Горький рис. На Паданской равнине

До сих пор окровавлены эти больные поля,
Эти маки - солдатская кровь и солдатское тело.
Но глаза, если смотришь на зелень, уже не болят,
Под крестом самолётного следа
Ещё не сгорела

От июньской жары эта лучшая из
всех возможных равнин,
Что река напитала, взлелеяла и окрестила
Без священника. Школьный учитель, как вечный Дар вин,
Наблюдает, как розы вплетаются в рёбра настила

Деревянной беседки. И клинопись птичьих следов
Остаётся навечно на глине родной черепицы.
И конфеты с анисом и кофе с горячей слезой,
После пачки сигар здесь никто ничего не боится.

Ни любви, ни болезни, ни дуче, ни что
Упадёт кипарис
На машину, навес для осла или старый курятник.
И танцует Сильвана опять это мамбо, и тянется рис
Самый горький сквозь воду,
но скоро
не будет
ни грядки.

...ни молитвы, ни слова, что сказано просто всерьёз
На чужом языке, на своём ли, широком, как поле.
Но когда я обратно приду, ты меня не морозь,
Ни коня моего, ничего моего
не топи
в алкоголе.

Я смотрю в это слово, поверхность его - бирюза,
А на вкус то фенол, то цикута- кошачья петрушка,
Говори по-латыни, что хочешь - не хочешь сказать,
Здесь прослушка.

Но когда я обратно приду - никогда не приду,
Мне цыганка сказала,
с пергидрольной косой,
без ребёнка .
А на станции трижды кричат петухи в каждом зале:
Играют в бумагу и ножницы,
камень,
зелёнку.