Наивные. Глава 25 - Как ты, Гром?..

КАК ТЫ, ГРОМ?.. (глава 25)

Нас водила молодость
В сабельный поход…

Эдуард Багрицкий, «Смерть пионерки».

Френолог и компания, признания в любви к Мартину дочерей состоятельных граждан, мальчишки, бродяги и сбой двухлетнего жеребца Грома на рысистых бегах под Вельском. Николай Островский с его Павкой Корчагиным из «Как закалялась сталь» и их славное время, «Рождённое бурей».


Все разговоры велись так,
Как-будто здесь идёт спектакль;
Они, понятно, за артистов,
А бедный Мартин за статиста. 

Пример искать не надо долго,
Когда в Челзвите всё без толку:
Скажите разве это нос,
Который не по центру врос?

А что касается ушей,
Френолог долго совещался.
Решил же так: «Всего скорей
Отец чуть-чуть перестарался,

Но это не его вина,
А мать Челзвита холодна».

(Придётся на правах мне гида
Вам объяснять в чём тут обида,
Расширить, так сказать, плацдарм,
Что захватил мой командарм):

Лежат такие правильно,
Но не умеют – ни-че-го,
Наладить чтоб житьё-бытьё,
Начнёшь учить: «Да ты чего?

Да как ты смел. Ты не со Светой.
Зачем мне опыт… этой!» –
Несут обычную беду,
Придумав имя на ходу.

С женою вздорной кто не жил
Под божьей пазухой прожил;

Мужчина добрый – клад для них.
Кто злой как чёрт и грубоват,
Да всыпать… всегда рад,
Вот нужен кто для жён таких:

Бездарностью прославясь с мужем
(Во всяком случае в его глазах),
Знававшем высший пилотаж,
О ездоках хороших тужат!..

Им неизвестно, что у них
Конь на прокате у троих,
У четверых, а то и шести –
Да мало ль сколько могут снести

Неистощимые самцы,
Им только тело поднеси.

Гигантов всех и подлых сводниц
Топить безжалостно у сходни! –
Вот лучший лозунг всех мужей,
Отдавших морю свет очей…

Не спекулянток, а давалок –
Матёрых, в возрасте хабалок  –
Готовых ложе разделить
С любым подонком и любить!

Ну, где ещё на белом свете
Идиотизм в таком букете?

Берётся то, что отдают,
Отдав же душу ты другая;
Ты потеряла звёздный путь
И в темноте пойдёшь, блуждая;

А тот, кто душу взял твою
Тебе свою не показал,
Он ничего тебе не дал!
Он жизнь не положил свою

К твоим ногам. Чтобы вот так
Отдать всё лучшее за так.
Под всем я понимаю душу,
А тело что? – Вернулось к мужу.

Пропала женщина, пропала,
Когда супругу изменяла…
Мужчина ж душу не отдаст:
Он – собственник. Он брать горазд.

Всегда от нравственности женщин
Мир судит о проблемах меньших,
О средних и больших в стране,
Где жить ещё тебе и мне.

Не забывайте это люди!
Не для того нас жид не любит,
Чтоб процветал мужской наш род
И женщин защищать бы мог:

На миг представьте-ка Гордона (1)
Со взглядом сытого питона …

Когда как надо добротою
Наш род хранить, и красотою,
Жид женщин наших совратит
И злобой к нам их оскопит!

Нет, нелегко сейчас нам будет
Вернуться к Мартину и судьям,

Но будь, что будет… Уши что, –
У всех они не знамо что.
Другое дело – черепок
Вместительный как котелок.   

У Канта (2) череп, – да, нормальный,
Но это случай идеальный,
А идеальный случай – вздор
И для статистики разор:

– Ему затылок бы пощупать, –
Сказал с сомнением френолог, –
Но нет! Тут нечего и думать –
Не хватит на него силёнок.

– Мы видим крепкого бычка, –
С ним согласился дядя,
Духами спрыснутый «Носок»
Приобретёнными не глядя

У продавца на деревяшке,
Да с головою не из граба;
Всё потому что запах стада
Не выносила дяди баба.

Хотя звалась она здесь миссис
И приседала в позе книксен,
Но жёнкой вредною была
И с мужем часто врозь спала.

Тогда, как говорит сексолог,
Коль секса нет, то брак недолог;
Как только вывесит замок,
Ей надо преподать урок:

Гнать в шею – всем другим наука! –
Без сожалений и докуки; 
Жалеют тех, кто сам жалеет   
И над мужчиной не довлеет:   

– Сэр, заломить быку рога
Ковбою с опытом не сложно.
Когда б помощников сюда –
Сыча с Гагарина и Джорджа, –

Добавил дядя и вздохнул,
Он не забыл про Юный Гул.

(А если честным быть пред миром,
То Джорджа звали все Рашидом,
Ещё Валера Рюмин был,
Один он кличку не носил).

И филин ухал из под крыши…
То, прорывая шум и гам,
Сонет хрипел отдав все силы
Призывам к «йоменским ослам»:

Он так порою сгоряча
Рубил от самого плеча.

Но просьбы эти менестреля
Не возымели в гран-отеле,
И наш потомок, наш Сонет,
Ушёл в служебный кабинет.

Пришла пора другим гостям;
То несколько джентльменов,
Вели под руки своих дам
Приличных случаю размеров: 

Супруг во цвете своих лет, –   
Напоминающих букет,   
И рядом тонкий стебелёчек, –
Чуть распустившийся цветочек.

Когда вопросы задавали,
То прямотою поражали;
Вопрос у всех был об одном –
Где в Йомене ваш будет дом?

Они все славные соседи,
Без церемоний, на обеде
Всегда Челзвиту будут рады
Не помышляя о награде,

И то, что их младшая дочь,
Всех женихов прогнала прочь,
Увидев давеча Челзвита
С зеленой веточкой ракиты:

Красивый словно Аполлон
Стоял в окне отеля он…:
– Какая пара, глянь Луис!
Ну что ты, милая… прижмись…

Какое скромное дитя…
Ах, Мартин, так она всегда. –

А то, что Мартин без ума
Влюблён в какую-то невесту,
То столь банальная канва
Была здесь явно неуместна.

Когда же сгинули и эти,
То лучше стало ли на свете?

Ватагой ворвались мальчишки,
В глаза, не видевшие книжки;
Один лупил по барабану,
Двоих – в почётную охрану,

А остальные баловали –
Поклоны рьяно отбивали.
Поклоны били до земли
И веселились, как могли.

Когда меняли караул
Челзвит чуть-чуть передохнул.
И повторилось всё опять…
Хотел уж Мартин ремень снять,

Да только ремень расстегнул,
Как всю ватагу ветер сдул.

Вернулся было шкет с рогаткой,
Но был какой-то встречен бабкой;
Она его своей клюкой
Уговорила к мировой,

Как раз к приходу личностей
Без признаков наличности;
Ходили в зале словно тени, –
Чего пришли? Чего хотели?

Один из них стоял у двери.
Стоял надёжно, – не спешил.
Он отдыхал от этой гонки
И что-то для себя решил;

В плащёвке старой с опояской,
С глазами полными тоски,
Он вдруг отчётливо увидел
Ворота смерти у реки;

Все разошлись, а он стоял
И никому-то не мешал;
Не то, что власти и банкиры
Его лишившие квартиры.

И вспомнил тут я рысака,
Что отдыхал, ещё в двуколке,
За сбои снятый с гладкой гонки:
Ходили ходуном бока,

И звуки гонга, шум толпы,
И пыли гаревой столбы
Ещё витали перед ним, –
Конём двухлетним, молодым;

Стоял как вкопанный. С тех пор
Я знал, как выглядит укор:
Он не кричит, не умоляет,
Представьте, – даже не вздыхает,

Но жалко мне того конька;
Вы не узнали в нём себя?
(Что Громом звался, помню я,
Но какова его судьба?..)

.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

Уходят силы уж, ребята, –
То годы нерв, борьбы, труда;
Спешит на смену им расплата,
Но это вовсе не беда.

Живой иль мёртвый вот что важно:
Пока живой, как штык стоять,

И по делам им воздавать
Натуре смелой и отважной
Придётся вновь не раз, не два,
Да так, что кругом голова,

И, смотришь, – Павка летит снова
На вороном, да с верным словом:
Лавина конницы шальной
Своим «даёшь!» решит наш бой!


ПРИМЕЧАНИЯ В.Ф. НИКОЛАЙЧУКА

1) Гордон, Александр Гордон, телеведущий российских каналов.
2) Кант, Иммануил Кант (1724 – 1804) немецкий философ, родоначальник немецкой классической философии.