О гуманитарной школе 16, Андрюше Ранчине, Коке, Дю

­О гуманитарной школе №16, Андрюше Ранчине, Коке, Дюше, Мишеле, Таньке Пискуновой, и о Галине Петровне.

В 16-ю, гуманитарную, школу я перешел после 8-го класса, сбежав из своей физико-математической (не давались точные дисциплины). Наш 9-й «Б» класс сразу же поделился на две половины: новички «гуманитарии», вроде меня, и старожилы. Отношения между этими, практически равными половинами были хорошие, но и общались мы не слишком.
Андрей Ранчин был, как и я, новичок. Если не изменяет память, нас с первого дня посадили за одну парту, и мы подружились.
У Андрюши была удивительно располагающая к себе внешность: белобрысый кок, умные, светлые глаза под кустистыми белесыми бровями, и не сходящая с полных красных губ легкая полуулыбка, - ну вылитый рассеянный профессор из анекдотов. Ранчин уже тогда кое-что петрил в филологии, увлекался структурализмом, и писал очень интересный сочинения, одно из них – «Москва и Петербург в русской поэзии» я помню до сих пор.
На переменах, я и Андрей неизменно выходили из здания школы на перекур, и щедро одаривая всех сигаретами, познакомились с симпатичными девчонками: смешной, болтливой Таней Пискуновой, волоокой красавицей Таней Салзирн и тихоней Мариночкой Н., обладательницей роскошной толстой косы до пояса.
Каждый день после уроков Андрей Ранчин, Сережа Короленков, я и девочки: Пискунова, Салзирн и Мариночка Н. отправлялись к Таньке Пискуновой слушать бардовскую песню, трепаться о литературе и играть с собакой Микки. Там мы пили чай с вареньем, а иногда и спирт для протирки пластинок и таким образом узнали, что Короленков существо высокоморальное, а именно: не курит и не пьет.
Тут же возникла идея разыграть Короленкова. Мы налили в бутылку из под вермута чай. Таня Салзирн должна была его пить из горлышка, сидя на коленях у Коли Ссорина и являть собой все пороки мира в одном лице.
Короленков на розыгрыш не купился. «Э-э-э, что вы тут за дешевый театр устроили!» - жаловался он.
Я к тому времени научился общаться со шпаной на равных, слыл у нее за своего. Кока же, напротив, в любой мужской компании выглядел интеллигентным изгоем и норовил схлопотать по морде. Мне вечно приходилось его защищать. Больше всего в Короленкове запомнилась именно эта его беззащитность.
Один раз и мы с ним чуть не сцепились. На летние каникулы Кока успел поработать вместе с Таней Салзирн в археологической экспедиции, и они вернулись оттуда лютыми врагами.
Как-то мы сидели веселой компанией в школьном буфете. В ответ на колкость Тани Салзирн, которая мне все больше нравилась (Таня, а не колкость), Короленков начал дерзко ее задирать. Я плеснул ему в лицо компотом. Он смертельно побледнел, но мой вызов не принял. Я извинился, и вдруг сразу понял, как нелепо в прошлом случались вызовы на дуэль.
Коля Ссорин и Таня Салзирн вскоре от нашей компании отвалились, красавицу Салзирн невзлюбила ревнивая Пискунова, а я терпеть не мог самовлюбленного балбеса Ссорина.
А Короленков остался. Его все любили. Голова в форме кокоса, мощный нос в виде параллелепипеда, маленькие глаза и огромные уши. Короленков сильно картавил и вообще, насколько был прекрасен душевно, настолько неприятен внешне. Кличка у него была Кока, сокращение от Короленков – комильфо.
Таня Пискунова (понял я это только сейчас), на меня тогда надышаться не могла. Подозреваю , что Танечкой было написано немало посвященных мне стихов, н я их никогда уже, увы, не прочитаю…
Господи, почему все это тогда казалось большим и важным…
Было у нас в классе два гениальных карикатуриста: Мишель и Дюша. На уроках они бесконечно рисовали шаржи друг на друга. Мишель изображался в виде разжиревшего олимпийского Мишки, а Дюша в виде Свинёнка (и ни в коем случае не "поросенка").
Подлый Дюша и на меня нарисовал карикатуру: Я гуляю в обнимку с Танькой Пискуновой и подписано: "отдохнула природа на паре уродов". Клевета, ничего у меня с Танькой не было.
В ответ Дюша получил от меня комикс следующего содержания: "Дюша поставил в Дюховку, Дюшевую инДюшку. Стало Дюшно. Дюша выпил "Дюшеса", и т.д. Но больше всего от Дюши и Мишеля доставалось самой глупой и некрасивой в классе девочке Марине Налестник. Один рисунок помню до сих пор: улыбающаяся прыщавая Марина с веником вместо косы и подпись: "Жила в Белорусском Полесье кудесница леса Налестник".
Мишель был мудр, свиреп, волосат, презирал женщин, и всех одноклассниц считал уродками, (явно не прав).
Дюша - глуп, тщедушен, голубоглаз, а девчонки его не интересовали, только джинсы и диски "Кисс". Он даже в школу ходил в джинсах, несмотря на замечания военрука: "Иванов! Опять пришел на построение в американских порточках!"
Хорошие были ребята, но оба - сыновья дипломатов, а это диагноз, - "Березка", фарцовка, цинизм...

А кто я есть?
Советский дипломат, простой советский дипломат.
700 рублей оклад.
А кто мой дед?
А дед мой адмирал. Простой советский адмирал.
Он в карты крейсер проиграл!
А с кем я сплю?
С девчонкой из ЦК. С простой девчонкой из ЦК.
Везде нужна своя рука.
А что я ем?
А ем я осетрину, простую русскую еду.
Ее ловлю в своем пруду...

Разговаривать с ними можно было в основном о "Киссах", "Куинах" и "Цепеллинах." Зато всегда можно было стрельнуть сигаретку "Мальборо". Кстати курили тогда не только мальчики. но и большинство девочек. Стрельнёшь у Мишеля "Кент" и девочку угостишь. Тебе зачет!
Персонажам вроде Мишеля (я уж не говорю о Дюше) бесполезно было объяснять, что Пастернак, скажем, - хороший поэт. Ответ был один: "Да ну... У него ж ничего непонятно..." Зато можно было взять почитать запрещенные книги издательства "Посев": Солженицына, Аксенова, раннего Булгакова.

Уроки мы прогуливали большой компанией в Донском монастыре. На этом кладбище русского дворянства мы прятали портфели в какой-нибудь склеп и забирались на одну из башен, где распивали бутылку сухого по рубь семьдесят. Кока к тому времени уже позволял себе глоточек. Анрей Ранчин недавно написал мне: «Вот сверзился бы я тогда с лесов колокольни, и не было бы у меня 60-летнего юбилея».
Я до сих пор прекрасно знаю некрополь Донского кладбища: Милославские, Голицыны, Волконские, Трубецкие, Вяземские, Горчаковы, Баскаковы, Оболенские, Имеретинские князья, Долгорукие, Щербатовы, поэт Языков, писатель Херасков, Василий Львович Пушкин, архитектор Бове, жестокая Салтычиха, историк Ключевский, Владимир Одоевский, великий русский авиатор Жуковский (да много кто еще!).
А в Донском монастыре
Зимнее убранство,
Спит в Донском монастыре
Русское дворянство.
Взяв метели под уздцы,
За стеной, как близнецы,
Встали новостройки.
Снятся графам их дворцы,
А графиням бубенцы
Забубённой тройки.
А теперь о главном! Нашу классную руководительницу звали Галина Петровна Лазаренко. Сокращенно – Гапа. Педагог от Бога!
«Однажды в студеную зимнюю пору
Сплотила на веки великая Русь.
Гляжу, поднимается медленно в гору
Единый могучий Советский Союз
И шествуя важно, в спокойствии чинном
Дружбы народов надежный оплот,
В больших сапогах, в полушубке овчинном
Партия нас к коммунизму ведет…»
Ну как можно было не любить классную руководительницу, которая вместе с учениками горланила этот гимн-белиберду:
«Сквозь грозы сияло нам солнце свободы,
Уж больно ты грозен, как я погляжу.
Нас вырастил Сталин на верность народу
Отец, слышишь, рубит, а я отвожу…»
Гапа могла спокойно разговаривать с учениками на запрещенные темы: о культе личности, о Солженицыне, об академике Сахарове.
Она могла принести на урок в авоське любимую толстенькую, пестренькую, маленькую собачку Микки, и та висела какое-то время на крючке, а потом вываливалась из авоськи и начинала ходить по классу.
Она могла купить вишневой краски и заставить нас выкрасить ей стулья в классе, она могла изменить школьную программу и заставить нас второй раз проходить «Евгения Онегина», она могла поставить в актовом зале Блоковскую «Песню судьбы» - пьесу, об которую любой режиссер ногу сломит…
Но строга была необычайно, от нее запросто можно было услышать что-нибудь вроде: «Ты не человек! Ты – набалованный хорек!»
Кроме нашего 9-го «Б», она пестовала еще и 10 –й «Б». Оба эти класса были рассадником вольнодумства и диссидентства. Особенно выделялся Костя Лисеев, ясным взглядом карих глаз, черной шевелюрой, какой-то взрослой статью. Как говорил толстый мудрец Миша Синицын: «Был обыкновенный шпанистый парень, а Гапа научила его думать!».
Однако, с ним произошла трагическая история. Костя и некий Сергей Павленко были влюблены в одну и ту же девушку – Аню Фолманис. Однажды Сережа подпоил Костю и записал на магнитофон его антисоветские речевки, а потом стал грозиться, что передаст их отцу, служившему в КГБ. От подлости этого поступка или от страха, Костя впал в какое-то черное помутнение. Он повесился на собственном ремне.
Как раз открылся XXVI съезд КПСС. Мы саботировали это выдающееся событие: скорбели (особенно влюбленные в Костю девочки) и всем классом отказывались смотреть телевизор.
На Галину Петровну написал в РОНО донос отвратный парень по фамилии Мерзликин: она де развращает комсомольцев рассказами о Солженицыне…
После этого Гапу убрали. Через РОНО ей строжайшим образом было запрещено если не преподавание литературы, то, во всяком случае, классное руководство.
Вот собственно и все…
Про других учителей (кроме добрейшего НВПуха Гольтякова) ничего хорошего вспомнить не могу: ужасно партийная и ужасно лживая историчка с говорящей фамилией Заливако, равнодушный ко всему биолог Фильчагин, на уроках которого играли в карты, злобная математичка по кличке «Тут будет 2» и т.д.
Андрей Ранчин и Таня Салзирн поступили в МГУ. Пискунова тоже поступала, но провалилась. Я стал студентом театроведческого факультета ГИТИСа. Кока пошел в Педагогический…
Дольше жизнь разметала всех, размазала…
Слава Богу, с недавних пор, снова начал общаться с Андреем Михайловичем Ранчиным. О нем вы все знаете…