороший парень,
По нему сердечко бьётся.
Он слегка маленько странен,
Не по-нашему зовётся.

— Это не Иосиф, часом,
Из Сафоново приказчик?
Поразил нас тарантасом,
Удивительный рассказчик.

Что тебя в нём удивляет?
— Из другого он народа,
Нашу веру разделяет,
Не пойму, какого рода?

— Наш он, русский, добронравный.
Это дед был иудеем,
Как женился, православным
Стал для наших ротозеев.

Иноземцы в ту годину
Многие меняли масть.
Раз приехал на чужбину,
Привыкай, чтоб не пропасть.

Катерина — золотая
Протестанткою была.
Чтобы стать царицей края,
Православие приняла.

— Почему при нашей вере
Имена те остаются?
— Имена, согласно мере,
Ничему не поддаются.

Церковь наша вот не против,
Называйся ты как хочешь.
При крещении напротив
Имя даст — не отворотишь.

— Не возьмёт меня он в жёны,
Крепостная птичка я, —
Глазки стали напряжённы, —
Как и вся моя семья.

— Это быстро мы исправим,
Вольную тебе даю.
Как положено, составим,
На свободу отпущу.

Только есть одно условие:
Будешь часто приезжать
Почитать мне «Богословие»
И с болезнью помогать.

— Что ты, матушка? Не брошу,
И свобода не нужна.
Пронесу свою я ношу,
Так как в жизни я честна.

Ну, а барыня решила,
Что менять не будет слов.
С женихом поговорила
И сосватала в Покров.

Дав в приданное Солохе
Двести рубликов больших,
И в предсвадебной суматохе
Дом купила для двоих.

Тут же свадьбу отыграли,
Веселились от души,
Что свободными вдруг стали
И любовь свою нашли.

Дружно жили молодые,
Радовали людям глаз.
К Марье Львовне заходили,
Чтоб проведать каждый раз.

Но вот барин не доволен,
И решил их наказать.
Притворился, будто болен,
Приказал их не пускать.

Ну, а барыня в постели
И не может толком встать.
Ноги, будто опустели,
Ни пройти и ни сбежать.

Нет помощницы Солохи,
Почему-то не идёт.
Ну, а ноги совсем плохи,
И она с надеждой ждёт.

А Солоху не пускают,
Барин строго так велел.
Слуги мнутся, понимают,
Но таков уж их удел.

Так зачахла за неделю,
Отошла в покой иной,
И к Пасхальному апрелю
Хоронили всей толпой.

Барин, будто бы сорвался,
Каждый день всё пьёт и пьёт.
Так полгода кувыркался,
Пока не треснул под ним лёд.

Кучер спасся, шустрый малый,
А вот барин-то не смог.
Хоть рубакой был бывалый,
После речки занемог.

И скончался в жарком бреде,
Так в себя не приходя.
Не осталось в дармоеде
Даже жалости к дитя.

Долго плакала Глафира,
Потеряв своих родных,
Одинёшенька средь мира,
Среди дворничных своих.

Гордой, властною хозяйкой
Стала править в том имении.
Не была она лентяйкой,
Не хватало лишь умения.

Свысока на всех смотрела,
А крестьяне не поймут,
Что она от них хотела —
Кому нужен сей хомут?

Как-то раз Солоха наша,
В гости к сёстрам собралась.
Ну, а барыня там Глаша
Устанавливала власть.

И свела судьба-судьбина
Наших дам на большаке.
— Ещё та была картина, —
Рассказала бабка мне.

Пасха древняя в разгаре —
Пост закончился во тьме.
Люди в радостном угаре
Собирались на холме

У церквушки помолиться,
Яйца, куличи святить,
А потом перекреститься:
Можно кушать, можно пить.

Троекратным поцелуем
Похристосуемся в толпе.
Так любовь свою даруем
Близким людям и родне.

А потом пошли гулянья —
Дни и ночи напролёт.
От души благодеянья
Раздаёт честной народ.

И Солоха заплутала,
Оказалась вдруг одна.
Путь-дорогу потеряла,
На большак идёт она.

Поздний вечер, звёзды светят,
Тучка спрятала луну,
А дорогу черти метят,
Нагоняя страх, тоску.

Вдруг из темени, из пасти
Вылетает конь большой,
Вороной, лощёной масти.
Солоха крикнула лишь: «Стой!»

Навстречу руку протянула,
Конь поднялся на дыбы,
И она к нему шагнула —
Встал, как вкопан, без борьбы.

И раздалось с тарантаса:
— Эй, холопка, прочь с пути, —
Искажённая гримаса, —
А то выпорют плетьми.

— Ах, ты, мерзкое творенье,
Угрожать Солохе — мне? —
Видно градусы броженья
Разлетелись в голове.

А Хозяйка бьёт с размаху
Своим кожаным кнутом,
Будто злая росомаха,
Крепко сжалась пред броском.

Но Солоха увернулась,
Плеть схватила за конец,
Лишь немножко покачнулась,
Но остался всё ж рубец.

От такого поворота
С брички в землю, лицом вниз,
Совершив пол-оборота,
Упала барыня «на бис».

Плеть из рук самой хозяйки
Оказалась у Солохи.
Тут досталось вновь зазнайке
В этой жуткой суматохе.

— Ах, ты, барыня соплива, —
Приговаривала громко
И хлестала так игриво,
Пока ветвь не стала ломка.

Отрезвела вмиг Солоха,
И решила: «С девки хватит.
Эх, домой пойти б неплохо,
А то скандал ещё закатит».

И пошла вдоль по оврагу.
А Глафира молодая,
Погнала свою конягу,
К себе в именье уезжая.

Так закончилась их встреча
После стольких лет разлуки,
А ведь в детстве, не переча,
Разделяли радость, муки.

Лишь к утру к себе добралась,
Подружившись с головою,
С мужем тут же пошепталась,
Как с семейным главою:

— Милый Ёсик, всё пропало!
Барыню обидела.
В тёмном месте повстречала,
Поздно, вишь, увидела.

В общем, высекла малую
Наглую девчонку.
А теперь сижу, тоскую,
Гладя собачонку.

— Ты свихнулась, дорогая?
Надо к барыне спешить.
Лошадь в бричку запрягаю,
Чтоб смогла тебя простить.

А не то подаст бумагу
В управленье на тебя,
И тебя, как забияку,
Публично высекут, губя.

И помчались вмиг к Глафире,
Чтоб прощения просить,
Извиниться и о мире
С барыней поговорить.

У ворот лакей их встретил:
— Как прикажете доложить? —
И Иосиф им ответил:
— Нам бы к барыне сходить.

Доложите, что Солоха,
Нянька бывшая её,
Ожидает без подвоха,
Что отправят в забытьё,

Просит личного приёма,
Чтоб прощения просить.
— Ожидайте у проёма,
Пойду барыню будить.

Час проходит — не пускают.
Вот уже второй идёт.
Из-за шторок наблюдают,
Но никто и не зовёт.

А за шторками волненье,
Начался переполох.
У Глафиры изумленье,
Вылетает тяжкий вздох.

Покачнулась и осела,
Ладно слуги подхватили.
У окошечка присела:
— Нате, гости прикатили.

Не пускать! — сперва сказала.
А сквозь шторку смотрит зорко.
Память с ночкой увязала,
И обида колет колко.

Но узнав в Солохе няню,
Ту, кого любила в детстве:
— Бывало, ей нагрубияню —
Не казнила в малолетстве.

А прижмёт к себе покрепче
И погладит по головке.
Почему-то станет легче
Нашей юной мизантропке.

— Пригласи, — сказала Глаша,
Успокоившись совсем. —
Это просто няня наша
И создатель детских сцен.

Ожиданье хуже муки,
Ждёт Солоха у ворот.
От волненья зябнут руки —
Видит, что лакей идёт.

— Госпожу Солоху примут-с,
Госпожу Солоху ждут-с.
Слуги двери вмиг раздвинут-с
Да в гостиную сведут-с.

Посреди гостиной гордо
Глаша-барыня стоит.
Свою спинку держит твёрдо,
С высока на них глядит.

От волнения Солоха
В ноги к барыне упала,
И поняв, что дело плохо,
Тут же вслух запричитала:

— Матушка! Надёжа наша,
Не дай душеньке пропасть.
Подвела настойки чаша,
Отдаюсь под вашу власть.

Что-то в барыне сломилось.
Вспомнив детские года,
Над Солохою склонилась,
Прошептала, как тогда:

— Что ты, милая Солоха,
Душа детских моих дней,
Повела себя я плохо,
Разгоняя в ночь коней.

Не держу на вас обиды,
И забудем страшный сон.
Обстоятельства пусть скрыты
Остаются для сторон.

Здесь огласка неуместна.
Попрошу понять меня
И скажу вам прямо, честно,
Виновата сама я.

Воспитание гордыни
Портят все дела мои.
Погибая, как в трясине,
Остаюсь я без любви.

В одиночестве, в печали,
Я осталась без родных.
А ещё наследство дали
Из людишек, мне чужих.

Как всем этим управляться
Я ума не приложу?
— Я вот здесь Вам, может статься,
Человечка предложу.

Управляющий, что надо,
Знает дело назубок.
Для него надёжность свято,
Да и сделает всё впрок.

— Это кто таков приказчик?
— Муженёк мой дорогой.
Среди прочих он образчик,
И надёжен. В доску свой.

Был Иосиф взят на службу,
Стал именьем управлять.
Не в служение, а в дружбу
С Солохой стали заезжать.

Изменилась и Глафира,
Гордость, гнев свой усмирив,
И нашла себе кумира,
Состояние развив.

Вышла замуж за соседа,
Кто ковал себя в бою…
— Только сказ мой не про это,
А про бабушку мою, —

Баба Домна замолчала,
Вспоминая о своём.
Время медленно летало
Над потухшим очагом.

Так узнал я про Солоху,
Прапрабабушку мою.
Прожили они эпоху
Интересную — свою.

И сейчас легенды ходят
Про строптивую Солоху.
Не случайно колобродят,
Создавая суматоху.