Синдром единственного ребёнка. 24. Перевал и прочи

Недетская повесть о детстве


24.  Перевал  и прочие фокусы


Мы было шестнадцать, когда мы решили  переезжать в Грузию.  Папа  уже уехал в Хашури и устроился работать инструктором в автошколу.  Он жил у  дядюшки Мераба  и все они постоянно просили нас  поскорее решить вопрос с переездом. Баба Зина даже уже присмотрела для нас дом. Дело было за малым – продать нашу кооперативную квартиру и переехать.  Правда суммы от продажи квартиры на покупку дома не хватало, но дядюшка Мераби  уже отложил для нас недостающую сумму. И я была вся в предвкушении переезда.  И вот в зимние каникулы мы с мамой поехали в Грузию, она хотела посмотреть, как будет чувствовать себя там зимой, потому что была астматиком. Как оказалось, зимний грузинский климат пришёлся ей как нельзя лучше.

К этому времени дядюшка был уже женат. Его жена Циури   несколько лет  назад окончила Железнодорожный институт и работала инженером на железной дороге.  Ция была очень красивая, прямо таки античные черты лица, чёрные  кудри и огромные чернющие глаза под бровями в разлёт.  А имя её так вообще какое-то волшебство! Циури на грузинском означало – небесная.  И она, действительно,  просто ангел во плоти – непомерно  добрая и чистосердечная.  Редкое сочетание – ум, красота и доброта.   

Когда мы приехали в Грузию маленькому сыну Мераби и Ции было четыре месяца.  Малыш явился в этот мир ровно через месяц после ухода деда Серго.  Дедушка очень ждал его,  просто таки обожал ещё неродившегося внука. Но жизнь распорядилась иначе. Он не дождался.  Но через месяц  малыш громогласно заявил о своём приходе.   И теперь у нас был маленький новоявленный Серго.

Папа очень любил племянника, всё свободное время, когда был не на работе, с рук не спускал малыша.  Он постоянно целовал его в макушку и приговаривал: «Мой золотой Чоджа!».  А Чоджей когда-то давно в детстве папа называл деда Серго.

Если смотреть на запад в сторону Сурами, то на горизонте всегда высится горная полоса,  затаившаяся в голубоватой думке. Это был Лихский хребет, через который вёл перевал из восточной Грузии в Западную. Перевал находился недалеко от местечка Сурами и назывался Сурамский перевал.  Мне очень хотелось посмотреть, что там за перевалом.

 И в одну из суббот папа попросил в автошколе машину, чтобы свозить нас с мамой за перевал. Но мама с нами не поехала, она спешила дошить платье бабе Зине. И мы с папой отправились к перевалу вдвоём. Сначала грузовик катил по заснеженному Хашури, затем выехал за город и мы помчались к Сурами.  Я даже не заметила, как мы выкатили на перевал.  Было пасмурно, снежило.

Грузовик ехал по дороге. Окрестный рельеф постоянно менялся, то с одной стороны  тянулись к небу поросшие  кустарником и деревьями склоны  высоких холмов и горушек, а с другой  был обрыв,  то вдруг  горушки и обрывы менялись местами, а то  дорога вообще виляла. между горушками, и так попеременно. Дорога была очень узкая, со встречным транспортом не разъехаться, но, по счастью, мы были совершенно одни на ней. Папа вёл машину медленно, чтобы я могла рассмотреть виды за окном. Горы , обрывы,  деревья, припорошенные снегом. Пейзажи что надо! Красотища!

Стало смеркаться. Снег пошёл сильнее. И надо было бы уже развернуться и ехать обратно, но дорога была столь узка, что развернуться большому грузовику было негде,  и папа вёл его всё дальше и дальше. Потом папа сказал, что мы уже почти в Западной Грузии. Снова справа были горы, а слева обрывы.

И вдруг перед нами словно выросла деревушка, маленькая, всего несколько домиков. Папа сказал её название, но я не запомнила. Но и здесь развернуться было негде.

А потом, о чудо, впереди показался домик, а сбоку от него пред обрывом ярко-зелёная лужайка, еле-еле припорошенная снегом. Вот где можно повернуть обратно. Но, не тут-то было! Со стороны обрыва лужайку огораживал деревянный забор, а к забору длинной верёвкой был привязан огромный бык, который явно не собирался делить с нами свою аппетитную лужайку.  Увидев конкурентов он набычился и пошёл в наступление.

Папа вылез из кабины,  направился к дому, и покричал: «Хозяин! Хозяин, выйти пожалуйста!». Появился  старик, папа объяснил ему в чём дело и старик увёл быка в стойло. Папа поблагодарил и собрался садиться в кабину, но старик пригласил нас зайти в дом.

-Не могу, дорогой батоно, не обижайся, в другой раз обязательно зайду. А сейчас домой надо, наша мама наверное уже с ума сходит, да и дочка устала..

Старик кивнул,  попросил подождать пару минут и ушёл в дом.  Потом вновь появился и протянул отцу свёрток. И как оттец не отнекивался, старик сунул свёрток мне в руки со словами: «Ребёнку!  Голодная ведь!»  Мв поблагодарили, папа развернул машину и мы поспешили домой. Когда я высунулась из окна машины и обернулась старик стоял на дороге и смотрел нам вслед.  Я помахала старику. Он поднял руку в ответ.  Потом я развернула свёрток, там оказались бутылка с самодельным соком, хачапури, сыр, лепёшки и жареная курятина. Это было как нельзя кстати. И я подумала о том, сколько же в мире добрых людей.

Мы  примчались в Хашури уже по темноте. У ворот нас встречали встревоженные баба Зина, Мераби, Циури и мама.  У мамы в глазах поблёскивали слёзы.  Ох, и попало же нам с папой! Не-е, ну конечно в основном папе.

На следующий день в воскресенье мы все собрались на веранде за обеденным столом.  Утеплённая веранда,  считай комната, была огромная, по длине всего дома.  В зимнее время она служила  и кухней, и столовой, и гостиной.  Двери из неё вели во внутреннее помещение, состоящее из двух больших комнат, а сбоку к веранде притулилась спаленка.  Традиционная планировка старого грузинского дома – открытая терраса,  застеклённая веранда, комнаты.

Стол, как всегда, ломился от всякой всячины.  О нашем с папой приключении вчерашнем все уже забыли.  Настроение было приподнятое, весёлое.  В конце обеда дядюшка Мераби сказал, что узнал новый фокус и хочет его непременно всем нам показать. И добавил, что его надо проводить с  самым младшим в семье.  Зная этого шутника я тут же почувствовала подвох  и показала на колыбельку Серго, мол, вот самый младший.

- Э нет. – заявил дядюшка Мераби, - Серго ещё ничего не понимает, а здесь нужен человек разумный, по всему получаешься ты.

Я заартачилась, но все, включая папу, стали меня так уламывать, что я согласилась.  Вот что значит  напор общественности!

В это время папа встал из-за стола, подошёл к крану  и налил себе стакан воды.
- Вот-вот, Эдик, - произнёс Мераби, - дай-ка эту воду  сюда.

Мераби поставил стакан передо мной. Затем взял листочек бумаги, перегнул надвое и разорвал на равные половинки, одну из которых положил на стакан с водой, а другую дал мне,  с предложением загадать желание. Вроде бы пока никакого подвоха не было, и я успокоилась. Баба Зина, мама,  Ция и папа смотрели на Мераби с нескрываемым любопытством.
 
Дядюшка прошептал над стаканом с бумажкой какие-то слова и придвинул его ко мне, сказав, чтобы я положила на стакан ладошки, сложив их корзинкой. Я исполнила.

- Зажмурь глаза, - продолжал Мераби, - сильно-сильно..
Я зажмурилась и тут же почувствовала, что мне в ладошки что-то положили.

Но дядюшка не дал мне даже расчухать
- А теперь, закрой лицо руками!  – властно велел Мераби.
- Не делай этого! – прожужжал внутренний голос.
Но я словно повинуясь какой-то силе плюхнулась лицом в ладошки.
Что-то липкое расплылось по моему лицу и сладость забилась в рот.

Я распахнула глаза, в ладошках было моё любимое барбарисовое варенье, оно струйками стекало со щёк,  носа и подбородка.

Мераби смеясь выскочил из-за стола и с криком,: «А какое было желание?» понёсся по веранде.

- Ах ты, дядюшка Мерабушка! – заорала я и  ринулась за ним следом,  чтобы тоже измазать вареньем. Вот так мы и носились по всей веранде.  И  я никак не могла его поймать, он каждый раз уворачивался, недаром же он был в юности футболистом.

А за столом смеялись. Нет, смеялись не то слово, они ржали во все свои глотки. А мы всё носились по веранде, пока мама не сказала: «Хватить бегать! Ребёнка разбудите».

На следующее утро раным-ранёхонько в Хашури приехала тётечка Раечка и мы с родителями и с ней отправились в Кировабад, к папиной и тёти Раиной двоюродной сестре Такуш и дедушке Макичу.

Я плохо запомнила саму поездку,   потому как  почти всё это время проспала. А вот не надо выдёргивать человека из кровати в такую рань! Тем более, когда человек ярко выраженная «сова»!  Так что, я даже не заметила где была пересечена невидимая граница и как  автобус из Грузии перекатил в Азербайджан,.

В Кировабаде было теплее чем в  Грузии. Но день был сырой и пасмурный.  Семья у тёти Такуш была довольно большая, муж дядя Боря и четверо детей, трое из которых, Миша, Сергей и Валентина были же взрослыми, а самый старший Миша даже имел свою семью: жену Свету и двух милейших маленьких дочек – Стеллу и Эвелину.  А ещё была старенькая-старенькая бабушка Аревик,  седая и морщинистая. Именно бабушка Аревик  какими-то травами и снадобьями вылечила меня буквально за день, когда у меня на следующее утро разболелось горло.  Все они жили в одном большом доме.

Мы сразу же подружились с самым младшим из детей – моим  троюродным братом Эдиком.  Мы с ним были почти ровесниками – ему четырнадцать, мне – шестнадцать.  Эдик  повёл меня смотреть их сад и бассейн.  В  тот день выпал снег, и мальчишка радовался ему как маленький.  Поиграли с ним в снежки, а потом отпросились погулять по району.  Мы завернули за угол и оказались  на улице, ведущей к рынку. Улица была застроена старинными домами.  Мы протопали целый квартал и оказались на бергу реки Гянджачай, разделяющей город на две части.

И Эдик спросил меня, знаю ли я что это за квартал. И объяснил, что это тот самый родовой квартал, который принадлежал некогда нашему прадеду, князю Артёму. И который после революции его сыновья Макич, Серго, Вано и Степан отдали Советской власти под расселение, а сами остались в одной небольшой квартире.

А вечером тётя Такуш  повела нас в тот самый квартал, с дедушке Макичу.  Макич был уже очень стареньким и ему ничего не сказали о смерти деда Серго и папа сказал, что правильно. Когда дед Макич увидел папу, он обнял его и расплакался.  А когда он узнал, что я внучка Серго, радости старика не было предела.

И как они все радовались, когда узнали, что мы собираемся переезжать в Хашури.

Но в Хашури мы так и не перебрались.  В последний момент, когда уже нашёлся покупатель на квартиру, заупрямилась баба Женя, мамина мама,  и заявила, что никуда не поедет и умирать будет на родине.  Уехать  без неё мы не могли, старая уже, на кого её оставишь. И папа сказал, что мы никуда не едем.

В последний раз мы приехали с папой в Грузию,  когда я училась уже на третьем курсе. Приехали крестить меня. В то время студентке идеологического факультета университета креститься в местных уральских храмах было небезопасно, можно было и из университета загреметь, если бы донесли.

И вот, в зимние каникулы мы с папой поехали в Грузию.  Но помимо крещения передо мной стояло ещё две задачи: поработать в библиотеке Грузинского государственного университета, по теме своей курсовой, а именно Византийской  культовой архитектуре  и влиянии византийских архитектурных традиций на строительство храмов в Грузии и Северном Причерноморье.  Ну и третьей задачей было передать доктору исторических наук археологу Лордкипанидзе подарок от моего научного руководителя – огромную толстенную книгу по археологии.

Сначала мы приехали в Тбилиси и там я несколько дней работала в университетской библиотеке, собирая нужную информацию. Потом наш путь лежал во Мцхета, где вёл раскопки профессор Лордкипанидзе.  Отар Давидович Лордкианидзе с сотрудниками устроили нам великолепный приём, сводили на раскопки, показали свою лабораторию и археологический музей. И даже своего рода банкетик закатили! И профессор пригласил нас с папой летом приехать на раскопки. Профессор держался так просто, на равных, что и не подумаешь о его профессорском звании. Давно заметила, что профессура по большей части  проста в общении и незаносчива, и может найти общий язык с самыми разными людьми, даже с теми у кого четыре класса образования. Таков был и профессор Лордкипанидзе.

Потом мы с папой пошли в Светицховели.  Мы шли по Мцхета – первой исторической столице Грузии, основанной в V веке до н.э.  то есть получается, что Мцхете две с половиной  тысячи лет!

Припекало   солнце,  и  мне казалось, что мы перенеслись из зимы в лето. Городок утопал в зелени, и я глаз не могла оторвать от окружающей красоты. Кругом росли кипарисы и туи,  и ещё какие то вечнозелёные растения,  подстриженные или высокими пирамидками, или круглыми шарами. А некоторые шары  красовались заострёнными пирамидальными верхушками.  Кроме того, встречались низкие и широкие пушистые  ёлочки и много извилистых, развесистых карликовых сосёнок, я таких раньше никогда не видела.  Ещё меня поразили красные черепичные крыши домов.

Наконец перед нами вырос  Светисховели – величественная мощь устремлённая в небо. Светицховели – Животворящий Столп, это один из самый удивительных и прекрасных храмов Грузии.  И самый главный. Он находится в Мцхета и посвящён Двенадцати Апостолам.  Храм был воздвигнут в одиннадцатом веке,  на месте раннесредневековой базилики, а до неё, самой первой в Грузии деревянной церкви.  Наружные стены Светицховели украшены каменной резьбой. А внутри древние фрески.

Но в  девятнадцатом веке фрески чуть не погибли по милости людей, а точнее царских прихвостней.  В Светицховели ожидали приезд императора Николая Первого, того самого, Палкина, как его прозвали в революционных кругах того времени. Так вот, руководство трепеща перед Палкиным,  решило, что древние фрески, которым было уже восемь веков,  могут не понравиться императору, потому что уже нет той яркости и свежести красок. И участь фресок была решена – свершилось настоящее варварство,  их просто-напросто забелили, а потом один из российских богомазов наложил поверх новою роспись. К счастью,  много позже первоначальные древние фрески удалось восстановить.

Мы с папой были просто ошарашены величием Светицховели.  Как будто душа взрослела в нём и одновременно очищалась и светлела.

О, ясный свет – Светицховели!
О, лики светлые святых!
О,  луч,  сияющий в купели,   
Как  знак, сошедший с высоты.

Здесь  дух твоих  далёких предков
В тебя вселяется сполна,
И сам ты – маленькая   ветка
Большого древнего ствола.

Ты постигаешь помаленьку
В  прозрачной храмовой тиши,
Что это новая ступенька
Взросления твоей души.

И  сердце полнится свеченьем,
Далёкое от бурь и свар.
И принимается крещенья
Великий и  бесценный дар.

О, это счастье, в самом деле,
(С какого бока ни взгляни) –
Крещёным быть в Светицховели,
Что чуду чудному сродни.

А наверху, на Крестовой горе,   над всем этим великолепием парил древний храм Джвари – Святой Крест и словно хранил  Грузинскую землю.

Приближались крестины.  В это время у моих хашурцев  гостила мама Ции, тётя Назико. Она была библиотекарем и мы сразу нашли с ней общий язык. Вот тётя Назико и баба Зина и пестовали меня перед крестинами.

И была у меня одна ещё огромная радость – мои  двоюродные братишки Серго и Сосо, которым было уже три и четыре года.  Сосо родился на следующий год после Серго.  И назвали его Иосифом по моей просьбе. Серго и Сосо выглядели близняшками, хотя Серго походил больше на Цию, а Сосо на Мераби. Малыши были говорунами и болтали без умолку, причём, и на грузинском, и на русском.  И постоянно просили меня что-нибудь нарисовать или рассказать сказку. Ну будет исполнено! Неужели старшая сестрица оставит без внимания таких славных любимых братишек!

На крестины в храм собралась вся наша родня.  Крёстным моим стал папин друг детства дядя Резо.  Я почему-то смутно помню сам процесс крещения, скорее всего из-за сильного волнения. Зато  в памяти отлично отложился праздник который закатили  по случаю моих крестин. Праздновали дома у дяди Резо, все сидели за огромным круглым столом. И  мне казалось, что собрался чуть ли ни весь Хашури.  Стол ломился от яств. Поизносили тосты, поздравляли с крестинами  папу, дядя Резо и меня. И пели.

Ах, как пели на моих крестинах, ах, как пели! Эта была великолепная вертикаль звука, стройного, сильного, устремлённого  к небесам. Такого многоголосья я не слышала ни раньше, ни после.

А потом за фортепиано сел сын одного из папиных друзей детства.  Парня звали Тамаз, он был моим ровесником, уже успел окончить музыкальное училище и теперь учился в консерватории.  Голос у Тамаза был замечательный, заслушаешься.  В тот день я услышала огромное количество грузинских песен, и старинных, и современных.  Особенно меня поразила и с тех пор стала моей самой любимой «Чити-гврити мопринавда».  Нет,  это была совсем не «Чито-гврито», которую пел Буба Какабидзе.

«Чити-гврити мопринавда» была медленная, нежная и светлая, и одновременно с какой-то грустинкой.  Мелодия плыла и ширилась, и набирала силу, и устремлялась к непостижимым высотам. И когда голос выводил «о-ов рани-на», то сердце замирало от восторга.

Застолье продолжалось по поздней ночи. Малыши Серго и Сосо спали на ходу, да и я не отставала. И  нас уложили в одной из комнат огромного дома дяди Резо.  Утром тётя Маро, жена дяди Резо пыталась накормить меня завтраком, но я смогла осилить  лишь небольшой кусочек хачапури.

И тут появился  папин друг детства, тот самый у которого сын Тамаз,  и заявил папе, что если мы тотчас не поедем к нему, то обидится навсегда.  И мы  с папой собрались и вместе с дядей Резо поехали в гости.  Там тоже уже был накрыт стол.  И взрослые снова праздновали и говорили тосты и пели, и пили за встречу.

Тамаз подарил мне огромную шикарную книгу на грузинском языке о старинной архитектуре Грузии. А на титульном листе скромно притулилась надпись «Ты не княжеского рода,  но откуда же взялись эти глаза, эта осанка, эта поступь…»   Уже дома, Ция,  прочитав надпись, улыбнулась:  «Ого! Какие слова!  Это из стихотворения  Иосифа Нонешвили.  Единственно, в чём Тамаз ошибся – ты всё ж таки княжеского рода».

А пока  что мы были в гостях.  И бабушка  Тамаза, и его мама подкладывали мне в тарелку самые лакомые кусочки.  И  уговаривали съесть хотя бы малюсенький из них. А я даже смотреть не могла на еду, до того объелась накануне.  Принесли необъятный шоколадный торт и откромсали для меня здоровенный кусище, но я и торта не хотела.

Тогда Тамаз пошептался с бабушкой и куда-то ушёл. Через несколько минут к комнату вплыла  громадная хрустальная ваза,  доверху наполненная персиковым компотом. Персики были огромные, величиной с кулак. Они возвышались нежно-розовой горкой и были один краше другого. От компота исходил умопомрачительный аромат. Тамаз поставил передо мной это благоухающее чудо и сказал: «Леночка, ну съешь хотя бы персик». И я, чтобы не обидеть парня и его бабушку, выбрала самый малюсенький из персиков и с трудом пополам одолела его.
 
Вечером мы уезжали.  Перед самым отъездом дядя Мераби вручил мне сумку и рюкзачок, полные бутылок «Боржоми».  Я удивилась, куда нам столько.  Но дядя Мераби объяснил, что это не «Боржоми», а чача и велел передать маме.

- Мама ведь у тебя часто простывает, болеет,  да и астматик к тому же, это ей на компрессы, и вообще в лечебных целях. Чача лишней не бывает, - и добавил, - только отцу ничего не говори.

Мы загрузились в поезд.  У нас было купе  и оказалось, что нас, пассажиров, в купе всего трое – мы с папой и дядька примерно папиного возраста.  Дядька сидел откинувшись головой к стенке и периодически охал и вздыхал. Лицо у него выглядело помятым и болезненным. Они с папой поздоровались по-грузински, и перекинулись парой фраз. Потом  папа  пошёл покурить.

Дядька о чём-то спросил меня по-грузински. Я ответила, что плохо понимаю и тем более плохо говорю и он перешёл на русский.

Сосед спросил меня куда мы едем и я ответила, что домой из гостей, а дядька сказал, что он в командировку.

Потом дядька спросил моё имя и поинтересовался в каком я классе.
-В восьмом, наверное? – добавил он.
Я покачала головой.
- Нет, не восьмом.
- В десятом? – удивился дядька.
Я улыбнулась:
- Нет, я не в школе учусь.
- В техникуме? – вытаращил глаза дядька.
- В университете.
- На первом курсе? – с надеждой в голосе спросил дядька.
- Нет, на третьем.

Дядька был ошарашен.  Он уставился на меня и хлопал глазами.
В это время зашёл папа и дядька почти закричал:
- Слушай! Чем ты её таким кормишь, что она у тебя выглядит как школьница?! А уже на третьем курсе!
- Да, - засмеялся папа,  - на третьем. Да и ничем таким особым не кормлю – сама ест.
- Ничего себе, - протянул дядька, - мои парни на первом и на третьем, но выглядят старше.
И папа ответил, что парни и должны выглядеть старше.

Они познакомились и папа позвал соседа в ресторан.
- Не-ет, только не ресторан! Вчера перебрали с друзьями, сейчас на водку смотреть не могу. И на вино не могу,  мутит.

Пама сочувственно показал головой.

- Вот  «Боржоми»  бы мне сейчас, - добавил дядька.
- Так у нас есть «Боржоми»! – обрадовался папа, – ну-ка, Лена, достань!

Я запрыгнула на верхнюю полку, где стояли рюкзачок и сумка, вытащила бутылку «Боржоми» и протянула папе.

Папа откупорил бутылку,  щедрой рукой бубухнул, что называется  «с бугром»  «Боржоми» в стакан и протянул соседу.  Дядька благоговейно взял стакан в руки и хапнул огромный глоток.

А дальше было то, что я видела с верней полки. Стакан полетел в сторону, а изо рта дядьки извергся фонтан, только что отпитого содержимого стакана.

И дядька страшно завопил: «Ты что! Убить меня хочешь! Это же чача!»

Папа вытаращил глаза.
- Лена!  Что это?!
- Чача, - сокрушённо призналась я, - дядя Мераби дал и велел молчать.  Только я забыла, что чача.

Так была рассекречена  наша с дядюшкой Мерабом великая чачная тайна! О которой я, надо сказать, даже и не вспомнила. Вот чем слушала дядюшку?! Что называется - сквозной пролёт из уха в ухо и наружу.

Дядька в итоге оказался весельчаком, они с папой быстро нашли общий язык и все последующие дни, хорошо так прикладывались к этому неборжомному «Боржоми».  А когда они ходили  в ресторан, то дядька притаскивал мне кучу сладостей.

А я  все четверо суток в поезде вспоминала тот  персиковый компот и думала, что ж я за такая дура, надо было лопнуть, но и компот выпить и персики прикончить!