Кладь странника Притча

Кладь странника

Притча

Человек шел по длинной и широкой дороге. Путь был разным: то гладким, то тернистым... То чистым, словно начищенный паркет царского дворца, то топким и не проходимым, будто скрытые в лесной глуши болота заповедной древней пущи.
На пути встречалось разное: и хорошее и плохое; и цветущие, бушующие зеленью и останавливающими и завораживающими взгляд другими всевозможными красками цветов, поляны и луга; и пачкающие стопы и одежды, и засасывающие в себя путников, болота.
Добрые – дарящие радость и благо другим, и лихие – отнимающие не только последние пожитки, но и силы, люди...
Путник все видел и запечатлевал в всем чутком сердце.
И все же ноша его была очень тяжела. И резала и надрывала плечо даже не груз, положенный в котомку, а неизвестность, что это был за груз...
Ведь котомка досталась путнику от старика, идущего этой же дорогой, и смотрящего уж не вперед, а вглубь пути...
- Возьми мою поклажу, и донеси до ключевой развилки, – просил на последнем издыхании старик, – больше некому доверить мне ее: никого нет на пути, мои ж глаза последние мгновения созерцают этот мир... Только не заглядывай в котомку, покуда не дойдёшь, иначе беда тебе будет... Но если все ж не выдержишь, заглянешь, поскорее завяжи покрепче узел и неси дальше, чтобы не случилось и сколько б не осталось!..
Сказал и умер на его руках. А путник, схоронив его, соблюдая все почести, какие только смог, побрел своей дорогой дальше, взяв с собою вверенную кладь до ключевой развилки дальней.
Но котомка все плечо тянула, пригибая путника к земле. И так ему порою в конце дня делалось невыносимо тяжко и несносно, что порывался он бросить узел хоть посреди дороги, уйти подальше от него, иль передать кому-нибудь попутному...
Но не встречалось в такие тяжкие мгновения никого, вселявшего доверье в сердце, а нарушить предсмертную просьбу старика, не позволяла совесть. Так и шел человек со своею и чужою кладью дни и ночи с передышками на сон, еду и прочий роздых.
Локоть за локтем, миля за милей отмеряли стопы. А котомка будто бы росла с каждым шагом. Груз тяжелее становился. Будто чрево у беременной. Да к тому ж – беременной без мужа. Замужней-то жене легко свой честный груз носить: и наполнивший ее и вся семья ждут заветного открытия-разрешения; одинокую же все шпыняют, не ведая, кто ее своим добром наполнил, и, зная, что никто ее не защитит и не укроет от позора...
И у странника котомка будто шевелиться стала, словно чрево у беременной жены...! и... покрякивать к тому же временами...
Присел однажды странник под развесистой ракитой у пруда, запасённою краюшкой подкрепиться и остатком кваса из харчевни придорожной. Кусает зачерствелый хлеб, цедит из баклажки уж с кислинкой пену... а котомка вновь шевелится на траве... да кряхтит еще к тому ж...
Не выдержал тут странник. Сжал недоеденный кусок зубами, фляжку в сторону отставил, и стал с затейливым узлом возиться... Вроде и не крепок узелок был, да заплетен замысловато. Возился человек с ним ни час, ни два, а с утра до полудня; а с полудня и к закату солнце покатилось... Узел нехотя и медленно поддавался натруженным, нетерпеливым пальцам.
Вот, наконец, и прореха, крохотная появилась. Котомка стихла: прекратилось шевеленье и кряхтенье унялось.
И только странник запустил через минутное раздумье руку в отвоеванное у веревицы суровой отверстие, вползла на кисть его толстая и плотная, как налитая соком долька апельсина, гусеница, таща за собою белее снега и тонкую как волос старца, нить.
Странник вздрогнул,– не от брезгливости иль страха, а от холодка, побежавшим вдруг по коже от неожиданного и таинственно существа. Зеленая в черных пятнах гусеница свернулась на запястье кольцом и вся затрепетала, хоть ветер не трогал ни единого листа на древе и волоска на главе озадаченного человека. Личинка росла и набухала, как бутон зеленого цветка. И вдруг бутон расправил лепестки – прозрачные и легкие, как ветрила корабля; лишь те же черные крапинки напоминали о гусенице неказистой...
- Что же ты наделал, любопытниц нетерпёжный?! – Восстала будто бы из-под земли иль выросла из воздуха тень старца. – Не дотерпел и не прошел пути, отмерянного для тебя на небе...
- Груз слишком был тяжел, отец, – оправдывался виновато путник, – уж слишком пригибал меня к земле...
- Да и не твой – скажи еще, сей тяжкий, непонятный груз... – Тень усмехнулась бледными, прозрачными губами.
- Я не отказываюсь несть ее, отец... Чтоб там не находилось... – Все пытался как-то оправдаться странник, и, невзначай встряхнул рукой... Взметнулась бабочка и поднялася ввысь...
- Ох, бабочка моя... – Вырвалось сожаление из гортани человека...
- Да, бабочка была твоя, – вздохнул и старец, провожая взором мотылька, поднявшегося выше кроны уж ракиты... – Твоя единственная радость и утеха в этом мире... Она была б везде, всегда с тобой, донеси ее до места... А так – в котомке теперь только саван твой, что соткала гусеница-шелкопрядка, не вовремя пущенная из мешка твоим нетерпеливым любопытством. Неси теперь его лишь до самого конца своей дороги...
И старец, как и бабочка, поднялся к облакам, и, растворился, как она, в темнеющей уж к ночи сини неба...

поэт-писатель Светлана Клыга Белоруссия-Россия